Химия без прикрас

Я держала телефон в руке весь вечер, но так и не позвонила ему. Я не сделала этого и на следующий день. И к вечеру от Лебедева пришло сообщение, с одним единственным словом — «безответственно». Но я все равно не позвонила. И через день — тоже. Почему? Даже думать об этом не хочу. Подруги смотрели хмуро, но исправно приходили ко мне после школы и сидели весь день рядом, пока я унылым овощем валялась на кровати, познавая все прелести своего убежища. Бок болел адски и чесался так, что хотелось содрать с себя кожу. Фаня один раз попросила показать, что случилось на самом деле, но моя забинтованная тушка ей ничего нового обо мне не рассказала. — Надеюсь, твое вынужденное молчание того стоит, — как-то вечером обиженно бросила она, а потом забралась ко мне в кровать, обняла и молча лежала до тех пор, пока я не заснула. Аня же старалась делать вид, что ничего не произошло. Ей было известно чуть меньше, чем Фане, но и влезать в какие-то подробности она, мягко говоря, не стремилась. Она приносила после школы домашку, чтобы мы могли вместе ею заниматься. И просто игнорировала тот факт, что всего сутки назад она помогала мне снять окровавленную блузку. Я была искренне благодарна своим подругам за их заботу в течение этих двух дней, но больше я была благодарна за их понимание.

***

Звонок в дверь раздался так внезапно, что сумел вырвать меня из потрясающего сюрреалистичного сна, которому позавидовал бы даже сам Дали. За окном темно. Который же сейчас час? Стягиваю с тумбочки часы и тяжело вздыхаю. Одиннадцать вечера. Кто мог к нам прийти на ночь глядя? Сначала я решила, что мне просто показалось, но, прислушавшись, я обнаружила до ужаса знакомый голос, доносящийся из коридора. — Спит еще? — Да, пошли. Поговорим, — похоже, мой брат пригласил гостя на кухню. Засунув руку под подушку, я схватила телефон, поморщившись от боли, и, разблокировав экран, обнаружила одно непрочитанное сообщение, отправленное вчера поздно вечером: «Завтра перевязка. Надеюсь, у тебя есть достойное оправдание твоей безответственности». Он пришел сюда. Если гора не идет к Магомеду… Надо было позвонить. Почему я этого сразу не сделала? Весь предыдущий день этот вопрос не давал мне покоя, и я так и не смогла придумать хотя бы одной адекватной причины, которая сошла бы за достойный самообман. Это не сложно, просто взять и набрать номер своего преподавателя по химии, пару секунд послушать гудки в трубке, а потом просто сообщить, что пока еще жива. И все. Потом можно положить трубку. Почему же тогда, Дмитриева, ты не позвонила ему? Ответ настолько очевиден, что его было ужасно сложно игнорировать. Потому что я боялась. Я не хотела чувствовать трепет сердца в своей груди. Я боялась увидеть его хмурый взгляд в своем воображении, то, как он устало трет переносицу двумя пальцами. Я боялась вспомнить тот зимний вечер его дня рождения. Или снова перенестись в невесомую негу его теплого дыхания. Я боялась услышать его голос, потому что так отчаянно в нем нуждалась. И сейчас, понимая, что химик сидит у нас на кухне и, скорее всего, ругается с моим братишкой, разум окончательно отказался воспринимать всю эту нелепость, которая творится в моей жизни. Надо же было ввязаться во все это! Шипя и ругаясь, сползаю с кровати и, натянув поверх ночнушки растянутый свитер, тихо, на носочках, направляюсь в сторону кухни. Любопытство — не самая лучшая человеческая черта, но она присуща каждому. И я — не исключение. Все женщины ведь до ужаса любопытны! Не будем же расстраивать статистику… Прислонившись к стенке, замираю в коридоре, стараясь прислушаться к разговору, и невольно ежусь от сквозняка, лизнувшего голые ноги. Надо было нормально одеться. Дмитриева, бестолковщина… — … не отговорил, — голос Лебедева спокоен. — В чем я действительно виноват, так это в том, что не выдал ей шокер. — Да, — задумчиво подтвердил Леша. — Но больше такого не повторится. — Даю слово. Все. Значит, наши совместные смены закончились. А на память о моих авантюрах мне останется длинный шрам на животе с восемнадцатью проколами. Черт бы побрал того пьяного упыря… Звук чиркнувшей зажигалки, и сквозняк по ногам хлестнул еще сильнее. Из кухни потянуло табачным дымом. Вот тут-то я себя и выдала, рефлекторно закашлявшись. — Дмитриева, как самочувствие? Стыдливо приоткрываю дверь, с досадой думая, в каком чарующем виде предстану сейчас перед учителем: заспанное лицо, растрепанные волосы, которые не встречались сегодня с расческой, растянутый серый свитер, из-под которого виден край тоненькой ночнушки, недостающей до колен. Именно на них, кстати, и упал взгляд химика в первые секунды, пока он, отвернувшись, не затянулся сигаретой. — Сказочное, — отвечаю, застыв на пороге. — Смотрю, обошлось без жертв? Смогли найти общий язык? — Твой брат сговорчивее, чем ты, — замечает Дмитрий Николаевич, насмешливо смотря в мое лицо. — В семье не без урода, — буркаю я в ответ. — Как самокритично! — улыбается химик и, снова скользнув взглядом по моим коленкам, усаживается за стол. — Чего стоишь, макак, садись, — Леша повернулся к холодильнику, а я, глубоко вздохнув, чтобы ни в коем случае не показать, что мне больно, сажусь напротив химика, стараясь игнорировать его наглый смешок по поводу моего «погоняла». Лучше бы я вообще из комнаты не выходила. — Чай? Кофе? — Потанцуем, — не сдержавшись, злобно бросаю я. — А меня Машка перевязать не может? — Нет, Маша на сутках, — отвечает брат, наливая заварку в большую кружку. — Тогда пусть завтра перевяжет. — Завтра поздновато уже будет. Два дня… — протянул Леша задумчиво. — Тогда перевяжи ты! — я скрещиваю руки на груди, но тут же морщусь от боли из-за неосторожного жеста. Химик все это время насмешливо наблюдает за мной, и, признаюсь честно, от этого проклятого взгляда мне не по себе. — Нет, макак, я в это лезть не буду, — брат ставит передо мной чашку на стол и тянется к куску колбасы на разделочной доске. — Я же ветеринар, ты забыла? Ты, конечно, существо, науке непонятное, но, думаю, ветеринария здесь бессильна. Понятно. Сама виновата — сама и расхлебывай. Похоже, мне не отделаться от встречи тет-а-тет с химиком. Он нагло поедает бутерброды, приготовленные моим братом и, пододвинув тарелку ко мне, намекает, чтобы я к нему присоединилась. Ну уж нет. С вами я трапезу не разделю. Демонстративно поднимаюсь и удаляюсь в свою комнату, но, услышав по дороге жалобное урчание своего желудка, все-таки возвращаюсь на кухню и, стараясь даже не смотреть на химика, беру со стола бутерброд, а затем, секунду помедлив, еще два, закусив первый во рту зубами. И теперь, под одобрительный смех Лебедева с предателем-братишкой, ухожу в комнату. Пусть смеются, сколько влезет. Когда хочется есть, тебе не до гордости. Стук в дверь раздается как раз тогда, когда я почти уничтожила третий бутерброд, сидя на кровати. И, несмотря на то, что я не позволяла войти, в дверях появляется Дмитрий Николаевич. — Мне лечь? — с набитым ртом спрашиваю я, глядя на химика снизу вверх. Он широким жестом сгребает книги на моем столе ближе к стене и кладет туда все необходимое для перевязки. Затем расстегивает пуговицы на рукавах рубашки и закатывает их, оглядывая мою комнату. Мне тут же становится неловко: посторонний человек найдет в этом антураже лишь абсолютнейший хаос, в то время как я прекрасно ориентируюсь в своем беспорядке и всегда знаю, где что лежит. — Так что, ложиться? — повторяю я свой вопрос. — Нет, сиди, — отзывается Дмитрий Николаевич, вспомнив о моем присутствии. — Свитер снимай. — Ой, — подумав пару секунд, бормочу я. — Дмитрий Николаевич, отвернитесь, пожалуйста. Химик раздраженно усаживается на мое кресло и демонстративно поворачивается на нем, с усталостью откинувшись на спинку. А я в это время стараюсь как можно быстрее одеться так, чтобы не предстать перед Лебедевым в непотребном виде. Но, как назло, мои домашние штаны были в стирке, а под рукой оказались только пижамные шорты с узором из нелепых котят. Господи, чем я думала, когда приобрела эту дурацкую пижаму?! — Все? — терпение химика заканчивалось. — Сейчас, — я торопливо надеваю эти адские психоделичные шорты и усаживаюсь на кровать, скрестив ноги под собой. — Все. Когда Лебедев поворачивается ко мне, я невольно подгребаю к себе плед с кровати и кутаюсь в него, прячась от пронизывающего взгляда учителя. Провалиться бы мне на этом самом месте! — Мне бинтовать прямо с пледом? Неохотно выпутываюсь из своего «укрытия», глядя, как химик раскрывает пачку с новыми марлевыми салфетками. Бросив в мою сторону быстрый взгляд, он достает из коробки повидон-йод и подходит ко мне. — Волосы собери, — велит он мне, и я собираю их в косматый хвост на затылке, завязав резинкой, снятой с запястья. — Дмитриева, — обращается он ко мне, присаживаясь рядом на край кровати. — Что? — почему мое дыхание сбилось? — Долго это будет продолжаться? Вздрагиваю, когда чувствую, как его руки начали снимать пластырь с живота. Пожалуйста, просто молча перевяжи меня и все. Пожалуйста… Это же не сложно? — Что продолжаться? — закрываю глаза, стараясь выгнать все мысли из своей головы. — Холодная война. Дергаюсь в тот момент, когда он снимает повязку с меня, но не от боли, а скорее от его слов. Значит, поговорить решил… Как же он не понимает? Эта «холодная война», как он выразился — единственная возможность для меня хоть как-то сохранить адекватное и трезвое отношение к ситуации, при всей ее запущенности. — А чего вы хотели, Дмитрий Николаевич? — бормочу я, а потом тихонько шиплю, почувствовав жгучую боль от прикосновений его пальцев. — Вы же изначально оставили меня без ответов. Сказали запоминать все свои вопросы. Знаете, моя голова скоро лопнет, так много их накопилось. — Хочешь их озвучить? — он пересаживается напротив меня, глядя мне в лицо. Рука сама собой нащупала спасительный плед, но накрываться им я не стала. — Провокатор из вас не очень, — недовольно замечаю я. — Зато из тебя — шикарный, — Дмитрий Николаевич чуть сильнее надавливает, и я снова невольно дергаюсь. Химик начинает аккуратно обрабатывать края раны. Кажется, что время тянется бесконечно. Молчание становится неловким, а вопросы так и просятся наружу. И первым хочется узнать не то, почему он назвал меня провокатором, а совсем другое… — Зачем вы это сделали? — наконец, не выдержав, выдаю я. — Сделал что? — как ни в чем не бывало, требует уточнить Лебедев. — Не прикидывайтесь, — чувствую, как начинаю постепенно закипать, потому что во всей этой неловкой ситуации именно я могу себя показать с наиглупейшей стороны. Что, если он действительно ничего не помнит о том вечере? Но, раз уж начала… — Зачем вы поцеловали меня? Химик поднимает на меня глаза, и я нехотя ежусь от его ледяного взгляда. Зря я все это затеяла. Зря я все это озвучила. Хотя, кого я обманываю? Легче стало уже от того, что я задала ему этот вопрос. Правда, теперь я поняла, что, возможно, не хочу знать ответ на него. — По-моему, это ты поцеловала меня, разве нет? — вижу на его лице наглую ухмылку. Да он издевается надо мной! — Ну вы и нахал! — Сочту это за комплимент, — продолжает улыбаться он, смазывая рану мазью. — Что именно тебя беспокоит? Кто за этот поцелуй ответственен? Кто из нас виноват? Или тебя возмущает сам факт поцелуя? Кажется, ты не была против… — Прекратите фамильярничать, Дмитрий Николаевич, — мне вдруг захотелось повернуть время вспять, чтобы не было этого нелепого разговора вовсе. Обманывать себя гораздо проще, чем пытаться выяснить правду. Что меня волновало на самом деле? Кто кого поцеловал? Нет, конечно, это неважно. Не хочу. Не хочу в это ввязываться. Ужасно не хочу. И вместе с этим, безумно хочу… — Я живой человек, так же, как и вы. И если для вас это — просто забавное развлечение, помучить свою ученицу, то, прошу, прекратите. Я же вам ничего не сделала. Наверное, сейчас самое время заплакать. По крайней мере, очень хотелось. Но я всего лишь чувствовала зияющую пустоту внутри себя, потому что, наконец, высказала то, что понимала все это время. То, что заталкивала поглубже в себя, запрещая даже думать об этом. Он играет. Играет в какую-то проклятую жестокую игру. Как кот со своей жертвой. — Мне многого в жизни не стоило делать, — он приклеил последний отрезок пластыря к повязке и, закончив, снял перчатки и чуть подался вперед, так, что наши лица оказались почти на одном уровне. — Мне не стоило брать тебя на первый вызов. Мне не стоило соглашаться на твою глупую сделку. Мне не стоило так опрометчиво относиться к твоей безопасности, — неожиданно он протянул ко мне руку и положил широкую ладонь на повязку. По телу тут же растеклось невероятное тепло, смешанное со жгучей болью от прикосновения… — Мне не стоило поворачиваться спиной на том вызове, — я невольно вздрогнула. — Скажи мне ты. Мне не стоило тогда целовать тебя? Я опустила глаза, чувствуя прикосновение его руки. Чувствуя его запах, переплетенный с едким запахом сигарет. Это страшное, невероятно желанное чувство в груди… От него надо избавляться, вырывать с корнем, выжигать, иначе оно захватит, не отпустит просто так. Поглотит, не оставив даже живого места. — Не стоило, — выдохнула я шепотом, с силой заставив себя сказать эти слова. Что же ты делаешь, Марина… Он заглядывает в мои глаза, будто стараясь понять вру я или нет. Я тут же закрыла их. — Тогда почему твое сердце так колотится? — снова эта насмешка. — Потому что я не способна его контролировать, — я раскрыла глаза. — А вы способны? — Это очередной вопрос? — Дмитрий Николаевич нахмурился и резко одернул руку. — Считайте, что да. Вы ответите? — А мой ответ что-то изменит? — Все, — я киваю головой, словно убеждаясь в собственных выводах. — Он изменит все, Дмитрий Николаевич. Он поднимается с кровати и замирает, внимательно глядя на меня. Хотела бы я знать, что сейчас происходит в его голове. Это нечестная игра. Он видит меня насквозь, и мне нет смысла пытаться что-то скрыть от него. От себя — да. Да здравствует великая сила самоубеждения! Но не от него. А вот понять его мысли, понять его мотивы я никак не могу. И это страшно выводит из себя. Так хочется узнать его поближе, попытаться понять его поступки, но риск наткнуться на насмешку или, что еще хуже, замкнутость с его стороны, слишком велик. И я даже не знаю, надо ли пытаться. Но в любом случае, мы играем не на равных. — Да, я могу его контролировать, — спустя какое-то время, он первым нарушает молчание. Слышу его слова и понимаю, что они могут стать самым настоящим фундаментом для высоченной стены, построенной между нами. — Другой вопрос — хочу ли я это делать? — И какой же будет ответ? — стараюсь внешне сохранять спокойствие, хоть отчаяние внутри рвется наружу. Не знаю, зачем я спрашиваю. Я не уверена, что действительно хочу знать. Ведь в одном случае, мне снова придется возводить вокруг себя лживые иллюзии и пытаться стать бесчувственным сухарем, чтобы не поддаваться запретному, а в другом — поставить на томящем чувстве большой жирный крест. Я, право, даже не знаю, что хуже! — Дмитрий Николаевич? — требовательно говорю я, не в силах больше слушать эту тишину. Он тяжело вздыхает, открывает дверь и, перед тем, как выйти, хрипло бросает: — Доброй ночи, Дмитриева.