Древние хранят своих героев после битв, лишив их имен, лишив их времени и места. Внутри бессмертия рождаются иные пути, которые зависят от того, кто взял верх в бою. Но однажды будет выиграна вся война, и мир станет медленно обугливаться, начиная с краев поползет тонкая линия гнилья и пепла. Темный поглотит все самое светлое, извращая природу созданий чужих миров, никто не сможет избежать его воли — ни фундаменталы, ни люди, ни даже те, кто давно уже мертв. Черная искра, которая прибыла на Арену одной из чистейших слез космоса, в этом времени станет беспощадным жнецом, адептом гниения. Нет бога Мертвых. Есть Ио — сама смерть.
***
Река стала последней преградой, которая отделила чуму и небольшой городок на окраине графства. Все, что было по ту сторону — вымерло, моментально выгорело, хотя Боб не видел ни дыма, ни огня. Он каждый день патрулировал берег, вглядываясь в обугленные деревья, переплетающиеся тонкими черными ветвями. В первый день чумы в их краях пепел падал серыми хлопьями на землю, которая больше не сможет ничего породить. Они не были первыми — напасть смяла сторожевую башню с гарнизоном из десяти человек, из которых только один, самый трусливый и благоразумный бросился наутек, завидев в дали чудное сияние. Оно стало смертью. Копыта коня шуршали по песку, он настороженно крутил головой, фыркал и отвлекал Боба от наблюдения. Едва ли мужчина смог пешком обойти свой участок, поэтому он терпел выходки пританцовывающего от беспокойства животного, крепче сжимая поводья. Он сам отчасти желал бы сбежать. Сесть в телегу и бежать от этого проклятья, куда глаза глядят. Но спустя неделю патрулей, картина сгоревшего леса, запах гари и сковывающий поначалу ужас — все стало привычно. Будто и не было жизни до этого, не было семьи, молодой жены, которую он отослал в столицу, не было домика и хозяйства. Он остался наедине с затаившимся врагом, который невесть почему выжидал, хотя у Боба не оставалось сомнений, что тот мог нести смерть дальше. Кто-то говорил, что по ночам к кромке воды выходят мертвые животные. Кто-то видел взлетающих над лесом воронов. Но таинственного сияния, про которое говорил выживший из гарнизона, никто не замечал. Боб устало потер глаза, чуть приотпуская коня — вороной взвился на дыбы, пришлось хватать его за гриву, чтобы не свалиться на песчаную насыпь. Конь понес, испуганно хрипя, а мужчина на его спине припал к холке и крепко сжал коленями дрожащие бока. Боб успел мельком обернуться, то, что напугало лошадь, было по ту сторону, точно. И оно не имело формы. На миг до Боба донесся запах гнили и разогретого дерева, всего лишь краткий миг он ощущал эту странную тошнотворно-сладкую смесь на кончике языка. Конь успел его унести на порядочное расстояние от берега, и все равно перед глазами было оно — черная дыра. Нет, не сияние, не шар, как говорил очевидец. Просто внезапное отсутствие света, вырванный из пейзажа кусок. Тьма. Коня не было нужды торопить, он летел по мощеной дороге в деревню, и Боб понимал его инстинктивный ужас, отчасти, но понимал. Неужели так выглядит смерть? Аромат жареного мяса вывел патрульного из размышлений, в которых он так и не заметил, как въехал в поселение и как остановился напротив жаровни возле дома, тяжело дыша. Бобу померещился обугленный труп младенца на вертеле, насаженный криво, так, что один конец железки выходил через глазницу. Он просто закрыл глаза, считая до десяти. Такие видения стали бичом тех, кто охранял прибрежные территории от вторжения. Он видел мертвых и теперь знал, что сама погибель, пусть и отделенная от него водой, паразитирует в нем. Она пытается свести с ума… — Боб? — отец вышел из дома, утирая мокрые руки о подол рубахи. — Ты как? Пусть все началось недавно, но ты уже заранее мертв. Твоя судьба приближается, а ты все пытаешься остаться в живых? К чему противиться велению Темного, если время героев уже прошло. Настала жатва, урожай созрел, и победитель собирает дань. Плотью и кровью! Все обернется в гниль, все обернется… Ты покалечен временем. — Все нормально, — Боб тряхнул головой, убирая отросшие каштановые пряди с лица, — просто устал. — То-то смотрю, с коня не слазишь, — мрачно отозвался отец, поднимая голову к стремительно темнеющим небесам, — и, видать, не слезешь. Чуяло мое сердце… Дозорные трубили тревогу. Враг начал затянутое наступление и вялотекущее до этого момента время скручивалось в нить несвязных событий — общий сбор, тусклые кольчуги, тянущая боль в висках, визгливо выгрызающая способность связно мыслить. Боб потерялся в суматохе, он выдохнул только, ощутив острый укол — маленький уголек, принесенный ветром, царапнул по щеке, словно Тьма вызывала лично его на дуэль.***
Смертники собрались за воротами, собираясь отразить атаку неизбежного. Бледные люди зря жаждали забвения в битве — его не будет, точно, Боб, наспех натянувший кольчугу, знал это. Это будет не битва, а геноцид живых. Вдали крик разрезал плотный трупный смрад. Чума собрала все силы, что были необходимы ей, дабы уничтожать жизнь. Она медленно ползла, трогая щупальцами растения и землю, дотрагиваясь до всего, что было на ее пути, словно слепец. У Боба было ощущение, что он сам был ею, он был там и ощущал темными отростками омерзительно теплую жизнь, он чувствовал живую плоть и ненавидел ее. Там, где побывали щупальца — оставался хрустящий иней. Чума не была одна, она вела за собой мертвецов. Боб видел, как его отец свешивается с лошади и блюет, долго и отчаянно, а затем с трудом выпрямляется в седле, утирая рот перчаткой. Строго сжимает губы, хмурится, но он уже умер. Облака на сером небе взрываются темно-красным цветом крови, и всадники неосознанно бросаются в бой, пришпоривая безумных от ужаса коней. Волна мертвечины, бегущей в смрадном тумане, попала в поле видимости. Теперь все они были различимы. Мертвые лоси. Лисы. Медведи. Кролики? И всего девять человек в белых плащах с гербами подле Темной Искры. Их отчетливо оттеняло слабое черное свечение, ведь они повернулись спинами к бойне… Миры столкнулись и разлетелись прочь — ярость охватила Боба, почти смирившегося с кончиной. Он достал клинок из ножен и бросился в самую гущу, где мертвый гниловатый медведь когтями полосовал лошадь отца, поющую о своей боли, словно человеческое дитя. Срубленная голова пала оземь, клинок проходил через плоть, словно это было масло. Тогда Боб почувствовал запах. Затем — звуки, которые доносились через шлем глухо, будто запаздывали на пару секунд. Люди не знали, что их ждет… Боб поцеловал бы жену, точно, если бы только знал, что это будут его последние мысли на смердящем поле. Ноги коня проскальзывали, но всадник не смотрел вниз, осознавая, что это кровь — все вокруг было в крови. Живые смешались с мертвыми, он уже не разбирал, кто есть кто. Он упрямо двигался к чернейшей смерти, замершей в стороне и отрешенно наблюдающей за происходящим в окружении мертвых солдат из гарнизона. Некоторые кричали и молили о пощаде, умирая — это Боб отметил мимолетом, кто-то рыдал, пригвожденный рогами лося к земле, а кто-то, наверное, не произнес ни звука. Мы дышим тьмой, мы приглашены в последний сон Древнего… Пульсация черного света сводила с ума. Вонзить клинок в центр тьмы… Она так близко, словно сама двигалась навстречу, а ее «охрана» не пошевелилась. Не чувствуют угрозы? Это путешествие будет окончено, песнь будет литься так легко, так легко, милый мой… Искра резко выбросила черное щупальце, впиваясь в грудь Боба и вырывая его из седла. Боль разорвала легкие, их заливало кровью и чем-то тягуче-ледяным. Шлем был сдернут с головы и навалившаяся на полностью вымершее поле тишина сдавила виски. Как он дышал с раскуроченной грудью? Боб воочию наблюдал, как щупальца оттягивают края раны, он видел замерзающую тьму, обвивающую ребра. Никто никогда не побеждает, кроме смерти… Скрип кости о кость вызывает короткую вспышку невыносимой боли, Боб заорал, но вместо звуков из его горла полилась темная жидкость, воняющая углем. Один из мертвых склонился над ним, агонизирующий мужчина узнал его даже сквозь пелену — этот мальчик когда-то был его соседом… Или это было сотню лет назад? Ведь не могло быть что-то, кроме боли и гниения. На землистых щеках мертвеца уступившая гниению кожа лоскутами провисала, открывая вид на свороченную мощным ударом челюсть. Белые глаза невыносимо яркие в контрасте с обнимающей их обоих чернотой. Боб жаждал смерти, лишь бы не ощущать больше ничего и никогда. Но мертвец наблюдал за ним, не вмешиваясь, в то время, как щупальце, ставшее кинжально-острым темным светом, аккуратно вырезает внутренности еще живого человека и отшвыривает их в сторону. Плоть делает тебе больно… Опустошенный Боб теряет сознание, поддерживаемое до этого прихотью Искры. Опустошенное поле тлеет. Восьмерка в белых плащах добивает и воскрешенных животных, и людей, разыскивая наименее поврежденные тела. Тела раскладываются в линию, это занимает много времени, но Тьма еще слишком слаба, чтобы в секунду поднимать все, что мертво. Она нежно шепчет в угасающий разум Боба: — Я буду твоим проводником, ты будешь умирать раз за разом, пока не закончится мир.***
Я слышал голоса. Толпы Мертвых, идущих с боем на последний оплот жизни, остановились. Рассвет заявлял свои права, разгораясь алым заревом. Чумной армии оставалось перейти через пустыню, но уже сейчас виднелись белоснежные стены вырубленного в горе города. Цитадель падет, это вопрос пары дней. Моя черная звезда была раскаленной — соединяющий нас в единый организм щуп мелко дрожал от жара. Во множестве боев я познал то, какой хрупкой была Искра и понял, почему ей был необходим защитник. Даже Древний, чью песнь мы несли по сотням путей, не был всесилен, он не смог сделать своего посланника неуязвимым. Мрак бесконечно будет хранить нас. Искра постепенно вымещала мои воспоминания, но я точно знал, что когда-то был жив — и это мучило меня, ведь значит, я тоже уязвим. Но не с ней. Ее холодная смоль внутри меня бурлила, заменяя мертвую кровь жидкой тьмой. Ее внешний жар ничего не значил — сгустку энергии было мучительно держать хоть какую-то форму в этом материальном мире, где она была чужой. Такой же чужой, как я. Хотя вокруг меня как вкопанные останавливались точно такие же мертвецы. Но почему она позволяла моему сознанию выживать в опустошенном гниющем теле, поддерживая в нем видимость омерзительной жизни? На это Искра не давала ответа, она хранила силы для боя, каждый из которых давался ей с трудом. Вскоре мне придется вернуться к Древнему. Обещай, что песнь прервется, только если твоя глотка обратится песком! Время ее возврата неумолимо подходило. Солнце облачилось в траур и то, что я принял за рассвет, осталось лишь кровавой полосой на горизонте. Тьма осталась властвовать в небесах, где звезды отказались являться живым даже на прощание. Мертвый легион двинулся дальше, продираясь через умирающий лес, который был последним оплотом жизни на пути к Цитадели. Черная звезда затмила небо, и ее свет вел армаду трупья через каменную пустыню. — Снова зарождающаяся в людях ложь заселит распотрошённые трущобы, — она звучала в моей голове кристально чисто, я понимал ее, как себя, — если только мы не очистим от них этот мир. — Их города стали могилами, — мысленно ответил я, — и Цитадель не станет исключением, моя Тьма. Мы были скреплены печатью Древнего, шли впереди всего войска, не опасаясь ничего. Да и кто бы смог встать против Чумы из этих трусов, отсиживающихся за стенами вместо того, чтобы достойно принять благословение смерти? Если бы я мог чувствовать запахи, я бы, наверное, растерял остатки разума, позволяющего мне быть равным самой Чуме и нести ее волю. Очищение. Мы пели песнь о том, что этот мир обречен желанием его создателя — она лилась через нас, готовая отравить все на своем пути, но мы брели по камням. Ничего живого в этой пустыне не было видно. Я с трудом управлял этим телом, которое, казалось, уже не мое. Холод внутри меня приостановил гниение, но в предыдущих боях я получил довольно увечий. Я не чувствовал боли, но особо глубокие раны затрудняли мое передвижение, пока Искра не начинала накачивать меня своей силой. Тогда я мог лететь наравне с лучшим королевским скакуном, на ходу ломая ему ноги. Искра тихо звенела где-то в моем воспаленном мозгу, когда я вспоминал жидкую кровь имперского отпрыска — она ничем не отличалась от любой другой крови, а плоть была ровно такой же, как у любого солдата. Принца Искра решила разодрать на куски, а голову его насадить на его же пику. Даже его трупу не было места в нашей армии. Его военачальница, рассекшая мне сухожилие, пока я сосредоточенно откручивал еще теплую белокурую голову от тела, сейчас несла эту самую пику в первых рядах. Ее смуглая кожа при жизни казалась мне чудной, я уже видел ее ранее, не помню при каких обстоятельствах. Высокая и сильная женщина, с лазурными глазами и громким голосом. Сейчас она в сто раз прекраснее с раскуроченным моими зубами горлом, подернутыми белесой пеленой выжженными глазами и синюшными пятнами на сжимающих пику руках. Тресдин. Ей, как и всем, кого подняла Искра, предоставлена великая честь — исполнить волю Смерти. Мертвые не знали усталости. Они шли, пока черный огонь горел в их груди. Этот огонь дарила каждому моя Тьма, она поднимала всех одна, и я даже пытался помогать ей, но тщетно. Попытки призвать в бой павших товарищей не увенчались успехом, но с одного из кладбищ Искра приказала прихватить горсть земли. Я не помнил, сколько времени мы провели в пути. Живым пора отдать корону, взятую в долг у вечности. Это было первое, что сказала мне Искра с тех пор, как мы ступили на каменное плато. Люди не желали принимать бой у стен, опасаясь, что песнь чумы просочится сквозь камни и уничтожит их прежде, чем они возьмутся за оружие. Их ведет бунтарь, наплевавший на волю Древнего. Он должен быть уничтожен, моя Смерть. Я вспоминал острый запах обугленной плоти, когда тьма начинала разгораться внутри меня. Удивительно, всех нас вел черный огонь, но неужели все войска чувствовали этот восторг, это желание рвать живую плоть? Утробный рык привлек мое внимание — еще не поддавшиеся гниению голосовые связки хрипели о нападении. За моей спиной возмущенная Искра сорвалась на ультразвук, ускоряя меня до предела. Я летел вдоль первого ряда ровно стоящего войска. То, что правый фланг сминала неизвестная сила, их почему-то не волновало. Но и я, приглядевшись, не заметил врага. Не чуял живой крови. Белые кони неслись прямо на нас, и они не были живы. Я уже готов был подчиниться ужасу перед разрушительным белым светом, но волна растаяла, не дойдя до нас. Чужие создания справились с задачей — добрая десятая часть несметного войска была обращена пеплом. Я ощутил болезненный укол в груди — ненависть моего проводника, сжимающего обволакивающую меня привязь. Искра пронзала меня насквозь и дыра в спине, через которую щуп пробирался к ребрам, обвивая их, стала привычным элементом этого тела. Но то, как сейчас она сжимала оголенные кости, дало мне понять — Тьма растеряна. Я сожгу его живьем! Мертворожденные звезды, я уже видел их. Они кружили вокруг Искры, разгораясь невыносимым сиянием черного света. Пусть за мною была смерть, но они были древнее того, что могло бы умереть. Войско бесшумно сорвалось на бег, огибая нас и разделяясь заново на три фланга. Частицы пустоты взлетали в пыльное небо, сопровождая первых мертвецов. Искра решила, что мы пойдем в середине, она оценила опасность. Сила того, кто восстал против нас, была невероятна. Я бы с удовольствием испил ее, вскрыв глотку нахальному врагу. Люди ждали нас, они стояли как вкопанные, ощетинившись алебардами и пиками, ожидая первую волну. Одна из призванных звезд ухнула вниз, целясь в прикрытых щитом воинов. Вспышка белого распалила концентрированную тьму, я услышал ликование живых, заглушающее песнь чумы внутри меня. Первородный свет. Всадник на молочно-белом жеребце, не обремененный броней и оружием, снова протаранил наш правый фланг. Волна света — и пепел разлетается во все стороны, но в этот раз мертвые отшатываются, и враг задевает своей магией намного меньше. Он опускает дымящийся посох, и я успеваю заметить, что это всего лишь старик, пока конь одним прыжком не оказывается за щитами живых. Тяжелый чад несет в сторону цитадели, то смердят горящие тела. Искра не гнушается поджечь пару десятков своих же воинов, которые неспешно следуют в гущу событий. А я все жду, когда в бой ворвемся мы, но Тьма выбирает момент, чтобы поймать старца на коне. Жертвы гниения, обращенные Искрой, тащились нескончаемым потоком, но этого было мало — баланс нарушил тот самый маг, медлить было нельзя, я остро понял это, провожая взглядом последний крупный отряд. — Я не вижу его среди живых, — прохрипел я, обращаясь к утихшей Искре. Древний зовет меня назад… — Потому что я призван тем, кто повержен, — насмешливый старческий фальцет вклинивается в мою голову, затем сразу следует вспышка. Она разрывает нашу связь, я пролетаю несколько метров и шлепаюсь на камни с омерзительным звуком — из легких сочится черная слизь, и я, зачарованный, пытаюсь затолкать ее обратно в грудную клетку. Я точно был мертвецом все это время? Перед моими глазами лошадиные копыта. Я на коленях перед измученной плотью, не в силах подняться и дать бой. — Твое войско будет повержено, — я почти шиплю, пытаясь дотянуться рукой до лошади, чтобы сломать ей ногу, — только дай мне схватить тебя… — Этот мир не погибнет, — его голос всюду, он вгрызается в кору мозга, высекает слова на ней каленым железом, — пока я здесь, он будет жить. Я перевожу взгляд на всадника, оставляя попытки покалечить коня. Он заносит надо мною посох, нашептывая что-то на неизвестном мне языке. И в эти секунды, когда он направляет разгорающееся белое облако на меня, я снова чувствую болезненный укол в груди, заливающую мои конечности силу. Меня подбрасывает в воздух, и те силы, что так тщательно собирал колдун, расщепляют камень, на котором оставались густые смолянистые разводы. Искра отходила от первородного света дольше, чем я. Я думал, что Древний забрал ее, обезопасив от принимающей странный поворот бойни, но она все же со мной. Однако едва я бросаюсь на старика, едва только ощущаю под пальцами его немощные тонкие плечи, марево вокруг нас начинает дрожать. Искру призывают, и я чувствую вместе с ней, как сотни игл впиваются в наше физическое воплощение. Мы связаны навеки, моя Смерть. Я слепну, так и сжимая мертвой хваткой светлого мага, не чувствуя вокруг себя ничего, кроме них: со спины жар Искры, а под руками холод белоснежных одежд. Древний забирает нас троих, неизвестно почему не позволив нам завершить битву… Мы сгнием все вместе? Песнь Чумы не оборвется? Вопросы захватывали меня, пока нас через неизведанное пространство уносила Искра. Это длилось миллиард лет и закончилось за полсекунды. Я чуял запах разогретого камня и внимательный взор того, о ком все это время рассказывал мой проводник. И Древний не принял меня, отрывая от тех ощущений, что я испытывал. Он сжимал меня до крохотной точки, медленно и методично, словно лепил из глины. Осознавать себя стало незачем. Я больше не существую. Меня нет. Мира нет. Ни одного из миров, которые могли бы принять меня. — Боб, очнись, умоляю…