Гастингс, 1066

«Семь футов английской земли для могилы или чуть больше, поскольку конунг такой высокий» Гарольд, эрл Уэссекса Дурмстранг. Самая могущественная, самая старая из трёх магических школ. Стены её — фьорды, кров её — снежные вершины, суровое норвежское море обжигает ноги. Дурная молва о ней покрыла известные земли — от северных владений Харальда Сурового конунга[1] до басков, — но Арманд Малфой проникся к ней любовью с ранних лет и предан ей всем сердцем. Здесь прошла его юность, здесь он повзрослел, обрёл друзей и неприятелей и стал мужчиной. Поэтому он не сомневается, когда его родная школа вновь бросает вызов Хогвартсу и Шармбатону. Когда семнадцать лет назад из-за завесы тумана показываются алые паруса драккаров, он ждёт вместе с родителями на пропахшей рыбой, просоленной пристани Сен-Валери. Рыбий запах здесь тянется отовсюду: рыбья требуха усыпает берег и застревает под ногтями, въедается в кожу. Лодки лежат вверх брюхом, и рыболовные сети на них просыхают под бледным полуденным солнцем. Стоит глубокий октябрь, месяц урожая. Тех, кого должны забрать, немного. Десяток мальчиков и девочек, и некоторых он уже видел, когда прошлой весной сплавлялся с отцом вниз по Сомме. Среди прочих — задиристый бретонец Эван Розье, с которым Арманд успел подраться, наставить и получить несколько синяков и ссадин. И, конечно же, Катрин Лестранж. Ей уже одиннадцать, она высока и достаточно красива, чтобы задержать на ней взгляд. Она — дочь виконта из большого каменного дома наверху, её отцу принадлежат все эти земли, все налоги и поборы. Её светлые волосы ухожены и собраны в хвост, тёмный меховой ворот укрывает тонкую шею. Смеясь и улыбаясь, она что-то говорит своему отцу, а затем вдруг смотрит в сторону Арманда, и виконт тоже оборачивается. "Дикарь, проклятый язычник!" — вот-вот крикнет Катрин ему в лицо потому, что на нём накидка из шкуры и оскала молодого волка, а на груди всё ещё висит Молот Тора. Он злится, и сжимает кулаки, и смотрит на море. Чем ближе драккары, тем ближе к горлу подступает ком. Люди вокруг начинают прощаться и обниматься, говоря в напутствие слова, даже отец как-то судорожно вздыхает и треплет его по волосам. Мать, наклоняясь, целует Арманда, глаза её припухли и покраснели от слёз. Он слышал, как тихо проплакала она прошлую ночь. Она проверяет его заплечную суму: хлеб и вяленая рыба, немного орехов и священное писание. Нательный крест она вешает ему на шею и сурово говорит: — Спрячь его и никогда не снимай, понятно? — затем поправляет сбившуюся голову молодого волка. Её рука легка и тонка, как у женщины самых знатных кровей, но пальцы крепки от тяжелой и колкой работы. Глаза серые, скулы высокие, Арманд унаследовал многие черты от неё. Много лет назад мать прибыла с далёкого севера, где зима длится полгода, а земля бесплодна. Она датчанка. Там она училась в Дурмстранге. Здесь она крестилась. Поэтому, когда звон колокола возвещает о часе моления, и люди Сен-Валери тянутся к церкви, мать заставляет Арманда встать на колени и со всеми горячо молиться, чтобы не попали они в шторм и не затёрло их льдами. Это его первая молитва, и он согрешил. В прохладных октябрьских водах Соммы — куда загнали по пояс, в мягкий ил — священник окрестил и помазал его во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Тем же вечером улова не было, и расстроенный отец ушёл в лес заклать вола и сказал, чтобы Арманд не обращал внимания на священника и не ходил в церковь, если не хочет ещё больше разгневать богов. Сейчас, пока остальные молятся своему Богу, Арманд молчит. Впервые он видит драккары так близко. Их не было здесь пять лет, и кто-то сквернословит, пусть не появляются они и вовсе, но Дурмстранг направляет корабли к норманнским берегам по праву сильнейшего. И один из них — «Великий Змей». Весь иссиня-чёрный и твёрдый как гранит, настолько величествен, что сложен, кажется, не из ясеня и дуба, а из Мирового Дерева Иггдрасиль. Парус закрывает горизонт. Стройный нос вздымается высоко в небо, рассекая с всплеском волны, и может разбить пристань в щепы, и это внушает благоговейный ужас. «Великий Змей» — знатный драккар Олава Трюггвассона конунга-иви [2]. Он огромен и бесшумен, он легко разворачивается, и Арманд видит семь щитов на длинном правом борту, четыре из них ближе к рулевой лопасти, остальные — к носу. Они окрашены белым, но если «Великий Змей» пожелает, то с той же легкостью скользнёт в устье Соммы или Сены и двинется потом на Париж. Кормчий выбрасывает канаты, мужчины на пристани обматывают их вокруг торчащих из воды брёвен. Виконт Лестранж делает шаг и кивает в сторону мальчиков и девочек, которые сидят на скамьях драккара с бледными лицами. В отличие от них он багровеет. — Это ещё кто такие? Кормчий внимательно его рассматривает, в глазах искрится усмешка. — Англосаксонские чистокровные отпрыски из Нортумбрии и Мерсии, а этого оборванца, — говорит он и тыкает в светловолосого и грязноватого мальчишку, — мы забрали с побережья Ирландии, и он ни черта не понимает, что я ему толкую. — А… — Остальные несчастные прибудут морем из Дании с другими, сохрани их Господь. Но вашу дочь я доставлю живой и невредимой. Пока виконт Лестранж скрипит зубами от злости, Катрин поворачивается к нему. Она бледна и не смеётся. — До свиданья, папа, — тяжело говорит она и кивает остальным. — Буду ждать ваших сов, друзья. И после поднимается на борт. Держа осанку, ступает не оглядываясь, садится на высокой носовой палубе, и с пристани кажется маленькой у планшира. Все девочки Сен-Валери тянутся вслед за ней, Эван Розье со своей бретонской ухмылкой стремится туда же. Оказаться на палубе «Великого Змея» волнительно и трогательно. Глаза видят изувеченные, изрубленные тела норвежцев, шведов и датчан, запах крови заполняет ноздри, звон секир и предсмертные крики разносятся эхом. То — Свольдерское сражение. Когда-то «Великий Змей» в одиночку дрался с сотней драконов и не уступил, а Олав Трюггвассон конунг-иви держал оборону на корме и поразил много норвежцев, шведов и датчан, прежде чем бросился в холодные воды Свольдера. Арманд идёт последним и присаживается ближе к рулевому веслу. Туда, где висит щит, и теперь его не видно с пристани. Арманд ловит пронзительный взгляд Катрин, но ему всё равно: она даже не догадывается, чей это дракон и что здесь произошло. Они отчаливают. Последующие дни остальных мучает тошнота и рвота, но только не его. Арманд грызёт корку хлеба и наслаждается тем, как драккар подпрыгивает на волнах, набирая скорость. Они плывут клином, и клин этот способен взломать любую морскую линию. «Великий Змей» мчится словно Дикий Охотник. Когда опускается ночь, и все в изнеможении засыпают, кормчий говорит: — Не впервой в море, а? Твои друзья, похоже, и весла-то не держали. Арманд в это время опустил руку за борт и смотрит, как пенится вода сквозь пальцы, он прикидывает скорость — пятнадцать узлов. Слишком много для такого большого драккара. Слишком волшебно. Он медлит с ответом, обдумывая: — Они мне не друзья. — Я — Сигват Скальд[3], — представляется кормчий. Арманд заинтересован. — Скальды многое видят и слышат, они умеют слагать висы. Мама читала мне висы об Олаве Трюггвассоне иви и его «Великом Змее». Тогда Сигват рассказывает о Дурмстранге, о данах, которые покинули бесплодную северную землю, а ветер подхватил их драккары и нёс к западному побережью. О том, что нельзя представить школу в виде каменного замка, как Хогвартс или Шармбатон, и потому ни саксы с англами, ни франки не могут найти её: она невидима, но в то же время повсюду. Словно воздух, которым дышишь. — Слышал ли ты о нынешнем Харальде Суровом конунге? Когда он был на пять зим старше тебя, то дрался с норвежскими бондами[4] и лендрманнами[5] при Стикластаде. — Хотел бы я услышать эту историю! — восклицает Арманд, а про себя добавляет, что не прочь ещё и прославиться в битве не менее великой. Сигват угадывает его мысли, но только улыбается. — Я могу рассказать тебе, но лучше будет, если ты услышишь висы по-норвежски. И в течение трёх ночей Сигват учит его норвежскому. Как открываются и закрываются слоги, как читаются буквы в том или ином порядке, учит его местному наречию. На пятую ночь Сигват рассказывает об Олаве Втором конунге, как дрался он за трон с Кнудом Могучим, датским конунгом, и принял смерть мученика от рук бондов. Арманд слушает и запоминает: "Олав конунг перебирается через Кьёль[6] с востока и спускается с гор. С ним двенадцать сотен сторонников, ещё четыре сотни дал шведский конунг, двенадцать сотен привёл его родич, Даг Хрингссон. Когда же он подходит к Стикластаду и занимает высоту, войско его насчитывает более тридцати сотен. Он смотрит в ту сторону, откуда должны явиться бонды и лендрманны. Он облачён так: кольчуга, на голове позолоченный шлем, в одной руке — белый щит со святым крестом из золота, в другой — копьё, которое теперь стоит в алтаре в Церкви Христа, у пояса — меч Хнейтир, очень острый меч с рукоятью, обвитой золотом. Затем Олав конунг строит войско. В середине ставит свой стяг, вокруг него свою дружину и исландских Скальдов — то были Тормод Скальд, Гицур Золотые Ресницы и Торфинн Рот — а также войско, которое пришло из Упплёнда, и войско, которое присоединилось в Трандхейме. По правую руку должен стоять стяг Дага сына Хринга, но Даг ещё в пути, поэтому Олав конунг велит жителям Упплёнда пойти туда и поставить там свой стяг. По левую руку стоит войско, которое дал шведский конунг, и все те, кто присоединился в Швеции. — Но я считаю, — говорит конунг, — что моему брату Харальду не следует сражаться в этой битве, ведь он еще ребенок. Харальд отвечает: — Я непременно буду сражаться, и если я еще недостаточно силен, чтобы удержать меч, я знаю, что надо сделать: я привяжу рукоять меча к руке. Никто так не хочет насолить бондам, как я. Я хочу сражаться вместе с моими товарищами..." И он говорит такую вису:

Край прикрыть сумею Войска, в строй лишь дайте Встать. Утешу, страшен В ратном гневе, матерь. Не отступит, копий Убоявшись, — пляшет Сталь — младой в метели Скёгуль скальд удалый.

С горящими глазами слушает Сигвата Скальда Арманд, расплавленным воском застывают у него в голове скупые строки висы. "Бонды тоже строятся в боевые порядки, и с холма Харальд видит, какой глубокий и длинный у них строй, и что их не менее сотни сотен. Стяг в середине самый большой, здесь идут Кальв, сын Арни, лендрманн, — он предводитель бондов, Торир Собака и престарелый Харек, Торгейр лендрманн и Торстейн Корабельный Мастер. Они возглавляют тьёрдов и халогаландцев, справа же идёт ещё один строй, а слева жители Рогаланда, Хёрдаланда, Согна и Фьордов[7]. Стройные ряды Олава конунга выдвигаются навстречу, и Харальд среди них. Он высок, но мальчишеская худоба сковывает его, он напрягает мускулы руки и поднимает щит повыше, а к правой его ладони привязан меч, чтобы не выскользнул в бою от пота и от крови. Когда же войско подходит настолько близко, что он может увидеть бледные решительные лица, Олав конунг кричит: — А ты почему здесь, Кальв? Ведь мы расстались друзьями в Мёре[8]. Не подобает тебе сражаться против нас и бросать в нас копье, ведь с нами четверо твоих братьев! Кальв отвечает: — Многое теперь не так, как должно бы быть! Ты так покинул нас, что нам ничего не оставалось, кроме того, чтобы помириться с теми, кто остался. А теперь каждый должен оставаться там, где он есть. Тогда Торир выходит перед стягом и кричит: — Вперёд, вперёд, войско бондов! Как и учил Олав конунг, они бросаются в натиск с возвышенности. Харальд бросается в свой первый и самый быстрый натиск, он почти ничего не видит, слышит только, как раздаётся клич и как ругаются по-шведски. Стрелы и копья бондов проносятся совсем близко, и несколько человек, которые бегут с ним плечом к плечу, со сдавленными криками проваливаются назад. Другие занимают их места. Теснота давит со всех сторон, впереди вдруг грохочет так, будто волны бьются о скалы в шторм. Там сталкиваются щитами, и начинается сеча, но люди Олава конунга продолжают стремительно наступать, и под ноги Харальду попадают умирающие или убитые, а трава скользит от крови — норвежцы это или шведские наёмники — склон за строем уже усеян павшими. Вновь падают люди от стрел, натиск выталкивает Харальда в первый ряд. Он отпихивает щитом ближайшего бонда и бьёт его без замаха на уровне пояса, быстро и точно, чтобы потом вновь выставить щит перед собой и выпустить кишки уже следующему. Весь шведский ряд так делает, и видно, как оскаливается вся шведская сторона клинками, и кровь бондов выплёскивается под их ударами. Бонды валятся на землю, корчатся, что-то бессвязно вопят и стонут от боли, отступают и едва не опрокинуты, первые ряды их войска оказываются там, где стоят последние. Харальд кидается следом и наскакивает на «скьялборг»[9] дружины лендрманнов. Они подбадривают своих людей и призывают идти вперёд. В этот момент небо и солнце вдруг багровеют, а потом становится темно, как ночью..." Сигват Скальд замолкает, подставляя бороду ветру, а потом говорит такую вису:

Сила их подмяла Землю, загремели Тьмы, сошедшись, — рухнул Мир — мужей кольчужных. Там, где в светлых шлемах В бой лучники тучей Шли. Был спор секирный Велик в Стикластаде.

Шевелятся губы Арманда, повторяя за ним слова, которые он уже никогда не забудет: "В темноте бонды нападают со всех сторон. Те, кто в первых рядах, рубятся мечами, те, кто за ними бьются копьями, а все, кто сзади, стреляют из лука, метают копья и бросают камни. Много людей погибает с той и с другой стороны, и Харальд теперь только закрывается щитом. Наскоки бондов разбиваются о строй, кровь их хлюпает в сапогах, но и ряды перед шведским стягом редеют, шведы, что сталкиваются с дружиной и лендрманнами, там и остаются. Торгейр лендрманн ведёт дружину за собой, а где-то за ними взвизгивают стрелы. Несколькими ударами клинка он разбивает Харальду щит, и от этого тот падает на одно колено. Левая рука у него ломается до локтя. В ответе, пересиливая боль, он рассекает ему берму и лицо ниже глаз, так что у того кровь льётся на кольчугу и голова чуть не слетает с плеч. Торгейр лендрманн отшатывается, но в следующее биение сердца уже сам Харальд валится на землю сражённый стрелой бондов. В это время подходит Даг, сын Хринга, со своим войском. Он строит своих людей и поднимает стяг. Но очень темно, и они не сразу вступают в бой, так как не знают, кто перед ними. Они двигаются туда, где стоят жители Рогаланда и Хёрдаланда. Торд, сын Фоли, несёт знамя Олава конунга, и когда в сече отряды колеблются, Олав конунг велит вынести стяг и сам встаёт под ним с теми, кто должен быть рядом в битве. Это самые смелые и всего лучше вооружённые люди, и среди прочих Бьёрн окольничий и Финн, сын Арни. Олав конунг выходит вперёд, и бонды, видя его лицо, исполняются ужасом, и у них отнимаются руки. Кальв, сын Арни, и Торир сражаются рядом, и Олав конунг наносит удар Ториру, тот бьёт в ответ, и они начинают рубиться. Меч Хнейтир остёр, но словно тупится, когда касается заговорённой оленьей шкуры халогаландца. Торир, всё же раненный в кисть, теряет меч..." Сигват Скальд говорит такую вису:

Тёк багрец — покрыться Кровью сталь успела - По щитам, от полчищ Отбивался Олав. Но и вождь изведать Дал им лиха в смехе Стрел, врубая острый Меч в дворы пробора.

В такт строкам кивает головой Арманд, под прикрытыми глазами которого разворачивается кровавое сражение: "Между тем Торд, сын Фоли, с такой силой вонзает древко стяга в землю, что оно застревает там. Сам же он смертельно ранен. Исландские скальды Гицур Золотые Ресницы и Торфинн Рот тоже падают в бою, но Гицур успел сразить одного и ранить другого. А Тормод Скальд чуть позже получает стрелу в сердце. Видя, что меч Хнейтир не может поразить Торира, Олав конунг говорит Бьёрну окольничему: — Прибей собаку, раз не берёт его железо! Бьёрн бьёт Торира обухом секиры, тот отшатывается, но стоит, и в тот момент, когда Олав конунг пронзил уже двоих, подхватывает копьё с земли и всаживает его Бьёрну окольничему в грудь. Торстейн Корабельный Мастер прорывается через толпу бондов. С размаху он рубит конунга по левой ноге и повыше колена, но и сам падает тотчас, сражённый Финном, сыном Арни. Получив эту рану, Олав конунг опирается о камень, выпускает меч, и обращается к Богу с мольбой о помощи. Тогда Торир выдёргивает копьё из груди мёртвого окольничего и бьёт конунга в живот, а Кальв добивает мечом, удар его пришёлся с левой стороны шеи. От этих трёх ран Олав конунг умирает. С его смертью сражение сначала затихает, затем вспыхивает вновь, и ряды и здесь, и со шведской стороны разваливаются. Но там, где дерутся жители Упплёнда, Даг, сын Хринга, бросается в натиск, и натиск так силён, что бонды не выдерживают и бегут. Гибнут лендрманны из Герди, Рогаланда, Хёрдаланда, Согна и Фьордов, а стяг, с которым шли они в бой, сброшен, сломан и порублен на куски. Тогда на Дага двигаются Кальв, Харек с Тьотты и Торир с бондами, их больше, и тот отступает. Люди его бегут и гибнут. Харальд же приходит в себя, ломает древко стрелы и тоже бежит: сначала он прячется в лесу, лечится, скитается там, потом перебирается через Кьёль с запада и спускается с гор, и перед ним только одиночество и шведские можжевеловые пустоши. Прежде чем он станет конунгом Норвегии, пройдут долгие шестнадцать зим". Этими словами Сигват Скальд заканчивает повествование, а клин драконов разворачивается навстречу акварельному рассвету шестого дня. Когда норвежское море покрыто разбитыми от волн комьями льда, они дрейфуют вокруг северной оконечности. Фьорды поднимаются справа, где-то среди них затаился Дурмстранг, но любоваться некогда. Бриз давно стих, от холода ломит пальцы, вот-вот лёд встанет белым полем да затрёт «Великого Змея» и другие драккары. А потом раздавит их в щепы. Поэтому Сигват приказывает спустить парус, сесть за вёсла и грести изо всех сил. В первое мгновение многие округляют глаза — вёсел всего семь пар — но желание выбраться из ледяного ада перебарывает. Ворча, они тащатся по оледеневшей палубе и рассаживаются по двое, реже — по трое. Властью, данной ей статусом дочери виконта, Катрин прогоняет Эвана Розье и машет Арманду. Лицо у неё осунулось и похудело, она признаётся, что совсем не спала этой ночью и сильно замёрзла. — Розье страшный нытик, — недовольно говорит Катрин, и он уже видит, кто будет старостой факультета через пять лет. Арманд не раз управлял лодкой и не понаслышке знает, как болят с непривычки плечи и кисти. Но то рыбацкая лодка, а «Великий Змей» — боевой и знатный драккар Олава Трюггвассона конунга-иви, и он не представляет, каким образом оголодавшие мальчики и девочки смогут сдвинуть его хотя бы с места. Льда слишком много в тёмной воде. Пока он всё это рассказывает Катрин, на драккарах позади опустили уже вёсла и гребут как сумасшедшие. Она улыбается, но Арманду не до смеха, когда все занимают свои места, и его весло остаётся самым слабым. В конце концов к ним подсаживается ирландский мальчишка, бормочущий что-то на кельтском наречии. Арманд готов взорваться от злости. Вместо этого по сигналу он налегает на весло, напрягается и хрипло выдыхает, как и все — англы, саксы, норманны и один ирландец — и что-то страшно и гулко раскалывается впереди, это взламывается лёд перед носом «Великого Змея». Обломки его скребутся о борта. Они взмахивают вёслами ещё раз, и ещё, до тех пор, пока не набирают ход, что можно увидеть чистую воду далеко за кормой, а ветер бьёт в разгорячённые лица. В порыве эйфории дети издают что-то вроде боевого клича и налегают сильнее. Сигват усмехается. Кажется, всё это Арманд видел уже. Высокий стройный нос рассекает ледяное норвежское море, длинный борт тянется среди фьордов, лишь забрали их в Рибе, и заплывают они с другой стороны, и говорят здесь по-датски. А красный с чёрным драконом флаг Датского факультета развевается над мачтой. Следующие десять зим Арманд говорит только по-норвежски и учится думать только по-норвежски. После он грезит об Англии. Пока же «Великий Змей» Олава Трюггвассона конунга-иви мчит его, Катрин и остальных на восток, навстречу Дурмстрангу.