Спрячь свою любовь подальше

      — Я была неправа. Ты хотел помочь мне, а я использовала тебя, чтобы добраться до Моны. Прости.       — Не стоит. Я заслужил, чтобы меня использовали.       «Ты заслужил, чтобы тебя закатали в асфальт и присыпали негашеной известью!»       — Слишком громкие мысли, Спенсер. Отвлекают. — Чарльз потянулся, расправил плечи и шумно зевнул с нарочитой беспечной ленцой.       Отсветы огня играли на его щеках и ресницах, золотили взъерошенные волосы и обнаженные до локтей руки, вспыхивали на рубашке яркими пятнами и тут же гасли — вновь, вновь и вновь. И весь он, казалось, лучился — фальшивый, ненастоящий в каждом вздохе, в каждом штрихе, которым его рисовала эта долгая жуткая ночь.       Не человек — манекен. Подделка. Нежить.       Разве мог живой человек годами носить маску, зваться чужим именем, держать под прицелом тех, кого называл семьей; тех, кого якобы любил? Разве мог знать о любви хоть что-то, если безжалостно, будто гнездо, разорил чужой дом только потому, что тот больше не был для него отчим?       Кем нужно быть, чтобы пытаться убить собственную сестру? Чтобы заживо похоронить мать и покушаться на брата?       Кем нужно быть, чтобы построить этот сумасшедший Кукольный домик, превратить жизнь Спенсер и ее подруг в ад, а теперь как ни в чем не бывало греть руки над ворохом старых газет и журналов, карт Таро и нотных листов, жарко полыхающих на дне чертовой бочки?       Hush, little baby, don’t say a word.       Mama’s gonna buy you a mockingbird.*       Спенсер закрыла глаза, но не могла бы заткнуть уши: где-то на самом краешке сознания, едва слышно, но неотступно заиграла ненавистная, знакомая до боли мелодия.       Hush, little baby, hush…       Мона — даже в плену, даже изображая другую — играла безупречно и чисто: не сбивалась, лишь изредка подглядывала в ноты. Чтобы затем по звонку, как послушная механическая кукла, аккуратно опускать крышку рояля и объявлять Five o’clock. Странно, что не с дурацким британским акцентом.       Чертова сука!       Спенсер вскинула голову, втянула ртом воздух и выпалила так громко, что испугалась собственного голоса:       — Когда Мона узнала, что ты Чарльз?       Сосны зашумели, размножая эхо. Чарльз не спеша обернулся и ответил скучающе:       — Никогда. Мона знала меня исключительно как доктора Рена Кингстона. Думала, я работаю на Чарльза, и корчила мне козьи рожи, пока сидела в Рэдли.       — В то время Мона понятия не имела о Чарльзе. Мы узнали о нем только в Кукольном домике.       — Неужели?       В голосе все явственнее сквозила скука. Спенсер запаниковала: ночь истончилась, пошла на убыль, а вопросов не становилось меньше. Вот только Чарльз уже не казался тем, кто готов отвечать. И все же выдавил, будто сделал одолжение:       — Откуда тогда в ее комнате взялась целая гора записок с анаграммой «Чарльз ДиЛаурентис»? Рассовала в каждую дырку. Эта дурочка боялась Чарльза больше, чем психопатку Сиси. Лучше бы работала со мной: быть может, тогда не пришлось бы сидеть в яме.       — Ты так спокойно об этом говоришь… — отчего-то растерялась Спенсер.       — Каждый должен отвечать за свои поступки. Вы так быстро простили Моне все, что она с вами творила. Еще быстрее вы простили Сиси — просто потому, что она развела нюни и потопталась у края крыши? Тьфу! Ханна так просто убила меня наповал: словно забыла, как Сиси пыталась посадить ее мать за решетку.       — Как будто ты не приложил к этому руку? — парировала Спенсер. Но Чарльз и ухом не повел:       — После пожара в Thornhill Lodge мы с Сиси действительно играли на пару. Я не стану этого отрицать. Она пообещала, что расскажет мне, как найти Эли, если я помогу отмазаться от убийства Уилдена и подставить миссис Марин. Я подыграл (чего уж там, было несложно), но при первой же возможности надавил на того мальчишку, Трэвиса, чтобы он пошел к Таннер и рассказал, что на самом деле видел в ночь убийства Уилдена. Вуаля, — Чарльз беззвучно щелкнул пальцами, — с мамы Ханны тут же сняли все обвинения. Мне оставалось только сдать Сиси полиции. Так что я спас миссис Марин, и Ханна может сказать мне «спасибо».       — Ну конечно… Какое благородство! Помнится, ты и к Ханне подкатывал.       — Это твоя вина. Мне нужно было переключиться. И где-то в глубине души я надеялся, что ты будешь ревновать.       Спенсер скрипнула зубами, но промолчала. Она действительно ревновала, навязчиво и беспощадно, прикрываясь шуточками про Downtown Grabby и не признаваясь даже самой себе. Ведь у нее был Тоби. Был ли? Теперь она не знала, чему верить…       — Не забывай дышать, Спенсер. И не кукся: Ханна сама меня поцеловала.       — Она что?.. — поперхнулась Спенсер и поспешно закусила губу. Но сказанного оказалось достаточно, чтобы с лица Чарльза слетела маска декадентской скуки, а голубые глаза ярко вспыхнули торжеством пополам с азартом.       — Ох, Спенсер… Наш разговор начинает принимать приятный оборот. Давно бы так! Не волнуйся, ангелочек, это и за поцелуй-то нельзя было посчитать. Конечно, мне нравилась Ханна: она миленькая, эмоциональная, забавная — мужчинам по душе такие девушки. Но люблю я тебя.       — Я бы тебе сказала, куда ты можешь засунуть свою любовь!       — Мне нравится твоя опрометчивая смелость, Спенсер. — Чарльз легко встретил ее сощуренный злобный взгляд и расплылся в прощающей улыбке. А в ее ушах все еще звенело его непрошеное признание, такое простое, как будто искреннее… Зачем?! Почему он не может заткнуться раз и навсегда? Сгинуть!       — Не боишься, что я снова тебя здесь запру?       — Да что я здесь не видела? — с наигранной небрежностью бросила Спенсер, но тут же потупила взгляд — знала, если Чарльз захочет, без труда проведет ее по новым кругам ада. И сколько их будет, решать лишь ему одному.       А она устала, она так устала… Сейчас бы волшебную таблетку, а лучше — горсть. В конце концов, в прошлом амфетамины были не худшей из ее привычек, с ними, по крайней мере, жизнь казалась проще.       Спенсер понурила голову, жалея, что гостеприимство Чарльза закончилось разбитым стаканом и пролитой зря водкой, скользнула взглядом по песку и примятой листве…       Когда-то они спали здесь вповалку, прижимаясь друг к другу, будто выпавшие из гнезда птенцы. Спенсер, Эмили, Ария, Ханна, даже чертова Мона. «Don’t Fence Me In», — гремело над поляной вместе с раскатами грома, ледяная вода била по скрюченным спинам, по рукам, переплетенным над головами в жалких попытках укрыться от непогоды…       «Вот она, твоя любовь, Чарльз! «Дисней» отдыхает».       Спенсер с презрением фыркнула, запрокинула голову, подставляя лицо свету далеких звезд, — лишь бы не позволить слезам пролиться. Не помогло.       На Чарльза она не смотрела, но почувствовала, как он подошел ближе, как протянул руку и уверенно заправил за ухо прядь ее волос, как стер с замерзших щек слезы. Спенсер не шевелилась: чувства едва тлели, не осталось даже страха. А пальцы Чарльза были такими теплыми и пахли дымом…       Облить бы его бензином, чиркнуть спичкой… Никто не поможет, никто, должно быть, его не найдет…       — Поверь мне, Спенсер, я поступал правильно чаще, чем ты можешь себе представить, — произнес Чарльз вкрадчиво и негромко, но она, четко расслышав каждое слово, едва ли их поняла. — Хотя я здорово рисковать: Сиси не из тех, кто легко прощает. Мы оба играли роль «А», но мы были по разные стороны баррикад. Мне все время приходилось быть впереди нее на шаг, чтобы защитить вас, но это легче сказать, чем сделать. Трудно переиграть сумасшедшую.       — Да на себя-то посмотри! Ты тоже сумасшедший!       Их взгляды не встретились — столкнулись, как две машины на скоростном шоссе. По лицу Чарльза прошла судорога, он и не пытался скрыть, что удар попал точно в цель.       — Ты такая же, как мой отец. Он называл меня психом только потому, что я хотел, чтобы все оставалось на своих местах, чтобы ничего не менялось. Рождение Элисон ударило по мне, потому что в один момент изменилось ВСЕ. Маленький ребенок в доме — вокруг царил такой бедлам… Для меня это стало стрессом, мне было трудно обвыкнуться. Ни моих книг, ни любимых вещей, ни игрушек — все «лишнее» родители сгребли и отправили на чердак или отдали Джейсону. Говорили, я уже перерос. Отец только и орал, что я мешаюсь под ногами, а я не знал, в какой угол забиться… У меня больше не было своей комнаты, я не чувствовал себя в безопасности, дом казался чужим… Потом мне поставили диагноз ОКР — отец тут же списал меня со счетов и при первой же возможности сослал в Рэдли.       Спенсер с безразличием пожала плечами, вся эта чушь про несчастное детство отпрысков ДиЛаурентис уже давно встала ей поперек горла:       — Да плевать. Я тебе не мамочка, чтобы жалеть и гладить по голове.       Чарльз сощурился и отступил на шаг. Затем деланно усмехнулся, но в чертах его лица читалась детская обида, которую оказалось трудно скрыть. Бедный маленький Чарльз… Гореть бы тебе в аду!       — Лучше скажи, чем тебе не угодила Дженна? Ты поджог дом Дилаурентисов и пытался убить ее. Ты пытался ее утопить!       — Ну конечно, чем же еще мне было себя занять. Дженна работала на Мелиссу, так что, можно сказать, было в моей команде. Я, конечно, разозлился, когда узнал, что Дженна настроила Шану против Эли, и эта Черная пантера напала на вас в Нью-Йорке и чуть не убила мою сестру, но я не желал Дженне зла. Признаться, мне было ее жаль: она всего боялась, не знала, к кому прислониться. Не скажу, что она была под моей защитой (иначе пришлось бы признать, что защитник из меня вышел так себе), но покушения на убийство явно не то, чем я обычно себя развлекаю. Так что все вопросы к Сиси: она пыталась избавиться от Дженны, потому что боялась, что та слишком много знает.       — Но почему?       Чарльз одарил Спенсер издевательски милой улыбкой:       — Спроси у Тоби. Он ведь тебе рассказывает все.       — Это подло! Ты пытаешься выставить Тоби в дурном свете, но это не делает тебя лучше.       — Я всего лишь говорю правду. Спроси его, на кого он работал после возвращения из Лондона?       Спенсер покачала головой, не желая слышать, но Чарльз, конечно, был сама любезность:       — Ты и так знаешь ответ, Спенсер. Он работал на восставшего из могилы Чарльза. А как, по-твоему, с его-то прошлым, он умудрился поступить в академию и устроиться в полицию Роузвуда? Этот парень мало того что отсидел в колонии за случившееся с Дженной (окей, он был невиновен, но из песни слов не выкинешь), он просто обязан был сесть за то, что фальсифицировал свою смерть. Чудом отмазался, а потом решил поиграть в копы?       — Он… — Спенсер хотела заступиться за Тоби, но слова не шли на ум.       — Он сделал это, потому что ему приказал Чарльз. Мне нужен был свой человек в полиции. Хотя какая уж тут польза от такого болвана?..       — Не верю!       — Потрудись посмотреть правде в глаза, Спенсер. Вы давно расстались, он вполне счастлив с другой — мне нет нужды наговаривать на Тоби. По мне, пусть живет долго и счастливо — и как можно дальше от тебя. Ну а что случилось… пусть остается на его совести. Если она у него, конечно, есть.       Простое упоминание «другой», как по щелчку, переключило невидимый рубильник. Чертов Чарльз знал, куда бить. Спенсер задохнулась от обиды и ярости, стиснула кулаки и громко процедила сквозь зубы:       — Ты подлый ублюдок!       Но на этот раз ее слова не достигли цели. Чарльз лишь пожал плечами, а его голос снова стал уверенным и ровным. И все же что-то было не так…       — Я честен с тобой, Спенсер. Я готов раскрыть тебе все карты. Но если тебе это не нужно, иди к своему плотнику, и пусть он тебе рассказывает свою версию. Я был лоялен к тебе, Спенсер, я давал тебе все ниточки, все кусочки. Я хотел, чтобы ты узнала мою историю. Я позволил тебе заглянуть в мою душу дважды: в Рэдли и в «Комнате памяти». А ты все равно продолжаешь видеть во мне чудовище.       Спенсер закрыла глаза, чтобы избежать его пристального, ищущего взгляда. И это сыграло с ней злую шутку: голова пошла кругом, ноги потеряли опору. Но Спенсер не сдавалась: зажмурилась, притиснулась ближе к машине, принялась считать до ста… Отчаянно цеплялась хоть за что-то, но рука Чарльза, лежавшая на бампере рядом с ее бедром, мешала сосредоточиться.       Он не касался ее, но имел над ней такую власть, которую не имел никто другой. Близость Рена когда-то кружила ей голову и заставляла забыть обо всем, стирая грань между «хорошо» и «плохо». Близость Чарльза разрушала ее до основания.       И если была доля правды в том, что всплыть можно, только опустивший на самое дно, сейчас Спенсер была близка к тому, чтобы сдаться и утонуть…       — Я был честен с тобой, Спенсер, — повторил Чарльз вкрадчиво. — Настолько, насколько мог себе позволить. Порой мне приходилось лгать, но поверь, я не получал от этого удовольствия. Все, что я хотел, — добиться правды. Я хотел ее так же сильно, как любовь моей семьи. Ложь разрушила все, ложь разрушила мою жизнь! Она разрушила нас…       «Не было никаких нас, — хотела поспорить Спенсер, да не смогла.       Не отнимая руки от машины, будто опасаясь спугнуть Спенсер резким движением, Чарльз легонько провел пальцем по ее ладони, обвел косточку у запястья и наконец замер.       Спенсер вздрогнула, медленно приподняла веки, давая себе время вновь привыкнуть к свету ночного костра. Двери бункера искрились в отблесках огня, как искрятся ворота бродячего цирка, где все иллюзия и обман…       «Ты останешься здесь навсегда, Спенсер. Ты и осталась… пять лет назад».

***

      Никто не знает, что она здесь, — почему эта мысль больше ее не пугает? Почему она позволяет себе замирать безвольной куклой каждый раз, когда дыхание Чарльза обжигает ее кожу? Почему сдается вместо того, чтобы оттолкнуть и убежать? Неужели он так легко ее сломал? И что еще должно случиться, чтобы уничтожить ее до конца?..       — Спенс…       Проклятый, проклятый голос… Эти чертовы нотки!       Она ненавидит себя за слабость, но позволяет себе рухнуть на дно. Позволяет пальцам Чарльза скользнуть от запястья до плеча, позволяет его губам оказаться возле ее щеки… Будто ее опоили, лишили воли. Будто у нее хоть когда-нибудь был выбор…       — Все будет хорошо, Спенсер. Обещаю.       «Хьюстон, у нас проблема».       Если слова Чарльза могли убивать, то его поцелуй мог бы испепелить целую планету.       «Твою мать, Хьюстон!»       И он испепелил…       «Твою мать…»       ====       * «Mockingbird song».