Семья.

      Утро началось ужасно, папа молчал и абсолютно без эмоционально на все реагировал. Весь завтрак и сборы прошли в гнетущей тишине. По лицу альтмера невозможно было прочитать что-то, а глаза постоянно прятал за капюшоном.       Поездка и прощание с городом проходили в гнетущей атмосфере, бандиты, встретившие нас по дороге, расступались, кто-то прятался в кустах, а те, кто засели в башнях сразу уходили в помещения, стараясь скрыться с наших глаз, даже звери не выходили на тропу. В таком состоянии мы прибыли в деревню Айварстед, люди радостно приветствовали Дова, но он внимания не обратил на них, расположив нас в гостинице и заплатив за еду, скрылся в горах. К вечеру, под самые последние лучи солнца он спустился и сказал: - Вы едите дальше в Рифтен завтра, вот деньги на дорогу и мелкие расходы. - Мешок монет упал на стол, громко звякнув. - Но как же... - Папа обещал, что мы найдем маму! Он не может уйти на начале пути! Сейчас! Реннер прервал меня взмахом руки. - Я не желаю слышать отговорок. - Он снял амулет Мары и спрятал его в один из своих карманов, показывая всем эти, что поиски партнера прекращенный. Так же Дова достал письмо и отдал его мне. - Найдешь на площади мужика с рыжими волосами, его зовут Бриньельф, отдашь ему это письмо. Он друг. И еще. - Теперь Погибель драконов держал другое письмо. - Если я не вернусь через неделю, прочтешь это письмо. - С такими словами папа застегнул амулет как у меня, только его подрагивал не голубым, а рыжим словно пламя окутывающее его. - Прощай Софи. - Реннер поцеловал меня в лоб и быстро скрылся за дверь. Я побежала за ним следом, но не успела черный конь с алыми глазами удалялся галопом от нас. - Папа! Папочка! Не уходи! - Я побежала следом во мнимой надежде догнать коня и обнять папу. Меня успела перехватить Лидия, я рвалась и металась, сдирая руки в кровь об перчатки. Воительница прижала меня к груди, гладя по волосам. Все шепча дрожащим голосом. - Папа...       Я прорыдала весь вечер и всю ночь, я хочу домой в поместье, а не в Рифтен. Лидия говорила, что там у него тоже есть дом, что мне там понравится, я уже ничему не верила, а всю дорогу до города воров проспала       Город был ужасным, грязным на вид, а везде летал запах рыбы, меда и гноя. Дом, о котором говорила Лидия, действительно был больше, но не таким как поместье, я постоянно говорила, что хочу домой, но воительница отнекивалась, призывая что Довакин вернется и будет ждать нас здесь, либо подумает, что с нами что-то случилось и будет волноваться.       Я пролежала в апатии всю неделю, а под конец разрыдалась снова, тихо пища словно в бреду слово "папа".       Он не появился и через вторую неделю, я все же нашла Бриньельфа. - Что такое, деточка, потерялась? - Усмехнулся мужчин, наклонившись ко мне, но узрев мой амулет, сразу стал серьезней. - Так... Давно я не видел этот медальон. Ты - Софи, правильно полагаю? - Я лишь кивнула, известность меня перестала пугать еще в Вайтране, чуть ли не плача, я протянула ему письмо. Рыжеволосый кивнул мне и раскрыл письмо, быстро вчитываясь в строки, под конец, его глаза потускнели. - Сколько уже прошло? - Две недели. - Коротко ответила я и хотела уже идти, как послышалось следом. - Мне очень жаль. - Его голос стал хриплым, я сорвалась на бег и очнулась "дома". Медовик встретил меня запахам меда и цветов. Конечно, ведь здесь живут две женщины хоть и воительницы.       Пройдя мимо женщин, потянулась в ящик, выуживая свое письмо, открыв его, я вчитывалась в красивый ровный почерк, почерк папы.

Дорогая Софи, раз ты читаешь это письмо, значит меня уже нет в живых. В наследство от меня ты перенимаешь все, что у меня есть, это золото в размере пятисот тысяч, несколько домов, по одному в каждом городе и четыре участка земли, на двух из которых уже построены огромные поместья. Все что найдешь в сундуках и сейфах, все твое, так же отдаю тебе свой дневник в пользование и дальнейшее изучение.       Софи, я очень тебя люблю, не горюй обо мне долго и живи долго и счастливо. С любовью папа.

      Я сглотнула ком в горле, но он все никак не хотел проходить, слезы снова выворачивались наружу, мне уже нечем плакать, только оставалось выть от безысходности и снова, как в бреду шептать, осознание в голове бившиеся все эти дни горя подкрепилось. Меня объяла пустота.