Пробовать должен каждый

Осенний дождь, за окнами смурнеет. В карниз стучит безжалостно вода. Я снова тут - я пред закрытой дверью: Наверно, мы расстались навсегда.

У моей погибели зеленые глаза, у моей погибели глаза-а-а зеленые… Тьфу ты! Привязалось же! И не поймешь, не догадаешься – то ли строчка из песни какой, то ли где-то прочиталось на бегу. У моей погибели зеленые глаза-а-а… Тоска у меня тоже зеленая. Ага, серо-буро-зеленая, с оттенком мокрого асфальта, хлюпающей жидкостью в туфлях и офигительным чувством прохлады в том месте, где порвались колготки. Я прыгаю по лужам, через лужи, сквозь лужи, и тогда фонтан брызг окатывает меня не только сверху, но и снизу. И нет на земле существа несчастнее, потому что мой старенький зонтик, голубенький в горошек, благоразумно остался дома. Я – это Вера Кралик, плод генетического эксперимента по скрещиванию поляков и французов, библиотекарша-отличница-неудачница. А еще я – дылда. Это значит, что когда вы разговариваете со мной, то мучительно пытаетесь отвести взгляд от того объекта, на который в других обстоятельства не прочь были бы взглянуть. То есть в вырез моего платья. И он как раз на уровне ваших глаз – в любое время года, летом, осенью, зимой и весной. Чпок! Левая моя нога вляпывается во что-то такое, что в приличном обществе называть нельзя. Туфелька от такого соседства презрительно морщится и соскальзывает с ноги. Куда же ты, родная моя! Мы с тобой столько лет дружим! Где ж я еще такой-то размер найду! И я прыгаю на одной ноге за туфелькой. Да, кстати, шпилек я тоже не ношу. Хватит и того, что перед низкой дверью моего подъезда я всегда почтительно склоняю голову. Две набитые шишки быстро научили меня это делать. Мне никогда не уступают место в транспорте, не приглашают подвезти или донести до дому сумки. У-у-у, гады! Картавые парижские жлобы! Ну что с того, что я, не подставляя стула, достаю книги с самых верхних полок! Подумаешь… «Вас, что, зачали на Эйфелевой башне?». «Девушка, вас родители в детстве перекормили удобрениями?». А этот…. Малыш… пучит глаза «Тетя, а вы великанша? Вы хотите меня съесть?». Ненавижу!!! А вода все льет и льет, стекает за шиворот, платье прилипает к телу, но никто в такой день не оглянется мне вслед. В дождь каждый уединяется сам с собой, только он – и серая пелена между ним и всем миром. Дождь – это время одиноких. «Сейчас я заперта в дожде, так же как в стенах своей библиотеки, так же как в круге своей судьбы. Полно, да была ли я когда-либо свободна?». Была… Пока был жив отец. Вут! Мир вокруг завертелся с несвойственной быстротой, рванулся навстречу серым асфальтом и больно ударил по коленке. Спокойно! Мир цел. Это я с него свалилась. «Еще и столбы тут порасставили. Нашли место. И время». Черные сверкающие ботинки. Тонкая тросточка постукивает по мостовой. Черный ореол зонтика где-то там в вышине. И я на коленях перед незнакомым мужчиной. Феминистки закидают меня помидорами. - Мадам, вам помочь донести ваши сумки?