Жизнь после

Трудно сказать, сколько прошло дней. Возможно, всего лишь пару суток протянулись для меня подобно нескольким годам, а может быть и пару недель. За задернутыми занавесками и при тусклом свете ночных ламп трудно разглядеть солнце за нашими окнами, трудно услышать пение птиц, трудно почувствовать себя частью мира. Мы много спим. Легче сказать, когда мы просыпаемся. В такие дни мы не чувствуем потребности в воде, еде, мы просто пытаемся прожить ещё немного времени. Иногда мы включаем телевизор. Смотрим на новое правительство, на их громкие речи, но не вникаем в суть слов, балансируем на границе между подсознательными ведениями и логическими выводами. Наш непрекращающийся сон иногда прерывают лишь раскаты грома, или стук крупных капель дождя. Вся эта симфония тихих, едва уловимых звуков завораживает нас, приманивает нас заглянуть в ещё пущие дебри нашего одиночества, холода и страха. Я не могу даже допустить мысль о том, чтобы выйти за пределы дома. Видеть внешний мир, стать его частью сейчас является для меня самой страшной угрозой, самым суровым наказанием. Я знаю, что Пит выходил в город, пока я спала: я слышала звук его обуви, скрип входной двери, но не падала виду, что знала об его отсутствии. Я чувствовала вину перед ним за то, что заставляю стать частью моей замкнутости, моего безумства. Но я не могу прогнать или накричать, ведь я знала, что не будь его – я бы не справилась. Так, в один из этих дней, между которыми я не видела ни малейшего различия, я услышала, как Пит снова покидает дом. Я уже не стала настораживаться так сильно, как это бывало ранее, теперь я подумала лишь о том, что должна крепче заснуть, чтобы проснуться в объятиях Пита. Но я не успела забыться в царстве своих не всегда приятных и безмятежных снов, как Пит, сильно грохоча своей обувью и по ходу роняя предметы с разных полок, ворвался в наш дом. Я вскочила, желая унять разбушевавшееся беспокойство, но не увидела на любимом лице утешающих глаз. Пит подходил ко мне тихо, боясь напугать, боясь потерять контроль над своими движениями и словами, продумывая свои дальнейшие действия на ходу. Он присел рядом на кровати, и я почувствовала, как под ним прогнулся матрац, создавая противный скрежет, заставляющий меня ещё больше в печататься в кровать. - Что… что случилось, - робко, почти заикаясь, спросила я, полностью теряя рассудок от этого серьезного, не предвещающего ничего хорошего взгляда. В ответ Пит сжал мою руку в свой кулак и слегка погладил высохшие и потрескавшиеся костяшки моих пальцев. Но его нежное движение, призванное успокоить меня, не дало должного эффекта. - Я был в городе, - тревожно начал Пит, и моё сердце сжалось. – Там на площади скопилось много людей, все стоят, что-то смотрят,… я пробился поближе, чтобы посмотреть и увидел там бригаду Гейла. Все эти дни, которые я провела здесь, словно в заточении, я готовилась к тому, что это произойдет. Я пыталась свыкнуться с той мыслью, что Гейл, как важная часть моей прошлой жизни, настолько же важная, как отец или мать, ворвется в мои будни, которые я стараюсь сделать простыми и спокойными, и, возможно, разрушит весь только что приобретенный мной покой. Но сколько бы стараний не было выброшено, сколько бы дней не было прожито в попытке стать сильнее перед внезапностью налетевших на меня событий, отголосков прошлого, я не могу справиться со страхом, пожирающим меня. Мне не пришлось искать укрытия и защиты, ведь объятия Пита открылись для меня как будто сами собой. Я нырнула в кольцо его теплых рук, и утопила поток своих беззвучных слёз в его мятой, приятно пахнущей рубашке. Так мы и сидели, обнявшись, пока каждый думал о чём-то своём: о своих страхах, о своих воспоминаниях, о своих причинах оставаться в живых. После, когда в борьбе между моим стремлением к жизни и бешеного страха, инстинкты брали вверх, я сжала кулаки и отпрянула от Пита, заглянув в эти полные тоски глаза. Я уже не могла сопротивляться моему животному желанию спрятаться, убежать от проблем, и я не находила больше спасения ни в чем другом, кроме своей твердо произнесенной просьбы: - Надо закрыть окна, запереть дверь. Я прошу тебя, не выходи в ближайшее время из дома, давай просто побудем здесь. Я утешала себя своим рвением к не только собственному спокойствию, но и благополучному состоянию Пита, ведь забота о нём была для меня превыше всего. Но я боялась, что он не выполнит мою просьбу, я боялась встретиться с недопониманием в его глазах. Однако мой Пит, как всегда, был уступчив и мягок, полностью принимая мои мысли и слабости.

***

Закрывшись ото всего мира не только темными занавесками, но и наглухо прибитыми ставнями, мне стало немного легче, но это лишь пока. Такая видимая защита, заключающаяся в досках на окнах и замках на дверях, создавала иллюзию оторванности от внешнего мира, но не более, ведь в глубине своего сознания я знала, что опасность находится не за стенами этого дома, а гораздо ближе, внутри меня. Я чувствовала себя слабой, пыталась не проявлять охватившего меня животного страха, скрывала безграничный поток чувств. Но как бы я не старалась, отголоски войны оказывались сильнее, и я раз за разом заставляла нас с Питом страдать. Особенно невыносимо было тогда, когда я засыпала. Я просыпалась в бешеном крике и холодном поту не десять и не пятнадцать, по двадцать раз на дню. И всегда в эти моменты Пит оказывался рядом, успокаивал меня и утешал. Я принимала его заботу, втайне осознавая, что ему приходится в десятки раз тяжелее моего. Бывало, я замечала, как напрягается его истощенная фигура, как его взгляд пустеет, а ладони превращаются в кулаки. В такие моменты мне становилось действительно страшно, но каждый раз, изо дня в день Пит умел собираться и перебарывать себя. Так продолжалось и продолжалось, когда уже надежда на прежнюю жизнь совсем исчерпывала себя. Небольшой запас наших продовольствий начал заканчиваться, и я с ужасом ожидала того дня, когда из-за элементарной нехватки необходимых продуктов нам придется пустить в этот затхлый, забытый миром дом свет. Но рано или поздно жить так становится невыносимо. Проснувшись в один из всё таких же серых и неразличимых дней и открыв глаза я увидела перед собой склонившееся лицо Пита. Его глаза уставились на меня, и его облегченный после долгого ожидания вдох не ускользнул от меня. Я приподнялась на локтях, желая прояснить ситуацию: зачем Питу ждать, пока я проснусь? Я тщательно моргаю глазами, стирая сонную пелену со своих глаз, и разглядев лицо Пита внимательнее, я задала ему вопрос: - Что случилось? – мой голос звучал немного хрипло после сна. Но ответ последовал только через несколько секунд, когда Питу удалось собраться с мыслями. - Мне придется отойти, - разом сказал он, и я почувствовала глубокое разочарование, самую настоящую тоску. Я боялась, что весь комфорт, который я пыталась создать вокруг себя, вся безопасность, за которой я спряталась, как страус спрятал свою голову в песок, мигом исчезнет, и я снова останусь одна. Но более того меня беспокоило огромное чувство вины перед Питом. Я не имела права требовать от него, чтобы он остался, я не имела права даже надеяться на то, что он будет рядом, даже просить. И тогда мне не оставалось ничего кроме как выпустить Пита из своей хватки, попросив лишь об одном: - Будь осторожен. Я не стала провожать Пита и не стала следить за ним из окна, ведь все шторы и ставни были наглухо закрыты. Всё, что я продолжала делать – лежать и пялиться в пустоту, восхищаясь мужеством и храбростью Пита. Мечтая стать такой же, как и он.