SOULMATE

Когда ты только рождаешься, ты еще не соображаешь. Не факт, конечно, что ты будешь соображать и через двадцать лет, но, все же, когда ты ребенок, ты не отвечаешь за себя. Маленький, хрупкий и беззащитный, ты не знаешь даже своего имени, но все уже решено за тебя. Твою жизнь, конечно, определяет только твой выбор. Каждый день, когда ты решаешь, завязать шнурки на ботинках или заправить их внутрь, когда выбираешь между вредной колой у кассы в МакДаке и яблочным соком, ты совершаешь свой выбор. Это круто – распоряжаться своей жизнью самому, но Небо знает день и час, когда это все закончится. В нашем мире все решается заранее. Ты хочешь противиться этому, хочешь сам распоряжаться своей судьбой, но все это приведет только к тому, что, в итоге, ты встретишься со своим отражением один на один. Я был обычным парнем в захудалом городке самой задницы Техаса, ничего не предвещало ничего. Я любил музыку, баскетбол и видеоигры. Моя мама всегда учила меня, что плыть по течению — не такой уж плохой выбор. Что когда ты встретишь ту самую, ты пожалеешь обо всем плохом в своей жизни. А ты ее встретишь, точно встретишь, все дороги в конечном счете обязательно сойдутся именно на ней. Я и мои сестры, мы слушали эти бредни изо дня в день. Лорен и Линдси это нравилось. Они вели себя лучше, держали спину прямее и съедали столько, сколько требовалось, когда мама напоминала им о том, что когда-нибудь найдется тот, кто будет этим интересоваться. А меня это раздражало. Я не хотел видеть ее вообще никогда, я не хотел принадлежать никому, я боялся, что могу умереть посреди похода в туалет или во время выступления на сцене, боялся проснуться с окровавленными руками, мне не нравилась мысль, что когда-нибудь я буду зависим от какой-то девчонки. Ну или, что иногда случалось, от парня. Отец качал головой и говорил, что найдется та, которой я захочу отдать свое сердце. Я фыркал в ответ. Нам говорили, что найти свою половинку – это лучшее, что может произойти. Это фактически единственный ответ на вопрос: «В чем смысл жизни?» — Найти свою недостающую часть. Я был уверен, что родился целым, а на половинки может делиться только моя задница. Нам мало рассказывали о тех хреновых частях нашей жизни, связанных с поиском. Не показывали статистику, по которой каждый год несколько процентов населения мира погибало оттого, что погибала его вторая половинка. Потому что ваши жизни завязаны: если та самая умрет, умру и я. Если ее собьет машина, а я буду сидеть на ровном месте в своей комнате, — умрем мы оба. Если она покончит с собой, меня тоже разнесет в лепешку. Если у нее рак, поздравьте меня с этим же диагнозом. Я попросту этого боялся. Я всегда относился настороженно к новым людям. Говорят, когда ты увидишь ее, ты поймешь это в ту же самую секунду. И ты будешь чувствовать ее. Я не хотел встретить ее в раннем возрасте, провести вместе всю жизнь. Постоянно быть кому-то чем-то должным просто одним своим фактом существования. Я не собирался оправдываться перед какой-то несчастной воображаемой капризной девушкой (я всегда был уверен, что именно такой она и будет; как мои сестры) за каждый шаг, который я совершал в своей жизни. Но иногда все же прислушивался. Я слышал историю об одном парне, который баловался наркотиками. Он был большим и сильным, тело его было выносливее обычных людей. Он спокойно ширялся почти каждый день, но умер от передозировки всего через несколько месяцев, причем не от собственного тела. Его родственная душа, его пара, она оказалось очень хрупкой и слабой, у нее был плохой иммунитет и для нее эти дозы стали роковыми. Они умерли, потому что души их были связаны. И мне не хотелось никого убивать. Особенно если это человек, который меня любит. Эта девушка, где бы она ни находилась и какой бы она ни была, она ждет того дня и часа, когда встретит меня. Мне были противны эти мысли, но делать ей плохо я не хотел. Я просто занимался музыкой и дальше. Поступил в музыкальный колледж, где познакомился с Кирсти — наверное, одним из самых важных людей в моей жизни. Кирсти была лесбиянкой, причем охрененной такой, качественной любительницей девушек. Она же была, кажется, единственным в мире человеком, поддерживающим мою точку зрения относительно всей этой херни с парами. — Человек, — рассуждала она, — он сам творец своей судьбы. Я певица. Я, мать вашу, звезда, почему я должна всю свою жизнь посвятить кому-то там? Причем хорошо, если это будет девушка, потому что мне в принципе противны парни. Если бы мне нравились парни, то ты бы уже стал моей той самой недостающей частью, Хоинг, но раз это не ты, то я даже думать об этом всем не хочу. Я всю свою жизнь мечтала о сцене, я должна выступать, музыка — мое все. Я не позволю никому и ничему встать между мной и сценой. Никогда. Так она говорила в свои шестнадцать, и я ей верил. Она своими горячими революционными речами затаскивала девушек к себе в постель и абсолютно ничего не боялась. Но подругой она была чудесной, и как друга я ее безумно любил. Боже, как будто я могу любить ее не как друга, как будто я хоть кого-то могу любить не как друга. В этом мире прав и свобод ты не выбираешь, кого тебе любить. Ты не выбираешь человека, с которым проведешь остаток дней. Все уже давно решено за тебя. Мы с Мальдонадо стали вместе выступать. Насмешливо исполняли все эти песни и баллады о любви, но зрители на это покупались, как детки на мороженое, так что мы очень скоро стали знамениты. Все изменилось, когда на третьем курсе нас с ней отправили на конкурс. Это был огромный конкурс среди всех штатов, где нужно было спеть что-нибудь о любви, а мы такие романтичные. Конкурс проходил в Чикаго, организаторы арендовали отель, чтобы поместить туда всех участников, и в фойе раздавали сэндвичи с арахисовым маслом. Ебучее арахисовое масло. Я его, конечно, люблю. Да и Кирсти любит. Любила до того дня, когда мы приехали в тот треклятый отель. Девушка откусила небольшой кусочек и… начала задыхаться. Ее лицо покраснело, она кашляла и ухватилась за горло, я просто стоял и не знал, что делать, пока из толпы не вылетел парень, ростом с небоскреб, начал как бешеный успокаивать мою подругу яростным шепотом о том, что все будет хорошо. При этом сам тоже кашлял, как будто эта реакция передается воздушно-капельным путем. Он достал из рюкзака какой-то шприц, и я даже не успел возмутиться, как он вколол ей что-то в плечо. Вокруг нас всех собралась толпа, я все еще прибывал в полнейшем шоке, но все же сообразил, что надо вставить свои пять центов. — Какого хрена ты делаешь?! Парень пересадил полуживую Кирсти себе на колени и прижал к груди. — Спас ей жизнь. — От чего?! Она просто подавилась… Он смотрел на меня, как на полного идиота. Да все на меня так смотрели. — Она не подавилась. Это была аллергическая реакция. — Но у нее нет… До меня начало очень медленно, но доходить. — У меня аллергия на арахисовое масло, — признался парень и отвернулся от меня, чувствуя, что Кирсти приходит в норму. Все девушки вокруг нас протянули синхронное «Аввввв», но я то знал, что сейчас Мальдонадо ему выскажет. Уж Кирст поставит этого выскочку на место, она из-за него пострадала, и вообще… Моя сильная, независимая Кирсти, она крепко стиснула парня в объятиях и следующие минут пять они просто целовались на полу. Некоторые девушки прослезились, а я чувствовал только недоумение и… некоторое предательство с ее стороны. Этого парня звали Джереми. Певец из Оклахомы, прибывший на конкурс со своим бойз-бэндом. Он перевелся в наш колледж, потому что физически не мог больше находиться так далеко от Кирсти. Они выглядели, как пара обдолбанных попугаев-неразлучников, и знаете что? Я не завидовал. Я оставался верным своей теории. Позже оказалось, что Джереми не такой уж и плохой парень, каким он мне показался изначально. Мы могли выступать втроем, это у нас получалось просто великолепно. Джереми играл на фортепиано и гитаре, поэтому он нам аккомпанировал, а мы с Кирстин пели и всегда звучали безупречно. Мы нравились публике. Пара Мальдонадо и Льюиса вдохновляла всех, их история была такой милой и вместе они выглядели так сладенько, но не чересчур, потому что я всегда оттенял их. Я разбавлял эту парочку и был темным пятном в этом розовом цвете, поэтому нас троих все приняли. Мы стали популярны сначала у себя в городе, потом во всем штате. Ездили по городам и выступали. Одна из стремнейших вещей в моей жизни настигла меня в Арлингтоне, в моем родном городе, куда мы приехали выступать в местном баре, самом популярном заведении в городе. Мама и папа, Линдси со своим возлюбленным и Лорен, импульсивная, эмоционально неустойчивая, упрямая Лорен — они все пришли нас поддержать. Почти все семейство Хоингов уже, кажется, делало к тому моменту ставки, кто быстрее найдет свою пару: я или Лорен. Я, со своими антиобщественными идеями, упрямый, как ребенок, или Лорен, от которой даже кот — и тот сбежал, настолько она невозможная. Мы рассказали свою историю, как того и требовала публика, а потом начали петь. Мы пели «Черти в твоих глазах», когда-то сочиненную Джереми и горячо любимую Кирсти, но пришлось прерваться. Сын хозяина заведения, молодой Саймон Андерсон, надрался в стельку и начал бунтовать. Вроде, сцепился с кем-то. Лез к людям, вел себя неподобающе, орал, и никто не мог его успокоить. Охрана боялась его вывести, потому что, опять же, сын хозяина, но делать-то что-то нужно было. Но от того, что было дальше, охренели все, даже цветы в горшках на подоконнике. Моя сестра, моя нетерпеливая вспыльчивая Лорен, которая бы скорее врезала надоедливому посетителю, чем помогла, подошла к нему сзади и положила руку на плечо. Что-то тихо прошептала, и он, мать его, протрезвел. Поднял голову, и взгляд его был полностью ясным, речь четкой и спина прямой. Лорен заставила его протрезветь, она просто выпарила алкоголь из его крови, одному богу известно, как. Все стали аплодировать и смеяться, а эти двое прилипли друг к другу и больше по раздельности я их никогда не видел. В тот же вечер, после концерта, мы с Кирсти и Джереми приняли одно из самых важных решений в нашей жизни. Мы решили переехать в Нью-Йорк. Я как-то не учитывал тот факт, что я далеко не самый везучий на свете человек.