Singing Like They Knew the Score

Когда огонь прекращается, Анжольрас призывает Курфейрака встать на стражу, и Грантер замирает всем телом, услышав эти слова. Его глаза прикованы к булыжной дороге, послужившей местом постройки баррикады, а заодно и их пристанищем на уже, казалось бы, бесконечно долгое время. Фейи наблюдает за ним со стороны, слишком вымотанный для чего-то большего. Каждая клеточка его тела ноет, боль пробирает до костей, на языке стоит привкус пепла и ржавчины, а горло разъедает дым. Внезапно Грантер подскакивает, словно его подстрелили, и стремительно направляется в глубь трактира, собирая все вино и виски, что он в состоянии унести. Гремя бутылками, он опускается на место рядом с Жеаном и, так и не подняв безжизненно-темные глаза, предлагает товарищам: «Выпьем со мной*». Фейи не замедляет занять место Грантера, когда тот его оставляет, продвигаясь вдоль баррикады. К губам веерщика прижата бутылка вина, всунутая ему уходящим по пути. Жеан на него не смотрит, по крайней мере, сперва. Их Жеан Прувер обычно не из молчаливых, но Фейи не может винить его в безмолвии — эхо вражеских выстрелов и криков гремит у него в ушах даже сейчас, часы спустя. Жеан подается вперед, опираясь локтями о колени, и Фейи вторит словам Грантера: «Выпьем со мной», — говорит он — «За ушедшие дни», — и протягивает поэту бутылку. Жеан колеблется секунду, принимая затем вино. Он ничего при этом не говорит, но в его уставших глазах читается благодарность, застывшее на кончике языка «спасибо». Жеан, их поэт, способнейший из повстанцев, никогда не теряющий слов и все же пораженный в итоге. Фейи видит, как слова сосредоточенно изучающего бутылку юноши медленно обретают форму, и он отчаянно желает, чтобы те наконец покинули губы поэта. «Споем со мной песни, что мы знали когда-то», — продолжает он стараться завести песню, и впервые серые глаза встречаются с его. Губы поэта изгибаются в сдержанной полуулыбке: «За милых, запавших нам в сердце». Жоли не преминает отозваться: «За остроумных, попавших в к кровать». Жеан наконец делает глоток, и Фейи не в силах оторваться: образ поэта слишком силен. Тот прижимается к бутылке крепко и отчаянно, закрыв глаза. Отпивает последние минуты жизни из того же горла, где губы Фейи были мгновение назад. Фейи не может (и не хочет) отвести взгляд, пока тот пьет. Незадолго до этого, в начале сражения, посреди безумства возведения баррикады, Анжольрас отослал их за припасами. На втором этаже хранились коробки с порохом, забытые под столом, за которым "Друзья Азбуки" некогда строили свои планы. Повстанцы собирались потратить все, что имелось, на одну эту первую вспышку жестокого сопротивления. Нужды в экономии не было. Зачем? Победа ведь так близка. «Вы — самые скорые», — сказал он. — «Бегите же быстрей, друзья мои, революция ждать не станет». В наставлениях не было и необходимости. Они понеслись, спотыкаясь, к потрепанной двери, снятием которой с петель занимались другие. Они вместе заскочили на лестницу, в суматохе локоть Жеана ударил Фейи по ребрам. Последовали сбивчивые извинения, и гонка вновь продолжилась. Поспешные копошения под столом, ослабленные шейные платки, не заправленные рубашки, пропавшие пуговицы. Окно было распахнуто, с улицы уже поднимался шум занимающейся битвы. Пока поэт вытаскивал запасное оружие, Фейи складывал коробки на столе, но, уловив того взглядом, он замер, не в силах пошевелиться. Посреди всего этого хаоса образ Прувера показался ему эфемерным призраком. Свет заходящего солнца окрасил его профиль в сияющее смешение черного и золотого. Он состоял скорее из света и теней, нежели плоти. Фейи мог только завороженно наблюдать за Жеаном. Тот же был занят тем, что неловко пытался удержать ружья. Внезапное осознание происходящего накрыло его, словно волной, мучительно давящее и душащее. Тяжесть момента заставляла коробки падать из его рук. Пара часов, и их всех может не стать. Фейи не знает, что двинуло его вперед, — понимание не пришло к нему ни в тот момент, ни сейчас, на баррикаде — но прежде чем Жеан успел повернуться к нему лицом, Фейи резко схватил его за плечи, притянул к себе и грубо поцеловал. Оружие рассыпалось перед Прувером, звук их падения смешался с нарастающим шумом снаружи. Этот поцелуй не был продолжителен, — не был он и слишком хорош, с сожалением думает сейчас Фейи — но Жеан без колебания сократил расстояние между ними, все еще не понимая, что происходит, и поцеловал в ответ. Пальцы в волосах, сбитое дыхание, резкие движения; хороший или нет, этот поцелуй был призван сказать все, что осталось невысказанным между ними. Если их схватят, если убьют, если они никогда не увидятся вновь. Он в равной степени был признанием, сувениром и прощанием. Фейи сидит на остатках фортепиано, спиной к баррикаде, с давящим комом в горле. Жеан опускает бутылку, качая ее в руках, медленно обводя грустным взглядом усталую толпу, в итоге возвращаясь к Фейи. Вокруг травят остроты и рассказывают истории, но поэт молчит. Он кладет руку на затылок Фейи, сжимая его мягко, но крепко, их лбы соприкасаются. В этом движении нет извинений, нет и сожаления; только страх, который придет с утренними лучами — страх потери следующего дня, и дня за ним, и того, что после. Фейи остается только переплести их пальцы. Секундное соприкосновение кожи невинно, почти неощутимо. Ужас душит, но любовь смягчает его хватку, и, впервые за долгие часы, он чувствует, что может дышать.