Вынимая души

— Да вашу ж мать! — негодующе выговорил парень, ругаясь на чертову зажигалку, которая никак не хотела давать огня. — Ну и ветрила здесь, угораздило же меня. Ненавижу рабочие субботы. Ветер все также продолжал дуть со спины, бросая в лицо длинные рыжие волосы и тонкий серо-зеленый шарф, наспех намотанный вокруг шеи. Еще несколько попыток зажечь огонь и прикрыться от ветра таки дали результат. Негодующий парень, наконец, прикурил, но вместо аромата дыма от сигареты, почувствовал запах паленых волос. Он принялся хлопать себя по плечам, пытаясь предотвратить дальнейшее тление волос, когда со спины стали ясно различимы звуки тяжелых приближающихся шагов и грубых мужских переговоров: — Куда он делся? — Туда, туда наверх побежал, быстрее! Сделав пару глубоких затяжек, он быстро осмотрел крышу, на которой стоял. Глаза судорожно искали выход или укрытие от погони. Сильный порыв ветра задрал полы легкого плаща и вырвал у него из пальцев сигарету. Парень, нервно откинув рыжие волосы с лица, грустно посмотрел вслед улетающей сигарете и вновь огляделся в поисках места отступления. До следующего дома не допрыгнуть, вниз не спуститься, выше некуда, повернуть назад точно нельзя. Тем временем голоса уже почти поднялись по лестнице на крышу. Заметив под собой балкон одной из квартир, парень решил, что деваться некуда, придется лезть. Быстро спустившись на край крыши, он повис на руках, ногой разбил стекло и, не без усилий, пробрался внутрь, сшибая цветочные горшки на пол балкона. — Упустили гаденыша, — первый преследователь подбежал к краю крыши и так же стал соображать, куда тут можно бежать дальше. — Он точно сюда бежал? — Да точно. Я видел, как его рыжие патлы мелькали, — запыхавшись, ответил второй. — Не мог же он спрыгнуть вниз? — Разве что, чтобы облегчить нам работу и переломать себе ноги. — Босс нам ноги переломает, если придем с пустыми руками, — заскулил первый и начал обходить крышу по периметру, высматривая что-то наподобие пожарной лестницы или мусорного контейнера, куда можно было бы спрыгнуть. — Теперь лучше вообще не возвращаться, — отчаялся второй. — Пошли, короче, обратно. Спросим по дороге, не видел ли кто крысеныша. Тем временем крысеныш вжался в стену балкона, перевел дыхание и осторожно зашел в комнату. Хотел поправить шарф на шее, но от движения рукой почувствовал жжение в плече. На куртке уже образовалось кровавое пятно. Он огляделся в поисках того, обо что мог так порезаться, и заметил не выпавший осколок из разбитой оконной рамы. Парень замотал шарфом рану и двинулся к выходу из комнаты, которая, по всей видимости, была спальней. Приоткрыв дверь, ведущую предположительно в гостиную, он услышал мужские голоса. Прислушался. Голосов было трое, они вели какую-то деловую беседу. Он сразу полез в карман за фотоаппаратом (мало ли какие фотки могут пригодиться в работе) и открыл дверь ровно настолько, чтобы просунуть объектив. Он сделал несколько снимков и собирался уже убрать аппарат в карман, чтобы подумать, как отсюда выбраться. Но необходимость в последнем отпала. Кто-то резко открыл противоположную дверь в гостиной, которая с диким треском отлетела к стене. И тут одновременно происходят три вещи. От образовавшегося сквозняка из разбитого балкона и открытой входной двери фотограф вываливается из спальни в гостиную, роняя на пол фотоаппарат. Три бизнесмена резко встают и направляют пушки друг на друга. А тот, кто ворвался в квартиру, направляет оружие на единственное существо, которое он тут увидеть не ожидал — на фотографа. Никто из присутствующих не понимает происходящего: кто свои, а кто чужие. В кого толком стрелять и как потом все это объяснять… Фотограф, нисколько не смущаясь, кряхтя и ругаясь, садится на задницу на пол и отбрасывает волосы с лица. Он поправляет повязку на пустой правой глазнице и единственным глазом, с неподдельным интересом и ужасом одновременно, бегло осматривает присутствующих. Подбирает свой фотоаппарат и разочарованно вздыхает, поздно сообразив, что дуло одной из пушек смотрит ему прямо в лоб. Наемник, как подобает инициатору, опомнился первым. Быстрым движением левой руки достает второй пистолет и пускает три пули почти одновременно, почти не целясь, почти промеж глаз каждому бизнесмену. Те падают замертво, так ничего и не поняв. Наемник переводит взгляд на фотографа и убирает один пистолет обратно за спину. — Я весь внимание, — спокойным будничным тоном произнес он, целясь фотографу в лоб. Левой рукой усталым жестом провел по белым волосам, убирая их со лба. — О тебе мне не сообщали. Как ты считаешь, если я убью тебя, мне заплатят больше? — Н-не знаю, но вряд ли. Издержек нигде не любят, — фотограф, сидя на полу, шарил по карманам в поисках пачки сигарет, делая вид, что происходящее его мало интересует. Храбрится, хотя перепуган до ужаса. Но ему все больше и больше становилось все равно, уйдет он отсюда живым или нет. Лишь бы покурить. — Что ты там возишься? Пушку можешь даже не пытаться использовать, она бесполезна, — фотограф продолжал искать, выворачивая карманы, но из найденного был лишь фотоаппарат. Хотелось щелкнуть пару фотографий — материал явно стоящий. Но с пулей во лбу продавать этот материал будет явно непросто. — Сигареты не найдется? — с надеждой спросил фотограф, будто отчаялся совсем. Суббота явно не задалась с самого начала. — Не курю, — по существу наемнику было не столь важно, убить этого свидетеля и потом оправдываться перед заказчиком или отпустить живым. Важно лишь то, что рука с пистолетом наизготовку начала неметь, пора бы уже застрелить и опустить руку. Или просто опустить. Очередной сильный порыв ветра поднял бумаги со стола, где сидели трое мужчин, и разнес их по комнате. Как только дуло пистолета перестало нависать над жизнью фотографа, он встал, отряхнулся, убрал волосы на спину и двинулся в сторону стола. Может, у трупов сигареты есть. Вряд ли они им еще понадобятся. Наемник проследил за ним глазами и тоже подошел к столу с другой стороны. Пистолет наготове в случае, если кто-то выкинет какой-то сюрприз… А сюрприз таки действительно выкидывают. Воспользовавшись моментом, фотограф хватает подушку с кресла у стола, кидает ее в лицо наемнику и что есть мочи вылетает из проклятой квартиры. Уж что-что, а бегать и бегать быстро он хорошо научился. Наемник никак не ожидал, что в него кинут подушкой. Подушкой, блять. Выстрелят, всадят всю обойму, воткнут пару лезвий между рёбрами… Но подушка. Удивлению наемника не было предела. Убрав пистолет за спину, он перевернул ногой трупы, чтобы убедиться, что убил именно тех, кого надо, и прошел дальше. В том месте, где вальяжно восседала рыжая издержка, на полу остался валяться тонкий шарф. Парень присел на корточки и небрежно поднял его. Потянув носом воздух, наемник почувствовал на ткани отчетливый запах крови и сигарет с ароматизатором. Он встал и прошел в спальню, а затем на балкон, где повсюду валялось битое стекло. Наемник осмотрел балкон и оглянулся назад, примерно представляя, как свидетель мог сюда попасть. Шарф был убран в карман, а наемник вышел из квартиры, не забыв закрыть за собой выбитую дверь. На улице, обойдя дом, на земле он нашел осколки стекла и черную пачку сигарет с каким-то ярким рисунком. Поднял голову, находя глазами тот самый балкон. — Эй, чувак, слышишь? — наемник медленно повернул голову, когда его окликнул один из тех людей, которые искали фотографа ранее на крыше. — Ты парня рыжего не видел? — Да-да, тощего такого, Бадоу звать, пробегать тут должен был минут десять назад, — с надеждой и нескрываемой злостью уточнил второй. — Нет. — Точно? — что-то во взгляде наемника заставило преследователей усомниться в правдивости быстрого ответа. Злостью и разочарованием так и веяло от них. А еще нетерпением и грязью. — Он кое-что взял у нас, что ему совсем не положено, — один из преследователей оказался болтливее. — Вот и ищем, без него нам ноги… — договорить не успел, товарищ хлопнул его по спине, чтобы тот закрыл свой рот. — Точно, — наемник развернулся, чтобы уйти, но его схватили за плечо. — А если ты немного подумаешь? Преследователь сильнее сжал пальцы на плече, сминая куртку наемника так, что ткань воротника задралась, оголяя часть железного ошейника. Наемник отдернулся, вырываясь из хватки, но его даже не пытались удерживать. Оба преследователя сначала с удивлением, а потом с нарастающим страхом посмотрели на ошейник, а потом в лицо его обладателю. Оправив куртку, прикрывая ошейник, наемник тихо и угрожающе четко проговорил: — Ты все еще хочешь предложить мне подумать? Оба преследователя смотрели на него и не могли оторвать взгляда. Они слышали только рассказы о таких, как он — церберах, практически неуязвимых модифицированных людях с вживленными в их тела железными ошейниками. Если верить байкам, то эти ошейники давали какую-то необычайную силу и выносливость, напрочь вырубая почти все человеческое, оставляя лишь животные инстинкты. Но прежде они никогда с ними не встречались, потому что, как говорят, встречу с цербером не переживают. Это заставило их почувствовать движение липкого страха под кожей на спине. Есть большая разница между тем, когда слушаешь страшную сказку и когда видишь ее наяву. — Пойдем, брат, хрен с ним, — один из преследователей оттаял первым и, пока его чувство опасности не переросло в панику, он за локоть потянул второго в сторону. — Пойдем, давай, я не хочу его расстраивать. Наемник дожидаться дальнейшего действия не стал и пошел туда, где оставил свой мотоцикл. Убрав руки в карманы, он почувствовал ту самую ткань, тот шарф, что оставил фотограф на месте преступления. Судя по описанию, именно о нем спрашивали те двое. Такие бестолковые люди, как этот рыжий фотограф, долго не живут. Да и имя у него нелепое какое-то — Бадоу. Больше похоже на кличку собаки. На другом конце этой же извилистой улицы Бадоу, запыхавшись, запрыгивал в пустой автобус, который совершал свой стандартный маршрут из Центра Верхних Трущоб на границу с Нижними. Не то чтобы эта граница была как-то заметна или обозначена на карте, просто среди местных так уж повелось. Едва держась на ногах, потому что автобус шатало из стороны в сторону на каждой кочке, он прошел до самого конца и сел на длинное сдвоенное сидение вдоль заднего окна. И, забившись в угол, Бадоу посмотрел на рукав, где под бурым пятном потемневшей крови была свежая рана. Шарф-повязку он где-то потерял и обиженно отвернулся в сторону. Рана на плече неприятно саднила и, если на нее взглянуть снова, она точно начнет болеть еще сильнее. А всему виной тот парень, невесть откуда взявшийся. Бадоу достал из кармана фотоаппарат и стал просматривать картинки утренних приключений. Последней сделанной фотографией был он, блондин с уставшим, спокойно-пренебрежительным взглядом, направляющий пушку почти прямо в объектив. Бадоу всегда много времени уделял на изучение компрометирующих данных. Он вообще был довольно любознательным репортером, хотя со стороны выглядел полным раздолбаем. Но то лишь образ, сбивающий с толку, не дающий воспринимать его всерьез. Главное, что по поводу работы и сохранности собственной жизни он всегда был серьезен. Но сейчас, как бы глубоко Бадоу не пытался заглянуть в себя, он не мог выудить из памяти никого, хотя бы отдаленно напоминающего этого блондина. Его он раньше нигде не встречал, в этом не было сомнений. Встречи такого рода запоминаются надолго. С такого рода человеком. Хотя… Жизнь наемников слишком коротка, чтобы они запоминались кому бы то ни было. Но все же, с этим незапланированным гостем было что-то не так. В целом, он выглядит, как человек, но, если присмотреться, особенно к темно-алым глазам, которые в сумраке становятся бордовыми... Добавь каплю темноты, и получится густой шоколад. Коричнево-алые глаза альбиноса. Такими не рождаются. Таких создают. Да и стоит он в нарочито расслабленной позе с пистолетом в руке. Люди напряжены и нервничают, когда им приходится направлять на кого-то оружие. Уж Бадоу-то знал, сколько раз ему угрожали и не сосчитать. А этот тип держит ствол так, как будто на тот свет у него безлимитные билеты. И он их раздает каждый день. Не глядя. От этого наемника мурашки по коже, что-то с ним не так. Из мыслей вывел сигнал, оповещающий о конечной остановке. Выйдя из автобуса и протащившись десять минут пешком, уставший и давно не куривший Бадоу завалился в свою квартиру. Первым делом стал искать по заначкам сигареты и зажигалку, по пути собирая хоть что-нибудь для обработки раны. Раскрыв и вывернув наизнанку все ящики и шкафчики, он собрал из всего барахла подобие аптечки. Тут же прикурил сигарету и на минуту замер в бездействии, вдыхая полной грудью серый дым, глубоко в самые легкие, чтобы он там и остался. Иногда, в минуты спокойной тишины, не хотелось выдыхать. Казалось, что, задержав дыхание, он задерживал все время в мире на эти жалкие несколько секунд. Но, неизменно, за выдохом приходит вдох. Опустив взгляд в аптечку, Бадоу заметил, что кончаются бинты и пластырь. Надо бы новые закупить. Ведь понадобятся в самый ненужный момент. Взяв бинты, парень пошел на кухню, там с полки достал начатую бутылку текилы. Сделал пару глотков, смочил полотенце алкоголем, зажал в зубах пробку и с силой прижег рану. Все эти действия, отработанные до автоматизма, не заняли и десяти секунд. От боли захотелось завыть так, что аж слезы на единственный глаз навернулись. Держа полотенце у раны, он медленно осел на пол, опираясь спиной о столешницу. Мужчины же не плачут, как бы больно или страшно им ни было. Так говорил брат, когда Бадоу приходилось обрабатывать его раны на этой самой кухне. Никаких антисептиков никогда не было, кроме алкоголя, да и бинтов тоже. Обходились подручными средствами. В то время, пока он был жив, Бадоу казалось, что они всегда будут вместе. Пусть на этой обшарпанной кухне, пусть даже за этим грустным занятием. Пусть даже по очереди! Как в старых боевиках, где настоящие крутые парни заматывают раны друг другу, а потом снова идут в бой. Бадоу, докурив одну сигарету, взял другую и так, пока не остановится кровь. В ране или во всем теле, как-то не особо важно после того, как ты остаешься один. В этом мире вообще очень немногое долго бывает важным. Вечером того же дня Бадоу спешил к церкви, дабы отдать сделанные утром фотографии по заказу для Падре. Данных было немного, особенно после того, как от объектов остались одни трупы. Такое дорого не продашь, а значит рассчитывать он мог лишь на половину оклада. Хотя, размышлял Бадоу, он вполне мог сейчас поупрямиться и уговорить Падре на полную сумму. Это ведь не он виноват во всей этой неведомой херне. Он даже стрелять-то не умеет и вообще, хорошо, что живым пришел. А то мог бы и не пережить вовсе. Форс мажорные обстоятельства, за такое надбавка же полагается. Преисполненный бравады требовать компенсацию Бадоу открыл тяжелые двери церкви. Всегда при этом была мысль, зачем в церкви такие тяжелые тугие двери? Это он и поспешил высказать, когда дверь позади него с глухим шуршанием закрылась, и церковь погрузилась в полную тишину и полумрак: — Падре! Эй, Падре! — звонкий голос Бадоу усиливался, отскакивая от высоких сводов храма. — Нахрена тебе в церкви такие бронебойные двери? Разве не полагается, что в обитель бога должен смочь взойти даже немощный? Священник стоял у самых первых скамеек и даже не оглянулся на гостя. Он знал Бадоу почти с самого его рождения. Совсем маленького его приводила сюда семья для воскресной службы. Повзрослев, он стал приходить сюда с братом, но уже совсем по другим причинам. А теперь настало время, когда он заходит сюда один, но причина осталась все та же. Падре был связным, обеспечивал нелегальными заказами таких как Бадоу, репортеров, например. И никто не знал настоящего имени священника. Для всех он был Падре, никак иначе. А еще он был слеп и никогда не снимал круглых темных очков. — Мальчик мой, слишком шумно. Ты все-таки в церкви, прояви смиренность, — он повернулся к парню и поправил очки на носу. Удивительно, Падре вроде бы слепой, но всегда смотрит точно туда, где находится собеседник, и с реакцией у него все отлично. Бадоу кинул ему флешку с фотографиями, и тот без усилий ее поймал. — В аду я видал вашу смиренность, — засунув руки в карманы, он плюхнулся на ближайшую скамейку. — Ваш бог даже не попытался сделать поприятнее мой сегодняшний день, а я еще смиренным должен быть? — Смею предположить, что всевышний тебя испытывает и закаляет. Ты должен гордо вынести все тяготы бытия, — Падре, с присущим, видимо, всем падре чувством, попытался вразумить заблудшее дитя. — Насилует он меня… — Тс, таким словам здесь не место! — это прозвучало так, будто любимый дедушка отчитывал нашкодившего внука, и Бадоу улыбнулся во всю ширину стройного ряда своих зубов. — Где мои деньги, Падре? — пора закругляться, жутко хочется спать. И в кафе зайти поужинать было бы неплохо, сегодня там особенное меню. — И я бы хотел плату за следующий заказ на четверть выше, мне надоело рвать задницу без надбавок. — Не сквернословь, мой мальчик, — в который раз произнес священник, в присутствии Бадоу это стало обычным делом, и протянул бумажный пакет с оплатой. — Думаю, тебе больше не придется волноваться по поводу сложности заданий и опасных ситуаций. — Что вы имеете в виду, — парень напрягся, неприятный холодок прополз вдоль спины. Зря он только что подумал о милом дедушке. Никогда не надо забывать, с кем работаешь. Ведь говорил ему брат однажды, что фасад священника скрывает вовсе не священника. И за этими темными очками прячется не последняя криминальная личность этого города. — Хочу представить тебе Хайне, — Падре сделал неопределенный жест в сторону от Бадоу. Там, в тени, действительно сидел человек, заложив руки за голову и закинув ноги на впередистоящую скамейку. Казалось, этот человек спал. Как он тут оказался? — Какого черта он тут оказался? — возмущение Бадоу даже не пытался скрыть. — Наши с вами дела разве не должны быть, как бы это помягче, скрытнее что ли? — Хайне, знакомься, это Бадоу, твой новый напарник, — проигнорировав Бадоу, священник представил новоиспеченную команду друг другу. — Не понял, — неприятное предчувствие вновь скрутило живот Бадоу плотным узлом, — а со старым напарником что случилось? Хайне повернул голову и взглянул на Бадоу, пристально и изучающе. По выражению его лица, а именно по отсутствию такового, было не понятно, рад он обстоятельству работать вместе, или ему в принципе было абсолютно все равно. Будь это его первый напарник или пятнадцатый. Но Бадоу для себя все уже решил. Все парни, приставленные к этому наемнику до него, явно не выжили, хотя бы под этим взглядом. Хайне будто и не замечал происходящего, пока его не назвали по имени. Само спокойствие сейчас обратило внимание на Бадоу… — Да ну нафиг! — Бадоу вскочил с места и ткнул пальцем в сторону зловещего спокойного нечто. — Это же тот самый! Я не буду с ним работать! Вы… Вы в глаза его видели? Там же никаких чувств нет, он же убивает на пофиг вообще! — он неосознанно отошел как можно дальше от священника, от Хайне и от ситуации в целом. Этого просто не может быть. — Да, о чем я говорю, вы ж слепой, но поверьте мне на слово! Этот парень ненормальный, точно вам говорю! В нем что-то есть, что-то там не так… — чутье репортера, искателя информации, никогда не подводило Бадоу. Именно поэтому он до сих пор жив. Взглянув на Падре, становилось понятно, что последний явно был доволен своей идеей объединить двух разнополярных разнорабочих. — Хайне, что ты думаешь по этому поводу? — Мне все равно, — проговорил он тихо, едва прилагая усилие, чтобы произносить слова, но все его услышали. Ибо не услышать его слов было опасно, чувствовалось это на уровне интуиции, а переспрашивать было равносильно самоубийству. Бывают же такие люди… Поэтому Бадоу и не хотел с ним связываться. Прозвучала эта фраза так просто, без эмоций и особой заинтересованности в происходящем. Казалось, если сейчас сюда упадет бомба, то Хайне просто встанет, отряхнет свои светлые волосы и пойдет искать другое, более спокойное место. Спокойное не равно безопасное. Априори там, где есть этот наемник, безопасно не будет. Такой расклад не устраивал Бадоу, ох как не устраивал: — Да ты что? И это все? — в тщетной надежде вразумить священника, Бадоу начал трясти того за плечо. — Чем я так вас рассердил? Больше не ругаться? Хорошо не буду! Не шуметь — да, пожалуйста! Ну, или могу приходить и молиться каждое воскресенье, чес слово! Но Падре все уже решил и достал из внутреннего кармана бумажный конверт. — Здесь ваше первое совместное задание и аванс. Он положил конверт на первую скамейку и развернулся, чтобы уйти. Любопытство заставило Бадоу сразу же обратить внимание на конверт и его содержимое. Хайне же из своего темного угла даже позы не изменил. Воистину, невозмутимый человек. Распечатав конверт, Бадоу, издав жалобный стон, внезапно понял, что пора бы покурить. В конверте лежала небольшая сумма, похожая на счет за ланч, и записка с короткой фразой «Подружитесь», написанной строгим прямым почерком Падре, и смайлик в конце. Бадоу все больше и больше сомневался, правда ли Падре слеп насколько, насколько хочет казаться… Он прикурил, достал деньги из конверта и помахал ими в воздухе: — Падре, вы слишком низко оцениваете мою жизнь и душевное состояние. — Это вам на двоих, — подал голос священник и скрылся за дверью возле алтаря, в глубине храма. — Зашибись, — Бадоу взял примерно половину содержимого, десять баксов тоже деньги, кинул конверт с запиской и оставшуюся сумму на скамейку. По дороге к выходу он закурил, затягиваясь как можно глубже, чтобы с удовольствием выпустить дым в пыльный воздух храма. А в наступившей тишине Хайне почуял этот запах и до конца убедился в том, что тот чокнутый парень, которого он видел утром, и есть этот Бадоу. Запах от шарфа с кровью был пропитан запахом репортера и его вишневых сигарет.