Вынимая души

Небо было пасмурным, вот-вот должен был начаться снегопад или дождь. Лучи солнца не могли пробиться сквозь тяжелые хмурые тучи, наполненные до краев собственной грустью. Они будто чего-то ждали и в безмолвном отчаянии затаили свои слезы, не позволяя дождю пролиться холодными каплями на столь же холодную землю. Сколько времени Бадоу пролежал без движения на мерзлом песке, он не знал. Раненая нога, потеряв много крови, начала неметь. Он с трудом мог поднять руку, не то что подняться самому. Не было сил. Не было сил, способных заставить его перевести взгляд с воды, с того места, где был корабль. Ему казалось, что если он закроет глаз хоть на минуту, надежда тут же погаснет. И в качестве связи останется лишь скорбь, которая уже начала застилать его душу своей теплой тугой пеленой. Бадоу поднял руку и прикоснулся к повязке на лице, та была на месте. Затем убрал влажные волосы с лица и был вынужден подняться, оторвать плечи от земли. Старые не до конца зажившие раны на спине тут же начали ныть, и следом за ними напомнила о себе рана в ноге. Прикоснувшись к ней рукой, Бадоу понял, что пуля прошла насквозь. Значит одной проблемой меньше. Согнув ноги в коленях и сложив сверху руки, он продолжил ждать своего друга, все время думая о том, сколько времени нужно, чтобы заживить такую страшную рану, такой перелом позвоночника. Тем более находясь под водой. Под соленой водой, которая разъедает и без того искалеченную плоть. Насколько все плохо, Бадоу думать не хотел, потому что с такими мыслями его сердце накрывала волна отчаяния и душила. Душила своими холодными цепкими руками, обвитыми вокруг его шеи. Вода не менялась, небо не светлело и не проливало ни капли хоть каких-нибудь осадков. Вокруг все оставалось неизменно, поэтому было трудно сказать, сколько ещё времени просидел на берегу парень, пока, наконец, не поднялся. Неподалеку он услышал сирены. Возможно, они завывали уже давно. Возможно, он не в первый раз терял сознание. Возможно, ему больше нечего здесь ждать… Тяжело ступая по песку, Бадоу пошел прочь, пока его здесь не застали копы или еще какие-нибудь чужие люди. Люди, не знающие, какую личную трагедию сейчас в своей душе он переживал. Идти было тяжело, но дороги под ногами он не чувствовал. Лишь теплая кровь стекала по ноге из вновь открывшейся раны. Он сосредоточил свое внимание на этом чувстве. Тонкой струйкой кровь, движимая его сердцем, нашла себе дорогу наружу и потихоньку вытекала, вместе с его болью и тоской. Дорога перед ним была пустынна и чиста. Ни одной машины, ни одного человека вокруг. По обеим сторонам лишь начинался лес, деревьев становилось все больше, и стояли они все плотнее друг к другу. Порт находился неподалеку от города, но между ними с одной стороны была оживленная магистраль, ведущая к центру города, а с другой стороны — разбитая заброшенная дорога, ведущая в Трущобы. По этой дороге и шел сейчас одинокий парень, засунув руки в карманы мокрой куртки. Сигареты промокли, и он выбросил прочь ненужную пачку. Он все шел, а разбитая дорога никак не заканчивалась. Она вела его по направлению к дому. Это чувство, которое он сейчас испытывал, он помнил его. Такое с ним уже было. Это уже было. Однажды он уже шел вот так домой, не понимая, зачем вообще идёт. Какой в этом смысл, если он теперь один. Тогда он шел, а по его лицу по правой стороне стекала кровь из пустой глазницы. Волосы тоже были вымазаны в ней и руки. Казалось, кровью было испачкано все. А внутри него не осталось ни капли. Пустота. Пустая оболочка. Хотелось лишь закричать, закричать, срывая глотку. Закричать в безысходном отчаянии, чтобы крик превратился в дикий вой, как воют волки, если попадают лапой в капкан. Как воют волки, пытаясь эту лапу освободить, услышав приближение охотника. Как волки, вгрызаясь в собственную плоть, отделяют застрявшую лапу от своего тела. Как волки пытаются убежать, не чувствуя боли, оставляя жуткий кровавый след на белоснежном снегу. Казалось бы, зачем они это делают? Зачем спасают свою никчемную жизнь, убегая от охотника? Убегая туда, где их ждет медленная смерть. Где они, покалеченные, израненные злой судьбой, никому не нужны. Зачем? Это слово, или что-то другое, эхом, воем отзывалось в пространстве безразличных деревьев. Бадоу не заметил, как начал действительно кричать и упал на колени, начав в сиюминутном отчаянном порыве бить кулаками о землю, срывая кожу, пытаясь заглушить душевную боль. Ему незачем было идти, ему незачем было жить, ему незачем было выгрызать свою жизнь из капкана фортуны. Он перевернулся на спину, где-то на обочине дороги, на обочине жизни, и посмотрел в небо невидящим от давящих слез взглядом. Хотелось просто умереть. Чтобы кто-то там наверху опустил занавес, и в тишине послышался скрип скамеек, с которых вставали бы зрители, с тихим шелестом одежды выходящие из театра. Бадоу нашел в себе силы пережить смерть брата. Но как? Как пережить потерю его? Он пустил этого человека в свою жизнь, подпустил настолько близко, что буквально чувствовал душой, как их разорвали, оставив зияющую рану на месте безумной привязанности. Безумной, всепоглощающей, сжигающей дотла необходимости быть вместе. Он выл, лежа на спине, как выл в далеком мире волк, отгрызший себе лапу, попавшую в зубы капкана. Зачем такая боль? Почему не умереть на месте? Как найти в себе силы встать? Только сейчас он понял, как был счастлив рядом с ним. Какой на самом деле удачей была Та Встреча. Счастье нельзя купить, но можно взять взаймы. Так он и сделал. Взял счастье взаймы, но не знал, что платить по счетам придется настолько дорого. Но если бы и знал, разве отказался бы? Отказался? Серьезно? Нет. Бадоу буквально услышал в голове его голос. Его спокойный, с нотками высокомерия, голос. Нет, не отказался бы. Оно того стоило. Недолгое счастье с ним стоило любой последующей боли и, раз такова цена расплаты, дайте две! И Бадоу рассмеялся, рассмеялся в лицо судьбе. Своей кровавой, изуродованной судьбе, что смеялась над ним. Истерический смех рвался из груди, высвобождая злые эмоции. Поднимая его с земли. Заставляя встать на ноги и выпрямить спину, заставляя в параллельном мире подняться с кровавого снега одинокого волка. Заставляя встать и найти себе убежище, место, где будет возможность зализать раны. И, если придется, прыгнуть и вцепиться в глотку охотнику-судьбе, что придет забрать его жизнь. Так просто он не сдастся. Пока он помнит его голос, он будет жить. И продолжать ждать. Потому что все, что он ему оставил, это вера. Вера в его бессмертие. *** Опять Бадоу в этой пустой квартире, опять зализывает свои раны, опять в одиночестве. Его квартира правда выцвела, или просто погода за окном такая мрачная? Осушив последнюю бутылку текилы, половину в себя, половину на рану, Бадоу замотал бинтами ногу и добрался до дивана. Закурил сигарету. Проверил звонки на телефоне, есть пропущенные. Потом еще одну. И еще… Квартира была такой, какой они ее оставили несколько часов назад. Или дней. Счет времени давно потерян в этом доме. Комната будто застыла, потеряла весь свой свет и, кажется, теперь навсегда останется такой. Неживой. Без него. Бадоу дремал в полусне, сидя на полу и облокотившись спиной о диван. Позже стянул сверху плед и укрыл пульсирующую от боли ногу. А безысходность укрыла его самого. С головой. Не давая вдохнуть, сжимая легкие. Оставалось только курить. Без конца. Пока не закончилась пачка сигарет. Не хватало сил пережить. Невозможно. — Это выше моих сил, — выдохнул он в слишком громкую тишину, вязкую, бьющую по нервам стальным кнутом. Горло сдавило, словно тонкой леской. И лишь бы задушило совсем. Тот вой на дороге… остался памятью боли на его связках. Голос сорван, как и жизнь. Он был с Бадоу здесь всего неделю. Одну единственную. А кажется, будто всю жизнь. Бадоу из всех своих прожитых лет действительно ЖИЛ лишь эту неделю. Единственную. Эта зима оказалась самой короткой в его жизни. Короткой, светлой и такой драгоценной. Взаймы. Удача взаймы. Он поднялся и пошел в душ. Пора смыть липкую безысходность со своей кожи. Вот бы смыть ее и из жизни. Да и жизнь свою тоже смыть. Он ударил кулаком о кафельную стену, потом еще раз и еще… Как с этим бороться? Бадоу выходит из душа, вытирает волосы, одевается и заматывает раны по новой. На ноге, на руках, затягивает плотно костяшки и ладони, которые он разбил об асфальт. Эта боль отвлекала от боли в сердце. Почему физическую проще переносить, чем душевную? Или не проще? Одна единственная потеря порождает столько вопросов и одну большую пустоту в душе. Высушив волосы и поискав по шкафам, не осталось ли где сигарет или алкоголя, разочарованно собирается выходить из дома, как замечает куртку. Его куртку, незатейливо брошенную на кресло у входных дверей. Он помнит эту куртку. Красный цвет запоминается, он яркий, сочный, будь темнее, стал бы коричневым. В этой куртке он был, когда они впервые встретились. Бадоу подходит, берет куртку в руки и вместе с ней падает в кресло. Сентиментальный ублюдок. Самому от себя тошно. Заниматься так изощренно саморазрушением. Докатился. Он подносит куртку к лицу и вдыхает запах. Но ничего не чувствует, кроме запаха кожаной куртки. Обычной кожаной куртки. Чертов андед не оставлял следов. Вообще никакого запаха, ни одеколона, ни пота, ни сигарет. Ничего, блять. Бадоу разозлился. Снял свою куртку, отшвырнул и надел его. Подошла как влитая, как его собственная. Может, она и была его собственной? Может, его не было вовсе? Может, Бадоу просто сошел с ума? — Тронулся умом, Рыжий, — услышал он свой голос и зарылся руками в волосы. Потом встал и вышел из квартиры. Надо же найти сигареты. Да и текила закончилась. Спустившись из дома, он вышел на улицу. Нога болела, и снова пошла кровь. Идти не хромая не получалось. От холода Бадоу спрятал руки в карманы. В одном из карманов что-то мешало, и он достал посмотреть. Это оказался шарф, тот самый, которым он перевязывал рану от стекла на балконе. Тонкий шарф был пропитан его кровью, потемневшей от времени. — Хайне, чертов ты сукин сын, — улыбаясь, проговорил Бадоу и пошел дальше, к табачному киоску. Купил сигарет и, развернувшись, увидел на лавке кота. Кот безразлично сидел, подмяв под себя лапки и распушившись. Рыжий сел рядом, закинул ногу на ногу и закурил. Кот недовольно на него посмотрел, но убегать не стал. Пошел снег, мягкими хлопьями, опускаясь на белую шкурку кота. Бадоу сидел и наблюдал, как кот слегка двигает шерсткой, нервами, когда чувствует, что на него опустились особо большие хлопья снега. Он протянул руку, хотел погладить и смести снег, пока кота совсем не замело, как маленький сугроб. Но у кота было другое мнение, он тут же спрыгнул и побежал к дому. Бадоу тоже встал со скамейки и пошел туда, где обещал ждать его.

31.03.2016