Химия без прикрас

Идеальный план. Идея, которая загорается внутри тебя ярким светом, давая надежду на исполнение чего-то очень важного и сокровенного. В ней нет недостатков, она прекрасна в своей простоте выполнения и привлекательна своим ожидаемым результатом. На первый взгляд. А потом ты начинаешь продумывать детали этой идеи, каждую мелочь, которая может препятствовать ее осуществлению, и постепенно к тебе приходит осознание, что она вовсе не идеальна и уж точно не гениальна. Заманчива, да. Но далеко не гениальна. Так же было и с моим коварным планом. Казалось бы, все просто: я помогаю химику получать свои премиальные, в которых он, судя по всему, действительно заинтересован, мама и папа довольны успехами дочери, а я получаю то, что мне нужно. Возможно, это эгоистично и не особо похоже на практику — разъезжать с реанимационной бригадой скорой помощи. Но я сама себе не могла объяснить, почему мне это было так необходимо. Может, потому что, посещая практику в больнице, в которой я являлась просто сторонним слушателем, я в очередной раз исполняла роль послушной пай-девочки, как меня назвал химик. Делала то, что от меня хотели родители. Конечно, тогда это было тем самым редким случаем, когда желания родителей и мои совпадали, а осознание своего полного подчинения им пришло ко мне совсем недавно. Но прошлой ночью, чувствуя, как сердце в груди сжимается от увиденного, ощущая дикий страх и, практически вдыхая запах смерти, который витал на месте автокатастрофы, я чувствовала что-то невероятное. Я чувствовала себя по-настоящему живой. Возможно, это и есть эгоизм. Но меня просто разрывало на части, что я не могу помочь пострадавшим. Нет, не «не могу», а «не имею права». Совершив хоть одну медицинскую манипуляцию, будучи одетой в форму скорой и приехавшая, якобы от нее, но при этом не являясь даже санитаром, я подставила бы под суд всю бригаду. В машине я старалась запоминать все, что вижу. Засекала, через сколько минут химик делал уколы пострадавшей, всматривалась, что именно он ей колол, наблюдала и запоминала, что делает врач, чтобы появился пульс и дыхание у женщины. Я отдавала себе отчет, что сейчас им не до разговоров, а потому никаких комментариев в процессе я не получу. Но что мешает мне задать вопросы после смены? Так, вместо привычного «до понедельника» или чего-то в этом духе, химик на прощание сказал мне название веществ, которые он вкалывал женщине через каждые пять минут, а затем «по-своему» попрощался: — Адреналин и атропин, — он опустил на меня подозрительный взгляд, сунул руки в карманы и нахмурился. — Капюшон надень, простудишься, — и, дойдя до парковки, молча направился к своей машине. — И вам до свидания, — задумчиво провожая его автомобиль взглядом, пробормотала я. Итак, впереди — два дня выходных. Ровно два дня на то, чтобы придумать, как мне попасть хотя бы на короткий отрезок дневных смен, ведь у химика есть не рабочие дни, когда его не бывает в лицее, а у меня таких нет. Про ночные смены я вообще молчу. Пока не наступила весна и у мамы с папой не начались командировки, это — настоящая головная боль на ближайшее время. Не могу сказать, что мои родители — фанаты пуританского воспитания, хоть и откровенно близки к этому, но если речь шла о ночевках у моих подруг, то меня частенько отпускали. И даже на пару вечеринок, которые продлились до утра, меня тоже отпустили, потому что были уверены, что их дочь — ярчайший пример идеального воспитания и поведения. Я действительно не употребляла алкоголь, не курила, вела себя крайне осмотрительно и не лезла в центр событий. Но, несмотря на это, если я буду отпрашиваться к друзьям на ночевку с завидной регулярностью, рано или поздно это вызовет сначала подозрения, затем — вопросы, а потом даже страшно подумать, на что могут быть способны мои родители, если захотят докопаться до истины. И опять получается, что я рискую подставить под удар всю бригаду, которая меня так тепло приняла. Можно сказать даже, душевно. Ну, кроме Дмитрия Николаевича, разумеется. Он — самая ледяная ледышка из всех людей, что мне в жизни встречались. В конце концов, что мешает маме просто позвонить моим подружкам поздно вечером? Представляю, какой шок ее постигнет, когда она узнает, что меня с ними нет! Ведь я твердо решила ничего не рассказывать Ане и Фане о сменах. Есть простая истина на этот счет: знает один — тайна, знают двое — знают все. Хотя, есть на свете один человек, который ни за что меня не выдаст. По крайней мере, родителям — точно. И именно к этому человеку я и решила направиться за советом. — Да иду я! — гневный голос Леши стал прекрасным аккомпанементом для той какофонии, которую я устроила: одной рукой я колотила в дверь, а другой — беспрерывно вжимала кнопку звонка. — Кто бы ты ни был, молись, засранец, — услышала я его бормотание, когда щелкнул дверной замок. — Ты что так долго? Помер по дороге, что ли? — воскликнула я, а затем смутилась, потому что братишка встречал меня в одном полотенце, намотанном на бедра. Дома появиться в таком виде не рисковал никто и никогда. Вот она — свободная жизнь… — Да, помер и воскрес! — зло бросил он, но все же улыбнулся краешком губ. — Чего тебе, макак? Ты типа не вовремя. — С ума сойти! Ты что, не один?! — сколько я не старалась скрыть улыбку — не получилось. Тот факт, что я, наконец, застала его со второй половинкой, меня страшно обрадовал, ведь я уже давно решила, что у моего брата эта самая половинка является ни чем иным, как порождением его бурной фантазии. — Я надеюсь, это хотя бы девушка? — Вали отсюда, — брат демонстративно закрыл дверь прямо перед моим носом. — Леш! Леша! — я снова нажала на кнопку звонка. — Леш, ну прости, ну, ты же знаешь меня, язык — как помело! Ну, извини! Леш! — Проваливай, — послышалось за дверью. — Братишка, — чуть тише проговорила я, уткнувшись лбом в холодное железо двери. — Мне нужна твоя помощь. Ты мне очень нужен… Снова раздался щелчок открывающегося замка. Лицо Леши уже не выглядело таким рассерженным. Он несколько секунд молча смотрел на меня, а потом, раскрыл руки для объятий. — Э-э-э… Давай обнимемся, когда ты наденешь хоть что-нибудь еще? — брезгливо поморщив нос, я сделала крошечный шаг назад. — Может, в другой раз? — Где такие мешки под глазами отхватила? — насмешливо подмигнул мне брат, а затем все-таки сгреб меня одной рукой и наградил коротким объятием. — Давай, заходи. С Машкой тебя познакомлю. Она как раз одевается… — О, да можете не трудиться, — от всей неловкости ситуации я начала нести чушь. — И постарайся при ней сначала думать, а потом говорить, ладно? — братишка наклонился за гостевыми тапочками и заботливо кинул ими мне в лицо. — Иди на кухню и приготовь нам кофе. — А больше ничего не завернуть? — язвительно добавила я, вешая в коридоре пуховик. — Макак, думаем, а потом говорим. Смотри не перепутай! Девушкой брата оказалась высокая длинноногая блондинка, похоже, даже не подозревающая, насколько она красива. Ведь она только и делала, что стыдливо и застенчиво краснела. А когда она сказала, что подождет, пока мы поговорим в комнате, мне самой стало неловко. Я только поинтересовалась, почему, а она ответила, что не хочет лезть в чужие разговоры. — Останься, Маш, — серьезно ответил брат, а меня порадовало отсутствие всякий уменьшительно-ласкательных милостей и животных в его обращении к ней. Это о многом говорит. Выложив всю свою проблему этим двоим и взяв с них клятву молчать даже под самыми нечеловеческими пытками, я постаралась придать своему лицу убедительный жалостливый вид, на сколько была способна, и искренне добавила в конце: — Я не знаю, как быть. Задачку, конечно, я им подкинула ту еще. Леша прекрасно понимает, что когда дело касается наших родителей, то продумать следует каждую мелочь. Каждую чертову мелочь, которая может мне все испортить. — Ну, с дневными сменами проблем нет, проси дополнительные по химии. Типа, готовиться к олимпиадам там… — сказал Леша, отхлебнув из чашки и внезапно поморщился. — Как ты пьешь это без сахара?! — И мне тоже положи, — несмело попросила Маша, когда Леша потянулся к сахарнице. — Неплохая мысль, почему мне самой в голову не пришла? — проигнорировала я замечание брата и начала обдумывать вариант с дополнительными занятиями по химии. — Потому что ты тупая, как топор! — загоготал брат. — Леша! — Маша толкнула его в живот и снова залилась краской. — А вот с ночными надо подумать, — прижав к себе одной рукой Машку, пробормотал он и опять отпил из кружки, на этот раз, не изобразив на своем лице вселенского омерзения. — А какая у реаниматолога фамилия? Стеглов? — неожиданно спросила Маша. — А я и не знаю… — ответила я. — А у твоего преподавателя, Лебедев? — Да, — удивленно ответила я, нечаянно стукнув кружкой об стол. — Откуда ты их знаешь? — Машка в больничке папиной работает, — с гордостью ответил Леша за свою девушку, а я округлила глаза. Вот уж, мир тесен! — Знаешь, макак, к твоим подружкам действительно рискованно отпрашиваться. Если хочешь, можешь якобы поехать ко мне, пока у мамы с папой не начались командировки. Они о Машке не знают. И даже если позвонят, робота-зубрилку изобразить не сложно, да Маш? — Можно попробовать, — смущенно проговорила Маша. — Давайте, кто не рискует, как говорится, — тот не катается на скорой! — рассмеялась я. Я понимала, что это — не самый лучший вариант, но другого у меня пока нет. Так что надо использовать то, что имеется. Но когда брат провожал меня, в мою голову вдруг полезли сомнения. И на всякий случай, я решила их озвучить: — Маша ведь не выдаст меня… То есть нас? Всю бригаду? — Нет, — серьезным тоном ответил мне Леша. — В ней я абсолютно уверен. Значит, и ты можешь ей доверять. Реаниматолог твой — ее хороший друг. А друзей, как ты знаешь, закладывать не принято. Тем более, она не подставит тебя, ведь ты — моя сестра. Ничего не ответив, я только коротко кивнула и уткнулась лбом в грудь брату, ожидая, когда он привычным жестом растормошит мою прическу.

***

Я всегда думала, что учиться еще усерднее мне будет легко, потому что по-другому я просто не умела. Оказывается, нет. Это не так-то просто. Начиная с понедельника, моя жизнь в буквальном смысле превратилась в ад. Я читала везде. Я читала постоянно. Я засыпала с учебником в кровати, просыпалась с ним в обнимку, читала научные конспекты в перерыве, в ванной, даже, черт подери, в туалете! Я зубрила, словно сумасшедшая. Я с упорством решала задачи, которые для меня готовил химик. Я старалась успевать и по всем остальным предметам. Мама попросила освободить меня от новогоднего КВН, когда я заплакала от усталости прямо за ужином. И даже папа — редкий гость в последнее время у себя дома — тогда всерьез забеспокоился обо мне. Я ходила на дополнительные, терпеливо отвлекая биологичку от «охоты» на нашего химика. Как она до сих пор не поняла, что до меня не доходят исключительно задачи с уклоном в биологию? И химик на это все только разводил руками, говоря «это не мой профиль» и исчезал в лаборантской, откуда тут же начинало тянуть сигаретным дымом. А расстроенная Лидуся разбирала со мной материал. Но химик, несмотря на проблески благодарности, которые мне периодически мерещились в его голубых глазах, все-таки отрывался на мне, как мог, стараясь валить на уроках, словно доказывая мне, что я сама сделала этот выбор, сама предложила такие условия. Так будь добра, Дмитриева, терпи. И насмешки его и наглую победную ухмылку, когда вдруг я ошибалась в решении. Мама с радостью согласилась на отдельные дополнительные по химии, предварительно позвонив Дмитрию Николаевичу и обговорив цену урока. Благо, я успела ему рассказать о своем коварном плане. Я теперь просто злой гений и настоящая лгунья, а вот Дмитрий Николаевич, естественно, не был против лишний раз подзаработать, тем более, что никаких уроков для этого ему проводить не следовало. Но вот что было по-настоящему тяжело и печально, так это то, что в первые две недели я не получила никакой практики. Никаких смен, никаких поездок! После той автокатастрофы Серега заболел, и химика на время поставили дежурить в другую бригаду. Так что мне ничего не оставалось, кроме как усердно выполнять свою часть сделки и дожидаться, когда судьба сжалится надо мной, и реаниматолог, наконец, порадует всех своим выздоровлением. Такой день настал именно тогда, когда я меньше всего была к этому готова. Двадцать девятого декабря, когда наше дружное сборище гиен отпустили на каникулы и я, решив хотя бы немного расслабиться, поддалась уговорам и пошла на кутеж к Наумову, вместе с другими одноклассниками, на мой телефон с незнакомого номера пришла смс: «Не знаешь, как отметить Новый год? Приезжай к восьми часам вечера на станцию номер девять.» Без подписи, без лишних комментариев. Я даже опешила и перечитала сообщение еще раз. А потом еще раз двадцать, когда поняла, что это — не сон. И что меня наконец-то берут на смену! А смена эта будет проходить прямо в новогоднюю ночь… — Кто пишет? — Аня любопытно заглянула мне через плечо. — Да мама достает, интересуется, где я, — наглая ложь. Но, что поделать? — Знаешь, что, Димон, мне кажется, тебе стоит выпить, — Исаева прыгнула на диван рядом со мной, от чего я чуть было не выронила телефон. — Если она думает, что ты тут сидишь и бухаешь вовсю, может, тебе не стоит разочаровывать ее? — Штирлиц дело говорит! Будешь, Димон? — Наумов появился из ниоткуда с двумя бутылками пива в руках. Неожиданно мой телефон снова оповестил всех о том, что получил очередное сообщение, и я поспешно открыла его: «Дмитриева, надеюсь, ты догадалась, о чем идет речь, потому что, судя по контрольным, которые я проверяю, с мозгами у тебя явно беда…» В голове прозвучал голос Дмитрия Николаевича, будто он говорит мне все это лично. И когда я закрыла глаза, то четко увидела его противную усмешку и скрещенные на груди руки. Каждая деталь. Даже замысловатый рисунок, виднеющийся из-за рукава рубашки и совсем чуть-чуть, если приглядеться, сзади на шее… — А есть что покрепче? — к собственному удивлению, спросив это, я почувствовала такой адреналин, особенно, когда раскатистое «о-о-о-о-о», принадлежащее Наумову, подхватили все, кто находился в комнате.

***

Текила. Напиток, изготавливаемый из сердцевины голубой агавы, чудесного мексиканского растения. Такого же чудесного, как и этот напиток. Как и все, кто находится на этой вечеринке. Мои чудесные Аня, Фаня, Наумов, который так услужливо мне подливал эту самую текилу, даже Королёва, упившаяся в хлам, тоже была воистину чудесна! И каким-то чудесным образом вспорхнувшая на колени к Степанову, она, с не менее чудесным рвением, стала изучать его ротовую полость. Да так умело! Без рук! Одним ртом! Фу, мерзость! Расстраивало только последнее сообщение в моем телефоне. Предпоследнее — замечательное! А вот последнее — никуда не годится! Потому что химик, отправивший его — вообще ни разу не чудесный! И мне кажется, ему об этом надо срочно сообщить! «Спешу поделиться с вами удивительным открытием, которое я давеча совершила: вы, Дмитрий Николаевич, являетесь представителем редкого, практически вымирающего вида парнокопытных!» Вот. Теперь, когда справедливость восстановлена, я, закинув телефон в коробку со специями на кухне, принялась отплясывать под божественный шепот текилы: «ты — прекрасна!». — Димон! — голос Наумова удивительным образом сумел перекрыть вопящую музыку. — У тебя тут телефон надрывается, — пояснил он, подняв мой смартфон на вытянутой руке. — Давай, — тяжело выдохнув, я потянулась за аппаратом. — Отбери, — ухмыльнулся наглый Наумов, убрав телефон за спину и отступая назад. — Что за детский сад? — я наклонила голову на бок. — Отдай телефон, Паш. — Бери, — фыркнул он, показывая жужжащий телефон, но стоило мне снова потянуться за ним, как он опять отступил назад, но на этот раз, схватив меня за руку и потянув за собой. Оказавшись в пустой комнате, он, наконец, отдал мне телефон и потянулся одной рукой ко мне. Но, как только я заполучила гаджет и провела пальцем по экрану, чтобы ответить, я вдруг почувствовала, как Паша резко обвил рукой меня за талию, крепко прижав к себе. Похоже, что он вовсе не шутит и намерения у него самые серьезные. — Да, — я успела на автомате ответить, мысленно приходя в ужас, потому что Паша обхватил меня двумя руками, а на другом конце оказался не кто иной, как «его величество, парнокопытное»! — Дмитриева, ты там в конец обнаглела? — прошипел в трубке злой-презлой химик. — Что? — выдохнула я, чувствуя, как Наумов наклоняется к моей шее. Настойчивые руки одноклассника залезли под кофту и с силой стиснули бок. — Ты что, обалдел?! Пусти! Отпусти меня! — Ты хочешь лишиться практики или у тебя так, временное помутнение рассудка? — химик на другом конце просто плещет цинизмом, а вот мне не до шуток. Паша, поняв, что я вряд ли смогу дать достойный отпор, принялся стаскивать с моих плеч кофту, тут же припадая к ним губами. Он был груб и настойчив и, несмотря на мои крики, остервенело стягивал с меня одежду. — Паша, прекрати! Да отпусти же ты! — закричала я, теперь уже прижатая к стенке и яростно отпихивая от себя одноклассника. Его наглые руки добрались до моей груди, и я окончательно запаниковала, опасаясь неизбежного. — Паша, пожалуйста, — всхлипнула я. — Не трогай меня! Отпусти-и-и… — Дмитриева, где ты?! — услышала я взволнованный голос химика, но телефон выскользнул из моих рук из-за отчаянных попыток высвободиться из цепких лап одноклассника. — Наумов, ты что творишь, козлина?! — Фаня заставила Пашу остановиться, вцепившись в его широкую спину и, воспользовавшись его секундной заминкой, я успела вырваться и поднять упавший телефон. Сердце колотилось, словно бешеное, а в голове резко прояснилось. Чувствую на себе презрительный взгляд Наумова, который злобно выругавшись, вышел из комнаты, пихнув Фаню плечом, на что та наградила его своими самыми изощренными ругательствами. Стараясь отдышаться, дрожащими руками я торопливо натягивала ворот кофты на плечи, но мне это не удавалось. С досадой я поняла, что Наумов кофту просто порвал. А потом я почувствовала, что по щекам стекает что-то мокрое и противное… — Марин, — выдохнула Фаня и крепко меня обняла. — Пойдем, — она потянула меня за руку. — Пойдем, не бойся, он ушел! Пойдем на улицу. Я шла вслепую за подругой, потому что ничего не видела из-за слез. Коридор, дверь, лифт, лестничный пролет, и меня окутал колкий морозный воздух. На плечи опустился мой пуховик, заботливо захваченный подругой. Не знаю, сколько я так простояла, шмыгая носом и размазывая тушь по лицу, но я ясно понимала одно — ночевать здесь я сегодня не собираюсь. — Хвостик, можешь мою сумку принести? Я брату позвоню, попрошу, чтобы он забрал меня, — я постаралась придать своему голосу спокойствия и несмело посмотрела на Фаню, и та, уверенно кивнув, отправилась обратно к подъезду. А пока я искала номер телефона брата в памяти смартфона, послышался звук приближающейся машины, которая остановилась прямо напротив меня. Поняв, чья это машина, я многозначительно помотала головой, когда дверь со стороны водительского сидения открылась и оттуда показался разъяренный химик. В тот же момент я нажала на кнопку вызова и, увидев, как он взял трубку и замер у машины, я торопливо прошептала: — Пожалуйста, — даже шепот не мог скрыть нервную дрожь в голосе, и каждое слово я произносила почему-то очень медленно, снова стыдливо срываясь в слезы. — Пожалуйста, — всхлипнула я, но тут же постаралась взять себя в руки. — Не уезжайте без меня… Не уверена, что смогла достаточно доходчиво донести свою просьбу до химика, но тот, сев обратно, проехал вперед несколько метров и остановился у торца дома. В этот же момент домофон противно завизжал, и ко мне вышла взволнованная Фаня. — Надо же было так нажраться! Скотина! — прошипела Хвостова. — Ты как, Димон? — Нормально, — прохрипела я слишком торопливо и слишком неправдоподобно. — Когда Леша приедет? — Фаня рыскала по карманам и, найдя салфетки, вытерла размазанную тушь с моих щек. — Он тут уже, за углом ждет, — снова всхлипнула я и почувствовала, как глаза опять наполняются слезами, не в силах бороться с нервами. — Пойдем, провожу, — Фаня схватила меня за локоть, но я отказалась. — Хвостик, спасибо, я одна хочу… — я не могла даже договорить, стараясь подавить нарастающую внутри истерику. Фаня тяжело вздохнула и, напоследок в очередной раз обняв меня, с пониманием попрощалась. Кажется, что каждый шаг по тщательно выметенному от снега асфальту отзывался гулким эхом в моем сердце. Но этого не может быть. Надо успокоиться. Услышав тихий щелчок замка, я открыла дверь со стороны пассажирского сиденья и, сев в машину, дала волю чувствам — заплакала, будто находилась там одна. Рыдала, закрыв лицо руками. — Что он сделал? — химик с нарочитым спокойствием выдавил из себя эти слова, видимо боясь услышать что-то ужасное. — Ничего, — ответила я, усмирив дыхание. — Хвостова его спугнула. Я… Я… Не могу домой, от меня несет, как от сапожника, — вытерла сопли рукой, даже не задумываясь о манерах, и о том, что в моем кармане лежат салфетки, которые туда сунула Фаня. — Да, я заметил, — холодно ответил Дмитрий Николаевич. — Отвезите меня к брату, пожалуйста, я адрес скажу. — К тому покусанному ветеринару? — химик бросил на меня внимательный взгляд. — Нет, Машка сегодня счастливая прыгала по приемке, не будем им вечер портить… Ко мне поедем. Я кивнула, хоть и понимала, что такой вариант даже не мог прийти мне в голову. — На старую станцию, в бомжатню? — снова слова вырываются из моих уст быстрее, чем я успеваю их обдумать. Может, действительно стоит прислушаться к совету брата? — Бомжатня! — усмехнулся химик, внимательно следя за дорогой. — Нет, домой ко мне поедем. Всю дорогу я ехала, с безразличием взирая на сменяющиеся пейзажи за окном, вяло понимая, что химик, похоже, живет довольно далеко от лицея. А может быть, он меня сейчас увезет в лес и изнасилует… Я вспомнила ощущение жадного горячего дыхания Наумова на своей шее, пытаясь подавить очередной приступ слез. Но максимум, что у меня вышло — тихо ронять соленые капли на свой пуховик. — Пойдем, — бросил Дмитрий Николаевич, когда машина остановилась, и, дождавшись, пока я отстегну проклятый заедающий ремень безопасности, он пошел к подъезду шестнадцатиэтажки, расположенной в неизвестном мне спальном районе. Квартира химика встретила нас вязкой темнотой, но от одного ловкого движения руки хозяина прихожая осветилась тусклым светом энергосберегающей лампочки. Широкий пустой коридор, в котором из мебели — только узкое зеркало во всю стену, вешалка и коврик для обуви, да крючок, на который химик повесил ключи. — Слева ванная. Умойся и проходи дальше, на кухню, — тихо скомандовал Дмитрий Николаевич, и я поспешила проследовать по указанному мне маршруту. В ванной я долго умывалась холодной водой, стирая мылом размазанную тушь, а затем лицезрела заплаканное отражение в зеркале, собрала свои темные растрепанные волосы в низкий хвост и поплелась на кухню. — Садись, Димон, не стой столбом, — сказал химик, пройдя мимо, пока я замерла, разглядывая просторное помещение, отведенное под кухню. Покрашенные в разнобой широкой кисточкой стены красовались тремя цветами — темно-серым, светло-серым и бледно-голубым, а идеально белый потолок, подсвеченный одной единственной лампочкой с нахлобученным самодельным абажуром, никак не вязался с этими цветными мазками на стенах. Небольшой стол у окна и три старых деревянных раскладных стула. Слева — раковина, плита и несколько шкафов, так же покрашенных неким «безумным мастером», и единственная вещь, кроме потолка, которая здесь была новой, стояла в углу — холодильник. Именно туда быстро заглянул Дмитрий Николаевич, успевший переодеться в спортивные штаны и черную футболку, но, судя по всему, не найдя ничего съедобного, он полез в один из шкафов. — Коньяк не предложу, не обижайся, — он достал из шкафа початую бутылку с янтарной жидкостью и, поставив ее на стол, схватил из сушки рюмку. — Могу предложить чай с мятой. — Вы пьете чай с мятой? — почему-то этот факт показался мне нелепым и смешным. — Да… — замявшись, проговорил химик. — Сестра привезла. Сейчас налью. — Аттракцион невиданной щедрости! — не удержавшись, выпалила я. — А я смотрю, тебе уже не так плохо? — Дмитрий Николаевич развернулся и, облокотившись о столешницу рядом с плитой, посмотрел на меня своим привычным насмешливым взглядом. — Простите. — За редкий вид парнокопытных? — И за это тоже… — я покраснела. Безбожно покраснела. — Я раньше не пила столько, — пояснила я, а затем зачем-то добавляю: — Столько текилы. Да вообще раньше не особо пила… — Сборище малолетних алкоголиков, — он наполнил рюмку коньяком, затем быстро осушил ее и, вздохнув, повторил эту нехитрую манипуляцию. А после приоткрыл форточку и с видимым удовольствием закурил. — А можно мне тоже, — не особо надеясь на разрешение, спросила я, глядя, как он аккуратно выдыхает дым в открытую щель. — Нет, — твердо ответил химик. — Тебе еще детей рожать. — Ладно, — вздохнула я и поднялась, чтобы налить себе чаю. — Да сиди, Димон, я налью, — тяжелая широкая ладонь заставила меня сесть на место. Порванный ворот кофты тут же разъехался, обнажая одно плечо, и я дрожащими руками попыталась тщетно натянуть его обратно. Дмитрий Николаевич, заметив это, затушил сигарету и, выйдя из кухни, вернулся со свернутой одеждой в руках. — Вот. Направо по коридору, там переоденься. Искренне поблагодарив и приняв из его рук тряпки, я удалилась из кухни. В спальне не было никакой мебели вообще, не считая толстого матраса с подушкой и одеялом и неприметного шкафа-купе. Рядом с матрасом — пепельница и ноутбук, а неподалеку валялся белый медицинский халат, видимо, не добравшийся до корзины с грязным бельем. Я надела серую спортивную толстовку, судя по запаху, принадлежащую химику, а черные штаны аккуратно свернула на матрасе, рассудив, что они с меня свалятся, а подпоясать мне их нечем. Выйдя из комнаты, я не могла побороть своего любопытства и тихонько заглянула в приоткрытую дверь напротив. Такие же брызги красок на стенах, и почти полное отсутствие мебели. Она была почти как брат-близнец первой комнаты, если не считать несколько отличительных черт: здесь были не жалюзи, а длинные плотные шторы стального цвета, матрац был аккуратно застелен, а у стены напротив шкафа-купе стояла деревянная детская кроватка и небольшой столик для пеленания… Несколько секунд я смотрела на эти предметы интерьера, а затем решила, что все это — не мое дело. Есть ли у него женщина, которая по какой-то причине отсутствует сейчас в квартире, или ребенок, это — не мое дело. Хотя, судя по тому, как обустроена квартира, живет он явно один, причем довольно давно. Вернулась на кухню я как раз в тот момент, когда химик снова наливал себе коньяк. И невольно я поймала себя на мысли, что боюсь, как бы и этот редкий экземпляр не напился. Опустившись на стул напротив него, я схватила чашку с ароматным чаем так крепко, словно это единственный спасательный круг в этом безумном океане страстей. — Это был Наумов? — помолчав некоторое время, спросил Дмитрий Николаевич, внимательно смотря и возвращая меня в отвратительные воспоминания минувшего вечера. Я молча кивнула, не в силах произнести ни слова. А потом меня вдруг охватил испуг. Химик же не собирается «наказывать» этого балбеса? Господи, и почему я его жалею?! — Ты не пострадала? — В осмотре не нуждаюсь, — я осушила чашку несколькими большими глотками и почувствовала странный привкус во рту. — Хорошо. Тогда ложись спать, Дмитриева, а с утра поговорим. В ту же комнату иди, где переодевалась, — химик наполнил стопку коньяком и на этот раз спрятал бутылку обратно в шкаф. — Уснешь быстро и сновидениями мучиться не будешь, обещаю, — эти слова и объяснили странный привкус в чае. Видимо, сильное седативное. Перед тем, как выйти из кухни, я на мгновение остановилась и, повернувшись к нему, пару секунд рассматривала задумчивый, нахмуренный, хищный профиль, а затем тихо прошептала: — Спасибо. Дмитрий Николаевич посмотрел на меня с пониманием, так, как раньше никогда не смотрел. Не как на ученицу или нерадивую практикантку, напросившуюся на смену, а просто как на человека. — Иди спать, — тихо ответил он, отвернувшись.