***
— Дима! — Светлана Сергеевна окликнула преподавателя, когда тот старался вникнуть в реферат по истории одного из пятиклассников, пытающегося таким способом исправить нежелательные оценки. Ларин встрепенулся, переводя взгляд на завуча, и внимательно ее оглядел. — Тебя Анна Федоровна, — с заметным беспокойством сообщила Света, отчего у Дмитрия Александровича нехорошо засосало под ложечкой. — Хорошо, — выговорил Ларин, сглотнув. — Сейчас поднимусь. Светлана Сергеевна нервно нахмурилась, закусив губу, и быстро вышла из кабинета истории, одарив Диму сочувствующим взглядом. Тот тяжело вздохнул, поднимаясь из-за стола, и отложил реферат в стопку бумаг рядом с ноутбуком. Последнее время Анна Федоровна была сама не своя: вечно суетилась, бегала, выглядела до ужаса уставшей и дерганой. А еще, казалось, вот-вот сорвется, к чертовой матери поувольняв всех работников школы. Ларин, хоть и волновался за свою начальницу, но был эгоистом, а именно поэтому еще больше волновался за себя. Юлика с Асей в эту «пирамиду волнения» он включать не хотел, боясь, что если всерьез задумается над расстановкой, кто-то из них может оказаться на высшей ступени. А Дима совершенно не хотел признавать, что кто-то может быть важнее ему самого себя, потому что по его мнению это было проявлением исключительно слабого человека. Когда Ларин зашел в приемную директрисы, обаятельной Мариночки на месте не было, а дверь в сам кабинет была распахнута настежь. Мужчина настороженно огляделся, с опаской переступая через порог двери. — Димочка, — внезапно проговорила Анна Федоровна, стоявшая у окна, отчего историк даже вздрогнул, но вида не подал. — Вызывали? — задал он риторический вопрос, осторожно прикрывая за собой дверь. — Да. Садись, — серьезно произнесла женщина, отходя от окна и тоже усаживаясь в свое кресло. — Нам надо поговорить. Историк осторожно кивнул, слегка хмурясь. — Речь пойдет о Юлике, — у Ларина по позвоночнику пробежала обжигающая волна. — А что с Юликом? — как можно спокойней поинтересовался Дима, стараясь не обращать на сухость во рту никакого внимания. Анна Федоровна смотрела пристально, словно глядела в душу. И от этого становилось неудобно. Хотелось сбежать и спрятаться. Накрыться одеялом с головой и никогда больше не смотреть ей в глаза. Но Ларин был сильнее этих детских повадок. — Дима, — она вздохнула, складывая руки в замок на столе, — какие у вас с ним отношения? Ларин подавился воздухом. — Что Вы имеете в виду? — в горле у мужчины образовался плотный комок. — Дима! — Анна Федоровна отчаянно сжала зубы. — Не надо строить из себя дурачка. — Я не строю. Просто не понимаю, о чем Вы. Правда, — пальцы у преподавателя мелко подрагивали, а дышать приходилось в несколько раз чаще обычного. «Она не могла узнать. Никак не могла», — повторял Ларин сам себе, пытаясь хоть как-то успокоиться. Директриса измученно вздохнула, глухо кашлянув в кулак. — Дима, я к тебе очень хорошо отношусь… — она прикрыла глаза, потерев подрагивающие веки пальцами. — …но он ведь еще совсем ребенок, Дим… — Анна Федоровна поджала губы, отнимая руки от лица. Дмитрий Александрович шумно втянул воздух и вперился в начальницу взглядом. До него наконец дошло, что шуток здесь больше не будет. — Я освобождаю тебя от работ с Юликом. Больше после уроков ни он, ни ты оставаться не обязаны, — женщина говорила все это в Димин подбородок, потому что поднять глаза на него сил у директрисы не было. — И я надеюсь, ты понял, что я имею ввиду. Терять очередного учителя истории мне не хочется абсолютно. Анна Федоровна встретилась глазами с глазами Ларина, совершенно опешившего, пытающегося держаться спокойно, и устало нахмурилась, вздыхая. — Можешь идти, — сказала женщина, и Дмитрий Александрович осторожно поднялся на ватных ногах, пробираясь к двери. Голова у него шла кругом. — До свидания, — глухо произнес преподаватель у самого порога. — До скорого, Дима, — послышалось со спины.***
«…Коньяк в графине - цвета янтаря, что, в общем, для Литвы симптоматично. Коньяк вас превращает в бунтаря. Что не практично. Да, но романтично. Он сильно обрубает якоря всему, что неподвижно и статично...» — громко читал Ларин стихи Бродского наизусть, бездумно размахивая руками в темноте. Сейчас вся его напускная правильность и взрослость катились в никуда, потому что он, как безвольная амеба, напившись до потери равновесия, не делал ничего. Ну, по крайней мере, именно так он трактовал свое поведение в собственной голове. А, казалось бы, сидел за столом, пытаясь придумать, что делать дальше. Когда телефон в его кармане протяжно загудел, побрякивая, Дима даже не сразу поверил в реальность происходящего. Матерясь через раз, мужчина вытащил из кармана мобильник, едва не выронив его на пути от штанов до щеки, и приложил к уху. — Слушаю, — выговорил Ларин, чудом сумев не запутаться в звуках. — Дима? — тихо проговорили на том конце через паузу. Дмитрий Александрович сонно кивнул в знак подтвержения, только спустя пару секунд поняв, что говорит по телефону. — Чертовы шаблоны, — выплюнул учитель, ерзая на диване. — Что? — озадаченно спросили на том конце. — Забей, — Ларин отмахнулся, почесывая живот. — Чего хотел, Юлик? — историк внезапно замер от собственных слов, даже перестав дышать. — Юлик?! — словно вдруг протрезвев на мгновение, Дима подскочил на диване, с силой прижавшись к трубке. — Ты почему телефон не брал?!.. — Дим! — оборвал преподавателя Онешко, словно понимая, что тот сейчас не успокоится, начав закидывать бедного парня вопросами. — Как раз по этому поводу я тебе и звоню, — парень тяжело вздохнул, облизнув губы. — Мне… Мне надо подумать. Тебе тоже… Поэтому… — Юлик… — настороженно произнес Ларин, стараясь подавить дурное предчувствие. Он определенно не хотел слышать то, что скажет ему ученик. — Отец работает над одним важным проектом для воронежской компании. Матери надоело, что он вечно мотается в командировки последнее время, поэтому до конца этого проекта хочет поехать с ним. А меня оставлять одного никто не собирается… — Юлик, только не говори, что… — у Димы перехватило дыхание, а сам он уставился в одну точку перед собой. — Я уезжаю с ними, — на том конце провода прозвучало сухо и очень тихо. Ларин забыл, как дышать. Даже заявление директрисы утром не подействовало на него так сильно, как это известие. Чтобы Юлик... Сам… — Надолго? — речь у Дмитрия Александровича стала твердой и холодной, подобно льду. — Ориентировочно — полтора месяца, — нервно ответил Юлик, жмурясь. Ларин умел прикусывать язык вовремя, поэтому вместо пьяного и сентиментального «А как же я?», он спокойно произнес: — А как же школа? — Буду ходить в воронежскую какое-то время. Мы уже подали документы, и в той школе согласились на такие условия. Как и в нашей. — Анна Федоровна согласилась? — глупо переспросил Дмитрий Александрович очевидное, против воли сжимая зубы. — Нет… Она предложила. Мать рассказала ей про то, что отца нет, вот и некому меня выпороть хорошенько, когда я окно разбил. Та и предложила такую альтернативу, — голос у Юлика был уставшим и виноватым. Ларин смял диванную подушку в кулак, еще сильнее напрягая желваки. Он определенно недооценивал свою начальницу. — А твои друзья? — Дима пытался хоть как-то пробудить в Онешко подростковый бунт. Как бы мерзко это ни было, а мужчина хотел, чтобы тот закатил матери скандал, решив остаться дома: не маленький-то мальчик, сам справится. — У них все хорошо. Тем более ближайший месяц я им нужен точно не буду: они ничего вокруг, кроме друг друга, замечать не будут, — парень говорил спокойно и уверенно, послушно отвечая на все вопросы преподавателя. А Ларин вдруг против воли резко запрокинул голову, жмуря глаза: — А что со мной, Юлик..? — этот вопрос все же вырвался из его губ. Хоть и не резко и истерично, а почти сдержано, Дима все равно уже ненавидел себя за такую слабость. На том конце замолчали. Историк слышал слегка рваное монотонное дыхание Онешко, как гудел на кухне холодильник и проезжали за окном машины, но не ответ на заданный вопрос. — Юлик, — строго повторил мужчина, проводя ладонью по лицу. — А что Юлик? — вдруг на повышенных тонах произнес парень. — У меня нет девушки, с которой я живу и которая любит меня, даже не задумываясь о том, что я могу трахаться с кем-то еще… — выплюнул Онешко неожиданно для Димы. Преподаватель тупо уставился в темноту перед собой огромными глазами, вслушиваясь в глубокие вдохи и выдохи десятиклассника. Хотел было что-то сказать, приоткрывая рот, но тут же захлопывал его, походя на рыбу с ДЦП, выброшенную на сушу. — Разберись с Асей, Дим… - у мужчины больно сжалось что-то в грудной клетке. До хруста. Сломалось. И рассыпалось, превращаясь в серые крошки пыли. — Пока, — тихо и как-то грустно произнес Юлик, а затем отключился, прорезая темноту противными короткими гудками. Ларин сидел на месте, сжимая в руке мобильник, еще с пару минут. А потом поднялся, пошатываясь, и побрел на кухню, где на столе все еще стояла недопитая бутылка коньяка. Завтра приезжает Ася. А еще нужно идти на работу. Но пока Ларину на все совершенно плевать. Его бросили. Снова. От этого его ранимой душе, которую он упаковывал в миллионы стальных клеток, больно. И янтарная жидкость опять опрокинулась в горячее горло.