Сражаться легче

Миттельшпиль (пролог) «Всё уже было…» На рыжеволосом мужчине мантия, корона и тяжёлая золотая цепь — символы власти. Трон под ним выглядит, как подобает символу мощи и несокрушимости Великого Дома Чудь. Трон нерушим, сколь бы сильно ни шатался он под седалищем очередного правителя. Чудь — не великий магистр, и шаткое положение последнего ещё не означает рокового шага у опасной черты. «Неужели они не помнят, скольких жизней стоил Ордену союз с тварями Кадаф?» Они говорили, что теперь всё иначе, и Ярга не обещает сжечь старый мир в пламени священной ненависти. Он хочет обновить, не разрушая. В этом есть смысл, если вдуматься. Они ушли, приняв решение, и осталось лишь бесконечно перебирать аргументы в проигранном споре. Так уже было. Он, тогда ещё капитан гвардии, не верил, что они откажутся понимать очевидные для него вещи. Они видели и слышали то, что хотели видеть и слышать. Гюнтера Шайне волновали прежде всего собственные амбиции. Гуго де Лаэрта упрекнуть в этом невозможно даже сейчас. Разница не изменила ничего: Гуго лишь высказал наедине то, о чём тогда радостно вещал Гюнтер, чувствуя себя центром всеобщего внимания. Пока наедине. — Ты сам как-то говорил мне, что без колебаний прикажешь совершить любой бесчестный поступок, если того потребуют интересы Чуди. Я усвоил урок, Франц. При нынешнем положении в Зелёном Доме ввязываться в войну с Яргой не в интересах Ордена. Что бы ты Сантьяге ни обещал. Тогда он мог, не достучавшись до них, позволить себе уйти. Сейчас — нет, пока остаются шансы перехватить инициативу. — Так думает большая часть гвардии, Франц, не я один. А меньшинство считает, что начинать переговоры нужно уже сейчас. «Неужели трудно понять, что переговоры в любом случае придётся вести на условиях Ярги?» Видимо, да. Ведь Ярга не намерен лишать Чудь статуса Великого Дома. Не требует преклонить колени перед Тьмой. И он сидит в опустевшем тронном зале и не знает, как объяснить им, что, приняв Яргу, невозможно остаться собой. Пока он даже сам для себя не нашёл подходящих слов. Есть только предчувствие. Старые хроники и выданные Сантьягой сведения, не больше необходимого минимума. Навы не пошли за Яргой, когда он бросил к их ногам весь мир и обещал большее… Что? Чтобы знать ответ, надо быть одним из тех, кто делал выбор больше ста тысячелетий назад. Но он останется собой, Францем де Гиром, великим магистром Ордена. И нужные слова обязан найти сам. Пока ещё не поздно, пока черта, которую нельзя переходить, рядом, но не позади. Он и так подошёл к ней вплотную несколько минут назад, когда озвучил принятое не им решение: — Великий Дом Чудь не примет участия в противостоянии Ярги и нынешних лидеров Тёмного Двора. Мы будем договариваться с победителем. Вилка Он знал, что придёт в ужас, когда увидит страшную и слепую Силу выпущенной на волю. Благодаря им. Или всё-таки — ему, если отбросить все натяжки и защитные блоки разума? Он уже приходил в ужас, когда мысль оформилась полностью, и жестокая необходимость подсказала, что пришло время переходить от теории к практике. У него не было выбора. Проводя бесконечные часы перед Зеркалом Нави и в глубинах Тьмы, он раз за разом видел с одной и той же беспощадной чёткостью: вся мощь их магического арсенала бессильна поставить точку одним, решающим ударом. Значит, чёрная кровь Нави польётся снова, польётся с двух сторон, как при втором штурме Железной Крепости. Его предшественник запечатал Яргу, обратил против мятежных осаров гнев самой Земли. Настала его очередь. За предшественником стояли арнаты победителей, властителей мира. За ним — жалкие крохи побеждённых тысячи лет назад. И, когда вспыхнувшая во тьме бесконечных медитации и поисков мысль-озарение ужаснула его, он в последний раз спустился в подземелье к Зеркалу Нави, чтобы увидеть знак предстоящей крови. И больше не приходить туда, пока работа не будет завершена. Она была завершена. Знак оставался на месте. И князь Тёмного Двора, забывая о чудовищной усталости последних недель, снова и снова выстраивал в уме аркан, против которого восставала, казалось, каждая клетка мозга и каждая частица души. Тьма неохотно воюет с Тьмой. Очень неохотно. Но в этот раз у неё не будет выбора, как не было у него… у них обоих. Поначалу не изменилось ничего, разве что крошечная игла ввинтилась в нарост на затылке знаком близкого перенапряжения. Князь попытался расслабиться и хотя бы на краткое время освободить сознание, не думать ни о чем и не чувствовать ничего, кроме вековечной игры Тьмы. И в этот миг голову с неодолимой силой стиснуло, будто невидимые, но мощные стальные тиски. Это было не перенапряжение. Не лопнувший в мозгу кровеносный сосуд. Оно не уходило, не позволяло обратиться за помощью к исцеляющей Тьме, оно само стало частью Тьмы, делая её чужой и мёртвой. Единственная сила в мире была способна противостоять повелителю мрака в сердце его власти. Она не присутствовала рядом во плоти, но уже не оставляла сомнений в том, что он здесь, неукротимый дух, которого не удержали печати Железной Крепости. Он здесь, и нужно бороться, несмотря на то, что зазубренные крючья изо всех сил пытаются растащить на части волю и разум. Дух рвётся к Источнику. Этого допускать нельзя. Дух знает, что делает: ни в одном доступном ему теле он бы сюда не прошёл. Пусть он совершил почти невозможное, но раз первый внезапный удар не стал фатальным — это ему не поможет. Он не заполучил достаточно сильного нава, имеющего опыт работы с Источником. Иначе бы уже победил. У духа есть опыт, он знает, как подчинить себе Искру Вечности, не говоря уж об Источнике Нави. Но он не в состоянии оперировать мощными потоками, а помощник в Цитадели не готов их перехватить, для этого ему нужно прийти и обнаружить себя. Советники не почувствуют, что творится с полями, пока всё почти целиком происходит в одном раздираемом сознании. Когда же дух завладеет сознанием, будет поздно. Но он не сможет. Потому что если сейчас проиграть состязание в стойкости, это будет означать, что долгое противостояние было бессмысленным. Проще было сразу подарить Ярге Навь и убраться с его дороги. И князь продолжал бороться, невероятным усилием, постепенно выстраивая ментальные блоки. И в момент, когда они воздвиглись стеной между ним и духом, тот нанёс второй внезапный удар, и защита превратилась в стену тюрьмы. Всё, что удалось сделать — удержать связь с Источником, тонкую перемычку между плененным разумом и Тьмой, слишком тонкую, чтобы вырваться по ней. Словно крохотная вентиляционная отдушина под потолком. Не сумев захватить контроль, дух всё же не позволил его вернуть. За стеной простиралась даже не Пустошь, а первозданный Хаос, существовавший до её возникновения, и невозможно было в нём проследить тонкую нить Тьмы. Если бы атакованный мозг по-прежнему был способен сопоставлять факты и делать выводы, то понял бы, что дух отступил только затем, чтобы нанести удар в другом месте. Там, где стоит более важная для него сейчас фигура. Но он не мог. Остатки сил уходили на то, чтобы не утратить спасительную нить, не дать клетке захлопнуться намертво. Существо в чёрном широком балахоне с низко опущенным капюшоном оставалось в неподвижности в простом деревянном кресле. Ближайшие сподвижники князя знали, что он, целиком поглощённый размышлениями, может пребывать в этом состоянии часами. Цугцванг За годы, века, тысячелетия привычка быть настороже в любом месте, кроме Цитадели, превратилась в образ жизни. Бесчисленные прогнозы аналитиков, иногда прямо противоположные, сходились в одном: опередить Яргу не удастся, и комиссару Тёмного Двора по-прежнему придётся мириться с непривычной и неприятной ролью. Ждать и догонять, имея в распоряжении единственную возможность: вынудить противника неправильно выбрать момент для атаки. Самому же — просчитать все варианты и быть готовым к любому. Предыдущие попытки дотянуться до Ярги подтвердили это с беспощадной ясностью. Бесчисленные сценарии, планы внутри планов и запасные планы на непредвиденный случай. Любая, на первый взгляд, незначительная информация может превратиться в зацепку, меняющую всё. Информация важнее гарантии безопасности. Просто никогда не нужно сбрасывать со счётов, что информатор может быть перекуплен, запуган или переделан. Стопроцентной уверенности не бывает, а теперь — особенно. Колдуну достаточно уметь простейшие вещи, чтобы засечь приближение нава. Слишком хороший след оставляет в магическом фоне аура подданных князя. Обычно для маскировки перемещения боевой группы гарок приходилось объединять усилия двух советников, и лишь в исключительных случаях Тёмный Двор шёл на такие затраты. Ярга справился в одиночку. Некогда раздумывать, получил он доступ к Источнику, или использует накопленные запасы энергии. Шесть гарок. Шесть Стрел Тьмы, готовых сорваться с натянутой тетивы. Шесть имен, знакомых не одну сотню лет. Каждый накрепко помнит одно из первых правил, внушённых в самом начале подготовки: «Если врага требуется уничтожить, наноси удар сразу, как только появилась возможность. Не трать времени на слова и раздумья. Для боевого мага это непозволительная роскошь». Всех шестерых Сантьяга оценивал лично, и знает, чего стоит каждый. По отдельности ни один из них ему не соперник. Вдвоём, и даже втроём их шансы если и выше нуля, то на такую величину, какую аналитики обычно не учитывают в расчётах. Но их шестеро, готовых к атаке элитных воинов Нави. Не раздумывающих и не колеблющихся. Сделавших выбор окончательно и бесповоротно, в тот момент, который упустил их бывший командир. Сантьяга об этом не думал; у него не было времени и, при самом оптимистическом раскладе, почти не было шансов. Всё, что у него было — один миг и последний аркан, созданный им вместе с князем. Предназначенный для единственного нава. Ярга не пришёл, полностью уверенный в победе. Он выслал тех, кто признал его князем, согласился убивать за него и умирать за него. Сантьяга отлично помнил, каким образом ушёл Ярга от него в дубайском отеле. В тот день его бойцы оказались не готовы. Сегодняшние бойцы Ярги готовы ко всему и пришли бить на поражение, не на захват. «Земга был в составе той группы…» Информация, бесполезная в бою, всплыла из памяти одновременно с арканом, который рванулся вовне — почти неосознанно, на рефлексах, выработанных тысячелетиями и спасавших десятки раз. Ужас перед тем, что должно произойти, запоздал на считанные микросекунды, как и подобает в неравной схватке. Сначала — бить, остальное потом. Один. Плотные, почти осязаемые сгустки Тьмы не распространяются в стороны от комиссара, они возникают вплотную с высокими фигурами в чёрном облачении, сливаются с ними. Два. Кажется, что нарастающий вой должен был прорваться откуда-то издалека, происходящее здесь не имеет к нему отношения. Он не мог, не имел права здесь родиться, словно в каком-нибудь набитом челами здании, в окна которого полетели осколочные гранаты. Но никакая выучка и стойкость не помогут принять смерть молча, когда Тьма рвёт и пожирает своих детей. Не тело, ещё нет; всю ту неповторимую совокупность тончайших вибраций Тьмы, что приходит в мир с каждым навом и становится частью бесконечного целого, когда нав покидает мир. Эти шестеро — не станут. Три. Волны агонии, накатывая со всех сторон, хлещут, словно стальным шипастым бичом. К ним добавляются сигналы зрительных нервов: лишённая души плоть начинает деформироваться и распадаться. Четыре. Кожа с треском лопается, брызгая чёрной сукровицей, выпирают из месива обломки серых костей: шесть безжизненных, искорёженных тел замирают рваными кучами на пыльном асфальте, и под каждым быстро растекается чёрная склизкая лужа с тяжёлым запахом. У проклятого изобретения слишком мерзкое последействие. Невообразимо давно, семь или восемь ночей назад, Сантьяга попробовал его представить и потом долго обдумывал изменения, нужные для того, чтобы видимый результат был не настолько неприглядным. Задачу решить удалось, но одновременно возросло время на строительство аркана. Пять. Бежевый костюм от Манира Турчи во многих местах забрызган чёрным, светлые туфли заляпаны дрянью, разум до сих пор не может примириться с мыслью, что вот это непотребное, с налётом каннибализма, пиршество смерти — результат его собственных действий. Смерть всегда неприглядна, и не важно, раскроил ли один дикарь другому череп дубиной, или маг разворотил грудь противника «Шаровой молнией». Кому, как не боевому лидеру Великого Дома, знать об этом. Знание здесь бесполезно. В отличие от реакций, намертво впечатанных в каждую клетку тела высшего боевого мага и позволяющих отбить выпад почти без участия сознания. Шесть. — Всё-таки придумал сюрприз… Следы портала тают, появившийся из него враг с гримасой брезгливости смотрит на устроенную Сантьягой мясорубку. «Это не Рега. Это Шабрага». Значит, минимум семь, из которых лишь трое были под подозрением. Ярга с лёгкостью уклоняется от ответного удара и делает шаг навстречу. — Ты проиграл. Жаль, что ты сейчас не можешь увидеть себя со стороны. Но Навь увидит. Маги выжидают, пытаются нащупать слабое место противника, собирают силы, и длительность событий перестаёт измеряться ударами сердца. Размен — Их убил ты. — Они знали, что могут встретиться со смертью. И шли на это, чтобы жили другие, которыми ты и твой хозяин готовы пожертвовать ради сохранения власти. Тех, кого ты присылал за мной, я не убил, если помнишь. — Ты убил снова, когда тебе потребовалось тело, чтобы пройти в Цитадель. — Шабрага принял меня одним из первых и, когда мне потребовалось тело, отдал его добровольно. — Ты обещал ему сохранить дух… — Я выполнил обещание. Тебе нечем утешиться, Сантьяга. Думаешь о том, сколько ещё у меня осталось сторонников? Поздно. Пора думать, сколько их завтра останется у тебя. Если доживёшь до завтра, конечно. Произнося каждую фразу с уверенностью победителя, Ярга не забывает, зачем пришёл сюда. Между соперниками не проносятся молнии, вспышки и вихри смертоносных заклинаний, но это не значит, что удары наносятся только словами, пусть бьющими больнее стали и обсидиана. — «Слово князя» тебе не поможет. — Я догадывался, но хотел окончательно убедиться. Ты и впрямь его кукла, даже долей власти он не захотел делиться ни с кем. «Как будто ты собрался ею делиться, «заурд». Ответ умирает, едва родившись: произнесённый вслух, он покажется признанием правоты Ярги. Тот в ответах не нуждается: он репетирует речь нового властителя перед подданными и с удовольствием наблюдает за соперником, потерпевшим поражение до начала настоящей схватки. Или использует одну из бессчётного числа уловок, притворяясь, чтобы заставить выложить последний козырь. Ферзя Сантьяга уже сбросил, сбросил впустую, а с остальными фигурами нечего и замахиваться на мат этому королю. Спасение одно: в неожиданной комбинации, способной привести в ферзи неприметную пешку. Пока что Ярга без особого труда блокирует любой контрудар; ещё немного в том же духе, и запаса энергии хватит только на оборону, а это уже не бой — отсрочка неумолимого конца. Но, видимо, просто измотать и добить Ярге недостаточно для полного триумфа. Противник ещё не сломлен окончательно. Не растоптан. И новый аркан первого князя бьёт не по телу — по воле и сознанию. Захватить контроль не удаётся, он на это и не рассчитывал. Два разума, два духа почти перестают воспринимать окружающую реальность, целиком уходя во Тьму. «Тебе полезно взглянуть на следы от твоих действий. Жаль, что только взглянуть, но от тебя я намерен избавиться сейчас, и нет времени толком изучить ваше порождение. Его испытает на своей шкуре твой хозяин, это я обещаю». Следы от аркана Сантьяга просчитывал сам, как и определял время, за которое они изгладятся. Знание не помогает, слишком разные это вещи — знать и почувствовать. Провалы в структуре Тьмы сочатся болью, словно раны в живой плоти. Наверное, только над Уратаем после его падения стояла похожая аура. Сантьяга не знает. Ни в его память, ни в его сны никогда не прорывался этот срез памяти создателя. «Вмешательство, которое задумывал ты, Ярга, оказалось бы намного страшнее». Смех духа (что за бессмыслица?) заполняет собой всё пространство. «Ты так говоришь, будто способен воспринять тот давний замысел во всей его полноте. Ум, косневший тысячи лет в клетке Тайного Города и считавший это нормальным. Ха-ха. Можешь не трудиться воображать невообразимое: сейчас у меня другие планы. Избавь меня от перечисления шагов, о которых ты знаешь или догадываешься. Это лишь самое начало». «Кого ты обманываешь — меня или себя? Время легендарных героев давно ушло». «Ушло, так вернётся, только и всего. Я обманываю, а ты честен, не так ли? Готов признаться перед собой, что борешься не за Навь, а за остатки власти над Навью? За страх двух карликов, мнящих себя Великими Домами?» «Что ж ты не пошёл на открытое противостояние с карликами?». «Предлагаешь повторить ошибку людского мальчишки с поломанной психикой, вдобавок, обученного хуже некуда? Я поражён. Даже от тебя не ожидал. А скажи, Сантьяга, это было очень приятно — давить одного мальчика втроём? Высоко поднимало уверенность в собственном могуществе?» «Тебе эта уверенность дала по голове сильней, чем Вестнику в своё время. Я понимаю, долгое заточение для психики тоже даром не проходит. Как и предательский удар от тех, кому верил…» «Да. Я верил Нави. Навь предала меня. Но от неё при власти предателя слишком мало осталось, чтобы мстить. Порадуйся, Сантьяга: я уж думал, что ты вконец выдохся, когда начал огрызаться, как шас на базаре». «Навь верила князю и шла за ним, пока князь не перешагнул предел». «Не тебе устанавливать пределы для князя, кукла! А ты, тень своего хозяина — не перешагнул сегодня?» Даже величайший маг, переполненный энергией, не воспроизведёт с ходу чужой аркан, один раз увидев результат его применения. Дух и не пытается этого делать. Просто зримый и чёткий след оказывается совсем рядом — прореха в бездну, где нет ничего, кроме бесконечной боли. Невозможно представить, чтобы кто-то решился познать её по собственной воле, но дух бесстрашно тянет за собой. «Я уже пережил смерть, и пережил снова, когда бесконечной смертью выглядело само существование в том виде, что мне остался. Теперь ты загляни в лицо ближайшему будущему, Сантьяга. Ради этого можно потерпеть временные неудобства». И вызванная комиссаром две минуты назад кошмарная деформация обволакивает со всех сторон, чтобы не растаять со временем, а уцелеть, обрести видимость существования, породив невообразимую химеру с частицей истинной Тьмы. В мире нет силы, способной противостоять этому безграничному вожделению. Кроме одной, некогда почти завершившей слияние с Тьмой, прошедшей через ужас полной потери себя — и победившей его. Действовать, как тогда: во второй раз всегда легче. Остановить слепую искорёженную стихию и вырваться из-под её власти. Она не первооснова, она всего лишь порождение, и её сила — только здесь! Вырвавшись в реальность и вновь ощутив собственное тело, Сантьяга не потерял ни секунды драгоценного времени. Другого шанса опередить врага не будет. И, когда с пальцев уже сорвались смертоносные молнии, понял, что Ярга успеет нанести ответный удар. Ну что ж, размен — это лучше, чем поражение. А потом, словно продолжением недавней схватки во Тьме, со всех сторон обрушилась чёрно-багровая волна боли. Ярга тоже не терял времени даром, осознав, что враг уходит. Но времени всё же оставалось мало, катастрофически мало для хорошей защиты «с нуля». Ярга не оценивал своих шансов, это отвлекло бы от главного: успеть нанести прощальный удар, которому выложившийся до конца Сантьяга уже ничего не сможет противопоставить. Но Ярга не был бы Легендой, если бы согласился с навязанным ему разменом жизни на жизнь. Уклониться он не сумел, это было нереально. Тем не менее, две «Эльфийских стрелы», которые должны были оставить от головы обгорелые клочья, прошли стороной, едва задев. Ещё две оторвали руку вместе с плечевым суставом, одна ударила в живот, ерунда, не фатально! «Ты проиграл, Сантьяга!» Вскрытый шах Волны агонии нахлынули со всех сторон, сметя выстроенные блоки крепости-тюрьмы, но они же позволили не тратить все силы, чтобы не потерять связь с исчезающее тонкой нитью Тьмы. Стряхнувшая шок фигура в деревянном кресле вновь была князем Тёмного Двора, властным над своим разумом и волей. Ответ на вопрос, что всё это могло означать, предельно и безжалостно ясен. Мысли, как жить дальше — потом. Сначала — враг. Определить точку, из которой пришёл удар. Вызывать Ортегу с группой поддержки некогда. Портал, самый быстрый, который способен построить сильнейший маг Нави. Первое, что почувствовал князь в точке выхода — чужой портал, почти готовый к переходу. Уничтожить! Смотреть только на врага и его портал. Только на них! Ни в коем случае не поворачивать голову влево, чтобы не увидеть… Даже сейчас Ярга, истекающий густой чёрной кровью, не сдавался и продолжал бороться за контроль над переходом. Но слишком много сил отнимали ранения, а соперник энергии не жалел, и вскоре от спасительного вихря остались рваные клочки чёрного тумана. — Каково оно — пожертвовать лучшей частью себя? — В хриплом, стонущем голосе Ярги боль смешалась со злорадной насмешкой. — Стоит того власть над кучкой неудачников, запертых в клетке? — Ты считал, что понял связь между нами, Ярга. Твои слова — лучшее свидетельство, как сильно ты заблуждался. Ты заблуждался во многом, но в этом — сильнее всего. Ярга молчал, глядя на врага с ненавистью, перед которой вздрогнули бы все адепты Кадаф во главе с Великим Господином. «Была ли ненависть к тварям Света сильнее?» Князь не стал задавать этого вопроса, вызвав два портала почти одновременно. В одном исчезло тело в пропитанном кровью светлом костюме, упорно не желавшее отпускать последнюю искру жизни. Из другого показалось холодное отточенное лезвие «Орлиного шеста», оружия последней из перерождённых наложниц Великого Господина. — Мне нужна твоя помощь, чтобы уничтожить оболочку, ведьма. У меня другая задача. Дух Ярги больше никогда не должен вернуться в этот мир. — Ты боишься, — гримаса боли на бледном лице сменилась презрением. — Ты боишься собственных подданных, жалкий обрубок, боишься до такой степени, что зовёшь наёмного палача… — Я не отдам гаркам приказа взять кровь Стрелы Тьмы, сделавшей ошибочный выбор. Я и так пролил достаточно. *** — Иди отсюда, Ортега, — устало сказал брат Ляпсус. — Мы делаем всё, что можем, а твоё место не здесь. Не отвлекай моих специалистов. — Я знаю. И не отвлекаю. Меня князь отпустил… — Ставлю скальпель против ржавого тесака, он тебя отдохнуть отпускал, пока можно. Ты же на одной магии держишься. Тогда уж заодно в рамках держись, что ли, не вызывай среди санитаров ненужные домыслы. — Что это у вас тут запищало? — Сядь на место! — прикрикнул Ляпсус. — Ничего страшного, совсем наоборот: пациент дышит самостоятельно. Кажется, мы всё-таки занесём в анналы очередной уникальный случай бессилия медицинских прогнозов перед острым желанием жить. «Поэтому я тебя и не выгнал с твоими чувствами, которые пёрли изо всех щелей. Медицина пока не может убедительно объяснить, как именно присутствие любящего существа помогает безнадёжному пациенту зацепиться за краешек. Но факты — слишком упрямая вещь, чтобы их игнорировать и упускать хоть крошечный шанс. Нет, но кто бы мог подумать, ни одному завзятому сплетнику даже в голову не приходило…вот это конспирация, я понимаю…» Пат Что-то белое. Нет угрозы. Тела тоже нет. Значит, он — дух, лишившийся тела. Пустота и забвение. Тела не чувствуется. Оказывается, без него можно существовать. Но какой смысл в этом существовании? Где он существует, тоже не ясно. Отчаянное «Не уходи!» прорывается глухим эхом неизвестно откуда. Из бесконечности. Не дает уйти в спасительную пустоту. Какой смысл звать духа, лишённого всего? Забвение… ему нужно забвение. «Не уходи!» Белое — это потолок. Вместе с восприятием приходит боль. Оказывается, порой боль — это едва ли не счастье. Только сил нет совсем, а там, в пустоте — покой. «Не уходи! Борись! Возвращайся! Ты нужен нам…мне!» Вместе с болью возвращается ощущение энергии, влитой в тело. Это не его сила, не его магия. Опасность… нет. Облегчение. Жизнь. «Это Обитель, и на мне, похоже, испробовали всю известную целительную магию. Всё было так плохо?» Чей зов он слышал на грани между смертью и жизнью? «Энига? Живой…» Конечно! Он же звал не с той стороны! Вместе с именем и знанием, где он, память возвращается целым куском. Мне нужно в Цитадель, нет, мне нужно к войскам. Скольких ещё убили Инквизиторы, пока я отлёживался тут в безопасности? Сколько это будет продолжаться? В чём их сила? Почему мы оказались бессильны? Врагу не пожелаю угодить под такой удар… Но я в Обители, а не в застенке. Значит, кто-то должен был выжить и вытащить меня. Энига… Я не имею права желать, чтобы умер не он, а кто-то другой. Я не могу себя пересилить. Хватит валяться, нужно узнать обстановку на фронте и ещё… — Комиссар, вам нельзя вставать! — Мне нельзя дальше лежать, ничего не зная! Что на фронте? Где сейчас Инквизиторы? — Комиссар, прошу вас, вы ещё далеко не в порядке! Инквизиторы были пятьсот лет назад. Сейчас нет войны, Ярга уничтожен. Королева Всеслава вернулась на трон Зелёного Дома. Ваш помощник пока справляется с неотложными делами. «Энига…» «Энига погиб пятьсот лет назад, спасая меня». «Вчера погибли шестеро. Или неделю назад? Какое это имеет значение?» Вспоминается почти всё, включая имя эрлийца. — Хорошо, брат Ляпсус, я не буду вставать. Скажите лишь одно: потери Нави? Сколько? — Семь сторонников Ярги. Ещё трое решили покинуть Тайный Город… на какое-то время. На них не было крови, и князь распорядился не препятствовать им. Остальные признали, что совершили ошибку. Так говорил Ортега. «Значит, Тьма не сражалась против Тьмы!» «Того, что устроил ты, недостаточно?» — Последний вопрос, брат Ляпсус. Здесь был кто-то, пока я находился без сознания? — Вы были в очень тяжёлом состоянии, и мы не подпускали к вам никого. Эрлиец лжёт, не надо сильно напрягаться, чтобы это почувствовать. Впрочем, какой смысл доискиваться до правды? Пятьсот лет Сантьяга заводил романы только с женщинами из других семей, словно раз навсегда запретив себе вспоминать, как это было когда-то. Менее подходящего времени, чтобы отменить запрет, невозможно себе представить. Когда-то давно, мысленно обращаясь к древней истории, он изредка задавал себе вопрос: как Парга смог жить с тем, что он сделал? Теперь ответ стал очевидным. Парга не смог. Но уничтожить себя было бы неправильным и недостойным выходом. И он нашёл другой способ прекратить существование прежнего Парги. Парга был прав, и время было совершенно другим. Навам не грозило исчезновение, если они не будут относиться к жизни каждого из них, как к величайшей ценности. Сантьяга тоже был прав, и напавшие на него по приказу Ярги гарки сделали выбор сами. Но от этого лежащий на душе груз не становился легче ни на гран. Рокировка — Комиссар, аналитики подготовили ещё одну справку к сегодняшней встрече… — Возьмите её с собой, Ортега. Вы тоже участвуете. — Но зачем? — На вас свалилось немало проблем, пока я поправлял здоровье. После гибели Ярги страсти улеглись не сразу, особенно в Зелёном Доме. — Князь отменил военное положение две ночи назад, — напомнил помощник. — То есть, когда я покинул Московскую Обитель. Я уже говорил вам, Ортега: ваши действия во время кризиса были идеальны не всегда, но в целом я ими весьма доволен. Было бы несправедливо сегодня просто отодвинуть вас в сторону. Кстати, у вас уже все справились, полностью ли я здоров? После выписки комиссар, обычно деятельный и не любящий безвылазно сидеть в Цитадели, не показался ни в одном месте, где вращались сливки общества Тайного Города, и перенаправил на Ортегу большинство звонков, на которые обычно отвечал сам. — Шасы справлялись о вашем здоровье не меньше четырнадцати раз за день. — В них я не сомневался. — Осы жаждут исполнить балладу небывалой длины, но я их попросил прислать запись. Гуго и Ярина по очереди интересовались поисками Железной Крепости. — Придётся им ещё раз объяснить, что есть вещи, которым лучше там и оставаться. — Сантьяга поглядел на тонкие стрелки настенных часов. — Встретимся в зале для видеоконференций. Сказать, что лидеры Великих Домов были поражены, означало не сказать ничего. Такого не могло быть. О таком не говорилось ни в одной записи. О такой возможности умалчивали легенды, слухи и анекдоты. Комиссар Тёмного Двора всегда появлялся за плечом своего повелителя одетым по последней моде, и вызывающе контрастировал с чёрным облачением князя. Сегодня ниспровергателем традиций показался бы Ортега в привычном тёмно-синем костюме человского покроя. Потому что Сантьяга от шеи до пят был скрыт под чёрно-фиолетовой хламидой. Капюшон одеяния лежал складками вокруг шеи, и только непокрытая голова комиссара не оставляла сомнений, что на совещание явился именно он, а не кто-нибудь из советников, к примеру. Первой не выдержала Всеслава: — Сантьяга, что всё это значит? — Всего лишь то, ваше величество, что я намерен в скором времени многое изменить в образе жизни. Изменения не включают отставку и на работу распространяться не будут. Надеюсь, я развеял ваши худшие опасения? — Вполне, — кивнула Всеслава, даже не пытаясь скрыть замешательство. Великий магистр Ордена смотрел то на неё, то на новёхонький балахон с тончайшим золотым шитьём на плечах, как у советников. «Сколько моих предшественников мечтало об этом дне — когда Людь ослабнет настолько, что готова будет рухнуть от одного толчка?» После гибели Ярги его сторонники, захватившие власть в Зелёном Доме, не пожелали её отдавать. Борьба была недолгой, но кровавой, а взять логово Сдемира, окопавшегося в домене своего отца, Дочерям Журавля помог лишь неожиданный удар советников по магической защите. Всеведа со своим челом успела сбежать и затерялась где-то в другом полушарии. Впервые за всю историю Зелёного Дома вне Круга не осталось ни одной колдуньи с уровнем «возможно, жрица». На восстановление магического и боевого потенциала аналитики давали людам от шестидесяти пяти до восьмидесяти лет. «Хоть до ста восьмидесяти — князь ясно дал понять, что не позволит воспользоваться их тяжёлым положением. Пока я правлю Чудью, она не поддастся на провокации. Но эта ситуация останется после меня, и если преемник будет нетерпелив или неосторожен… Тогда Сантьяга возьмёт плату за всё. В том числе за решение, принятое в канун главных событий и развязавшее Ярге руки. А плату тёмный признаёт единственную — кровь. Независимо от фасонов, которые предпочитает». Совещание шло своим чередом, и большинству его участников давно стал неинтересен вопрос, что за внезапная блажь пришла в голову комиссару Тёмного Двора после возвращения с того света. Или «той тьмы», учитывая, о ком идёт речь. Превращение Всё произошло, когда экраны погасли, и князь исчез в своём кабинете — как всегда, не вызывая портал. То, что Ортега в следующую же секунду не удержал контроль, говорило об одном — каких невероятных усилий ему стоило держаться всё время совещания. Это был промах, недопустимый промах, но Сантьяга смотрел в глаза помощника и не мог упрекать. Никто бы не смог. Если ему хоть раз приходилось терять навсегда то, что дороже всего в мире. Он знал, что обругает себя последними словами за этот вопрос, и не мог его не задать. — Ортега? — Да? — Тот, кого вы потеряли… неважно, кто он, но… вы знали? Пробовали удержать? Тень полнейшего непонимания мелькнула на лице Ортеги, а потом его глаза окончательно стали неотличимы от тех, уродующих саму ткань Тьмы следов. Двух из шести. — Комиссар, простите, но… если бы я не знал, что вы гений, подумал бы, что вижу перед собой редкого идиота. Догадка пришла, когда деревянно-прямая спина Ортеги уже скрылась за дверью. «Не просто редкого — единственного во Вселенной». Эх, Ортега, Ортега — зачем ты ждал, когда станет поздно? Всё могло быть по-другому. «Не могло. Пусть тот аркан будет похоронен навсегда в самых глубоких подземельях — во мне нет места, чтобы похоронить память. Она всегда будет между мной и любым навом. Если бы я просто убил тех шестерых…» «Иди за ним! Объясни ему, что дело не в равнодушии! Не в ненужности!» «Не смей. Не нужно мучить его ещё сильнее. Он не заслужил». *** Ортега пришёл сам. И в первое мгновение показался перебравшим для храбрости с крепким алкоголем. — Что вы пили? — Ничего. Я понял, что докачусь до психоза, если выговорюсь в пустоту. Да, я пойду к эрлийцам, комиссар. Но не сейчас. — Откуда вы узнали, что я собираюсь сделать? — Князь сказал, что вам ко многому придётся привыкать заново, когда вы пройдёте до конца путь, на котором остановились. — Тогда в этом не было необходимости, Ортега. Сейчас — есть. Я больше не могу оставаться прежним. Я не стремился к этому: так вышло. — И я опять опоздал. — Глаза Ортеги лихорадочно блестели. — Знаете, я завидовал Эниге, мёртвому завидовал. За то, что ему — досталось. — Эниге я когда-то сказал всё первым. Вам… вряд ли стал бы. Это было слишком больно — потерять его. Гораздо больнее, чем… — Не надо, комиссар. Вы забыли, что я два часа назад тоже потерял навсегда. Я сам виноват, наверное. Но до чего было обидно, когда Ярга вылез именно в тот момент, когда я уже совсем решился вклиниться в промежуток между вашими… привязанностями! — Сегодняшней ситуации это не изменило бы, — горько вздохнул Сантьяга. — Будь ты проклят… — простонал Ортега, обращаясь в пустоту. — Он давно проклят. Искушение стало его проклятием. Вам стало хоть немного легче? — Нет. Я шёл с мыслью сказать, а там пусть что угодно… Сказал, и… этого настолько мало, что лучше бы уж совсем ничего. — Что же тогда «не мало»? — Оказывается, я сейчас даже это способен сказать. Хочу получить всё, что можно, до того, как Тьма возьмёт вас. Хочу хоть малую кроху… успеть. — Думаете, это поможет? — Даже не собираюсь думать. — Руки Ортеги легли на плечи, притянули ближе… глаза совсем рядом, отчаяние смешалось в них с безумной надеждой. «Возможно, оказаться изнасилованным было бы актом некой извращённой справедливости. Но Ортега до этого не дойдёт в любом состоянии». — Ну что ж... тогда всё — потом. «Мне не придется думать, как потом работать вместе с ним дальше. Следующей ночью у Нави будет другой комиссар, и как он звался прежде, что он делал прежде, перестанет иметь значение». «Надевать человское бельё под традиционное облачение было не лучшей идеей». Ерунда. О белье уже можно забыть. Полураздетый Ортега склоняется, целует соски и живот, добирается до члена, ещё не успевшего возбудиться по-настоящему. Забирает губами, ласкает языком, оглаживает им со всех сторон, надавливает и щекочет. Губы у Ортеги сухие, а язык горячий и сильный, он становится твёрже и доставляет всё более острые ощущения. Но они не идут ни в какое сравнение с чувствами, с которыми Ортега дарит ласку. Он полностью открыт сейчас, как же давно было в последний раз такое единство, опустошающее до дна и дарующее новую силу! И Сантьяга, предоставив Ортеге полную свободу, стонет и вздрагивает от наслаждения. Вот выдохнется Ортега немного, надо будет ему показать, на что способен раздвоенный язык, хоть его и трудно долго удерживать в таком состоянии. Ортега, получив свою долгожданную ночь, словно бы не знает усталости вообще. Границ больше нет, и он берёт Сантьягу с сумасшедшим восторгом дикаря. Но при этом откликается моментально и после нескольких экспериментов с разным углом и поворотами орудует членом так, что разрядка наступает быстро, мощно и тут же передается самому Ортеге. Страсть сменяется нежностью лёгких невесомых касаний и вспыхивает снова. Оба перестают замечать, сколько раз кончает каждый из них. Ортега по-прежнему неутомим: кажется, только что содрогался, изливаясь в Сантьягу, и вот уже двигается на его члене вверх-вниз в головокружительном темпе, а собственный, твердый, как камень, раскачивается из стороны в сторону. Словно неистовая страсть, стоны и бессвязные слова могут изменить прошлое, остановить уже брошенный аркан. Тьма умеет ждать. И, заботливо помогая детям своим делить на двоих украденные мгновения счастья, не забывает, чего она ждёт. Ожидание скоро закончится. Впервые с момента возвращения из небытия Сантьяга засыпает, зная, что сны не придут. Засыпает спокойным. Силы Ортеги тоже иссякли; он крепко прижимается к Сантьяге сзади и закрывает глаза. И просыпается первым. Обнажённое тело Сантьяги по-прежнему в его объятиях, но желание обладать им уже не сводит с ума. Ортега думает о Бункере Вечного Сна и похороненном там Юлианском Круге. Артефакте, способном остановить Время и сделать вечной одну-единственную ночь. Самую долгую, самую короткую и самую главную.