Найди верное слово

Отец достал из шкафа расшитый коричневый фрак и взглянул на Лавра, занятого прочисткой спускового механизма арбалета. — Ты пойдешь на церемонию специализации птеров? — спросил он сына, вытаскивая второй такой же. — Нет. Отец тихо вздохнул и повесил фрак Лавра на место, но более ничем не выдал чувств. В личный выбор вмешиваться нельзя — таков главный принцип знатецов. Кроме того, сын не нарушал ни одно из правил. Это посвященным знатецам полагалось присутствовать на ритуальных празднованиях птеров, а непосвященные были вольны решать самостоятельно. И Лавр, относившийся ко второй категории, решил. Следовательно, проблема исчерпана; можно переходить к обдумыванию следующей. Ноздри мужчины затрепетали, а на лице отразилось явное неудовольствие, эхом прозвучавшее и в тоне, когда он позвал: — Лавр, подойди, понюхай. Пахнет дымом? Юноша послушно оторвался от арбалета, тщательно протер руки, кинул тряпку подле деталей, разложенных на дощатом полу, подошел и с силой втянул воздух. — Да, не выветрилось. В тропическом лесу господствовал отнюдь не человек. Земля, вода, воздух — все было отдано на откуп ящерам, земноводным и, в особенности, насекомым. Знатецы перепробовали самые разные способы защиты от укусов и назойливого присутствия последних, однако наиболее эффективным оказался традиционный: окуривание. В итоге каждый дом на дереве окутывал дым благовоний, и на вещах неизбежно оседал резкий запах. Проблема заключалась в том, что птеры, на ритуал к которым предстояло отправиться отцу, также отчасти являлись насекомыми. Нет, конечно, они были подобны человеку: две руки, две ноги, тело, голова, прямохождение и развитая речь. Но имелись и разительные отличия, такие, что, спроси кто у Лавра, к какому виду относятся птеры, он бы ответил: «Сложно сказать, но уж точно не люди». Самым очевидным, бросавшимся в глаза, было наличие крыльев, прикрытых гибкими хитиновыми пластинами. Основная жизнь леса кипела в небе и в кронах деревьев, а вот на кроваво-красной земле, в сезон дождей затапливаемой выходящими из берегов реками, чаще встречались мертвые, нежели живые. Впрочем, жадная до удобрений почва разлагала любую падаль с бешеной скоростью. И если знатецы зачастую спускались из домов, находящихся на высоте пятнадцати метров, для своих обходов, а также ритуалов предания земле, птеры почти все время проводили в основной конкурентной среде — небе. Качество полета сильно зависело от размаха и силы крыльев, скрытых под переливчатым панцирем, и, помимо этого, от телосложения. В среднем птеры были некрупные, ниже Лавра, а ведь тот, по сути, еще недавно был подростком. Очень бледные — отец как-то связывал это с более адаптированным, нежели у знатецов, дыханием. И действительно: от перенасыщения кислородом соплеменники Лавра испытывали головокружение и тошноту, стоило спуститься с горного плато, где жили оба народа, в долину, а у птеров таких трудностей не было. Также крылатый народ обладал более острым зрением и обонянием, нежели знатецы. С учетом того, что на ладонях у них имелись бугорочки, позволявшие почувствовать вкус объекта до того, как положишь его на язык, а из уважения к традициям знатецов птеры здоровались рукопожатием, снимая перчатки, заявляться, насквозь пропахнув дымом, было по меньшей мере невежливо. Отец Лавра втянул воздух снова, но церемониальный фрак, декоративно имитирующий крылья птеров, по-прежнему пах. Поворчав себе под нос, мужчина с надеждой спросил у сына: — Как считаешь, может, не заметят? — Может, — дежурно ответил Лавр, а потом, подумав, предложил: — ты ведь все равно мыться пойдешь. Возьми костюм сразу с собой, хоть немного проветрится. — Возьму, — так же дежурно отозвался отец; оба знали, что это едва ли сработает. Лавр кивнул и вернулся к своему арбалету. Юноша никогда не отличался словоохотливостью, чего нельзя было сказать о его отце: у мужчины была привычка вслух рассуждать о каждом своем действии и проговаривать одно и то же по многу раз. Вот и теперь вместо спокойных сборов он суетливо проверял свои вещи, попутно вовлекая сына в диалог: — Ты в четырехдневный маршрут пойдешь? — Да. — По низинам? — Да, по низам. Реки уже должны возвращаться в устья. Буду смотреть на отмелях, кого нанесло. — Хорошо. Посмотри, может, и из водных грибов на корнях кто засел. Очень важно понять, такой ли вид доминирует в здешних поймах, как в манграх ниже. Просьба казалась Лавру излишней, ведь, хотя и было принято регистрировать все живое, они с отцом специализировались на грибах — и без того ясно, что их он станет выискивать особо тщательно. Кроме того, маршруты заранее были обговорены на заседании знатецов пару дней назад. Однако на словах выражать легкое раздражение не стал, лишь снова утвердительно кивнул. Чтобы не продолжать бессмысленного разговора, Лавр ускорился со сборами. Накинул капюшон походного плаща, подхватил торбу и арбалет, пожелал удачи отцу и, получив ответное суетливое бормотание, вышел за порог единственной комнаты небольшого домика, где они вдвоем ночевали, когда не совершали обходы. Весенний сезон дождей подошел к концу, а время летних туманов еще не пришло. В эти десять-пятнадцать дней из ленивого оцепенения спешно выходил животный мир. Для большинства наступал брачный период. Громкие крики, клекот, скрежет, цвирканье, жужжание и треск хитиновых пластин переполняли мшистый тропический лес, эхом отзываясь от склонов гор. Шум стоял такой, что иногда невозможно было различить звук собственного голоса. В небе, вечно затянутом то полотном дождя, то рассеивающим солнечный свет туманом, сейчас даже угадывались очертания скальных крикунов и пситтаков, относительно мелких летающих ящеров, толком изучить которых пока не удавалось. Лишь однажды охотник птеров Круцих принес птенца крикуна: расстарался из огромной благодарности знатецам за то, что те не отказали и сумели залатать его порванное крыло. Крикун рос быстро и столь же быстро привязался к окружавшим его людям. Раз в пять дней все шесть десятков знатецов, населявших долину, собирались в зале общего назначения. Подобно их висячим домам, сконструированным на среднем ярусе деревьев и связанным между собой подвесными мостками и лианами, он также находился над землей, но в отвесном каменистом склоне, как и Дом птеров. Впрочем, немногое напоминало о том, что помещение находится в пещере: пол был застлан пробковым покрытием, в центре залы бил небольшой фонтанчик с родниковой водой, на потолке и стенах ярко горели оплетенные ротангом масляные лампы, в кадках росли неприхотливые плодоносные деревца и травы. Для уюта по периметру и на ширмах были развешены зарисовки местности авторства обеих рас, а также оформленные гербарные коллекции; экспонировались и разнокалиберные насекомые, рога и панцири гигантских жуков. Экземпляры мини-музея, собранные стараниями птеров, не единожды находились под угрозой уничтожения: хотя скальные крикуны питались исключительно сочными и сладкими фруктами, которые было удобно добывать в кронах деревьев, любопытному птенцу — крикуну Кри — казалось жизненно необходимым проверить окружающий мир на прочность своим зубастым клювом. Порядки знатецов запрещали им убивать или как-либо еще напрямую вмешиваться в ход жизненного цикла без крайней на то необходимости, но в свете событий пару раз звучало шутливое предложение признать случай с птенцом Кри — крайним. Отец Лавра отзывался о птенце как об абсолютно испорченном и исковерканном цивилизацией, да и попросту бестолковом существе, по которому изучать поведенческие особенности нет никакой возможности, а следовательно, его содержание расточительно и бесполезно, но при этом исправно подкармливал Кри плодами, завалявшимися в кармане с обхода; подобным образом поступали и прочие знатецы. Сам Лавр под предлогом исследовательского интереса по окончании заседания любил сесть на пол подле ниши, в которой Кри спал по двадцать из тридцати пяти часов в сутки; ленивый крылатый ящерок уже доставал Лавру своим чешуйчатым хохлом до колена и все продолжал расти. Дождавшись, когда Кри его заметит и спрыгнет вниз, парень здоровался с ним и интересовался, как дела. Крикун цокал когтистой лапой и, конечно, никогда не отвечал, однако не смыкал тонких подвижных век, внимательно следил за губами «собеседника», а потом таскался по пятам и начинал протяжно орать, стоило отвлечься на что-то, кроме него. Хотя Кри был животным общественным, Лавр все равно отчего-то считал его своим. Может, потому что только под его спокойный тихий голос крикун прекращал душераздирающе вопить во время таких ужасных экзекуций, как стрижка когтей и подпилка клюва, а может, потому что отец качал головой и говорил, что «особое отношение ни к чему». По большому счету, «особого отношения» в среде знатецов не существовало. Конечно, в отличие от полигамных птеров, дети всегда знали своих родителей, а старшие зачастую имели устоявшиеся пары. Только вот отец и мать с глубокого детства дали понять Лавру: разницы между ним и любым другим ребенком нет. Каждому по способностям, и никаких привилегий для «своего». С детьми занимались все старшие знатецы, и по любому вопросу можно было обратиться к любому из них, но ни с одним, включая родителей, отношения нельзя было назвать близкими или отчужденными, потому что даже сама образовательная система не предполагала проявления симпатий и антипатий. Старшие никогда не ругали и не хвалили адресно. Вместо этого, стоило провиниться одному, они созывали всю ребятню, чтобы, не называя имен, описать сотворенное и то, к каким негативным последствиям это может привести. Так же поступали и с «достойными посвященного деяниями». Кроме того, любое действие непосвященных быстро становилось достоянием старших, неважно, насколько далеко и тайно было совершено. Конечно, у молодых людей это вызывало вопросы. И, конечно, были обещаны ответы. В отличие от дня специализации птеров, назначенный для их ритуала посвящения срок не был единым для всех и обозначался таинственным «когда придет время». Пока же среди молодежи ходили свои гипотезы и объяснения происходящему. Большинство, подобно птерам, считало посвященных знатецов некими жрецами природы и уподобляло их способности волшебству. Другие относились к такой версии скептически, но противопоставить ей что-то конкретное не могли. Одно было ясно: знатецы звались так, потому что владели Знанием. Отец любил повторять, что знания — это ответственность, а большие знания — большая ответственность; к способности ее нести младших и готовят. Выбор всегда оставался за каждым лично, а ответная реакция окружающих была до унылой серости нейтральной. С детства Лавр знал на словах, что ему предстояло стать таким же и никогда не иметь «особых отношений», но отчетливо понял это, лишь когда после укуса комара его мама билась в лихорадке пару дней. Потом ее приняла земля. Тогда он, шестилетний, не успевший с ней проститься, плакал, сидя на полу крошечного домика и не зная, как дальше жить и кого винить, а отец отошел к окну, затянутому витражным крылом стеклянной бабочки, и сказал сухо: «Таков естественный порядок вещей. Всех нас примет земля. И меня. И тебя тоже. В свое время. Слезы ничего не изменят. Ты можешь только продолжать жить и делать свое дело». Мысль была новой для мальчика: верной, но неприемлемой. С той поры прошло двенадцать лет, и нельзя сказать, что Лавр в итоге действительно принял эту идею вкупе с постулатами невмешательства; скорее, он просто знал, как должно себя вести, и поступал соответственно. И сейчас он имел полное право не пойти на церемонию, а мотивация этого выбора никого не касалась; к счастью, кажется, старшие не умели читать мысли, но если бы могли — подобное непременно отложило бы ритуал посвящения для него. Лавр завидовал и, как подобало истинному знатецу, нисколько не желал взращивать в себе это чувство, равно как и какое-либо еще. Пускай птеры не были людьми, но они были разумной цивилизацией, чей образ жизни с детства восхищал Лавра. Достаточно того, что у них есть крылья! И все, список можно даже не продолжать. Только вот само выходило. Хотя жизнь птеров во многом была предсказуема, зато они не сгибались под бременем знания и ответственности, могли привольно охотиться и творить. Церемония первой специализации птеров всегда была праздником, сопровождаемым лестными речами и пышными гуляниями, в то время как ритуал посвящения знатецов являлся закрытым мероприятием, после которого многие замыкались в себе и выглядели ужасно подавленными; ходили слухи, что пару раз дело кончалось самоубийством. Прежде Лавр исправно каждый год посещал все церемонии птеров и радовался, что хоть на время может почувствовать себя частью чужой манящей жизни. Что послужило причиной маленького бунта назло непонятно кому, он и сам едва ли мог толково объяснить. Возможно, то, что в этом году свою первую специализацию принимали его ровесники? Теперь же, спускаясь по крутому склону горы, Лавр злился сам на себя за необдуманный отказ. Если бы он повернул обратно сейчас, ускорил шаг, не стал тратить время на приведение себя в порядок — появился бы шанс успеть. Но нет, свой выбор юноша уже сделал и должен отвечать за его последствия до конца. Спуск вниз по скале, в отличие от других способов добраться до земли, не требовал снаряжения, но был весьма изнурителен, потому у подножия склона Лавр позволил себе присесть на витые и крепкие воздушные корни канделии. Убедившись, что на дереве нет колючек, откинулся спиной на тонкую зеленоватую кору. Стайка мошки мигом учуяла запах пота и поспешила приземлиться на открытую разгоряченную кожу лица: остальное было надежно укрыто одеждой. Конечно, перед выходом Лавр хорошенько намазался соком перетертых трав, защищавшим от посягательств со стороны большинства кровососов, однако те понимали, что кусаться не стоит, лишь когда касались лапками или жальцами кожи. Докучливое мельтешение мелких тварей перед глазами мешало сосредоточиться; кроме того, гнус порывался сесть на незащищенную роговицу. Позже, на первой точке намеченного маршрута, где, благодаря особенностям ландшафта, вода непременно должна была уйти, Лавр планировал поставить благовония и спокойно заниматься поиском грибов и слизевиков. Единственная причина, почему он был рад, что специализируется не на животных: меньше желающих сожрать. А пока — существовал более простой и приятный способ защиты. Ладонь в тонкой чешуйчатой перчатке скользнула в карман плаща, пальцы скоро нащупали искомое. Еще миг, и во рту оказался плотно скрученный сушеный лист. От слюны он быстро размок и стал отдавать на языке терпкой горечью; вкус не нравился Лавру, но это стало неважно, когда он поджег другой конец самокрутки, затянулся и выпустил сноп едкого дыма в воздух. Панически виляя в полете, мошкара разлетелась. С чувством глубокого удовлетворения и как бы угрожая в спину, парень пыхнул полной грудью еще раз. Затем, затягиваясь уже плавно и не торопясь, огляделся, насколько позволял частокол обросших стволов. Затопило лес изрядно: под самым уступом воды было по пояс, но глубже в чащу мельчало настолько, что сквозь мутную жижу проглядывала земля. Перебираться с одного висячего корня на другой радости мало: они скользкие, а их выросты не слишком широкие, поэтому прогибаются под руками. Сапоги же из плотной упругой кожи ската, надежно защищающие от влаги и укусов, едва доходят до колен; этого определенно мало, чтобы свободно рассекать по окрестностям. Преодолев еще один отрезок маршрута и чуть не сверзившись пару раз в стоячую муть, Лавр взобрался на удачно поваленную гигантскую авиценнию, упиравшуюся могучими ветвями в дно. Как сойдет вода, это место быстро займет молодая поросль; солнце — редкий гость на нижних ярусах леса, и упускать шанс пойти в рост под его животворящими лучами, проникавшими сюда благодаря образовавшейся прогалине, никак нельзя. Пока же данное дерево обещало стать перспективной пробной площадкой. Заприметив жужжащую тучу и предупредительно закурив вновь, Лавр устроился поудобней на стволе. Судя по его гнилости и тому, что на теневой стороне сразу, не закапываясь глубже, удалось обнаружить колонию слизевиков, улов предстоял неплохой, а двадцатиметровая длина позволяла предположить, что за исследованием его одного можно провести не менее трех часов. Кроме того, ближайшие деревья оккупировали бромелиевые заросли, свисавшие пестрой зубчатой бородой до самой поверхности воды. Если среди всего этого природного богатства найдутся новые виды, что весьма вероятно, их придется зарисовывать цветными карандашами; такое, бесспорно, отнимет полдня. Лавр поджег благовония, аккуратно разместил их подле себя в удачно образовавшейся петлице мертвых ветвей и принялся за работу. Руки в перчатках заскользили по стволу, пальпируя его на предмет углублений. Вскоре обнаружилось искомое: тонкий покров коры продавился под пальцами. Значит, в этом месте могла засесть колония грибов или слизевиков. Лавр достал ножик из чехла, туго обвивавшего бедро ремнем, и бережно взрезал кору. Он не ошибся: на сочившемся влагой светлом волокне сидели пятимиллиметровые розовые стемониты. Эти грибоподобные слизевики с вытянутой распушенной шапочкой и на тоненькой, как волос, ножке предпочитали расти колониями по сотне-другой, плотно прилегая телами друг к другу. Чтобы определить стадию их созревания, Лавр склонился над находкой с лупой. Подобного рода вскрытия не являлись стандартной практикой, ведь они отчасти нарушали естественный ход жизни, однако в ограниченных количествах и по предварительному согласованию на совете знатецов все-таки дозволялись. Отец называл это «выяснить, какое видовое разнообразие было здесь до того, как пришли мы». Мимо уха с жужжанием тяжеловесно пролетел жук и сел на ствол неподалеку. Лавр перевел взгляд и залюбовался: рогатый голиаф-альбинос размером с предплечье не стал прятать свои хрупкие крылья, вместо этого, будто желая погреться, подставил их солнечным лучам. Тончайший хитин радужно поблескивал промеж медных прожилок, рисующих ветвистый узор, а белая шерстка у основания надкрыльев придавала утонченной величавости. Боясь спугнуть редкую даже по меркам степенных наблюдателей-знатецов красоту, парень застыл в неудобной согбенной позе. Великолепие жучиного крыла с детства вызывало в нем благоговейную оторопь, не в последнюю очередь потому, что ему самому грезилось обладание таким: как у птеров. Неожиданный громкий хруст ломающихся веток заставил встрепенуться и завертеть головой. Белый голиаф мигом осознал, что рядом с ним находится кто-то потенциально опасный, и поспешил улететь. Лавр вскользь бросил тоскливый взгляд на жучиную спину; теперь были вещи поважней праздного любования. Затушил благовония, остатки которых убрал в сумку, затем, двигаясь как можно плавнее и прячась за стволами деревьев, пополз по корням на заинтересовавшие звуки. Они не стихли, но переменились: вместо громкого треска теперь частили гулкие удары. Вскоре юноша увидел их источник. Меж двух многовековых деревьев уцепилась толстая, как питон, одревесневшая лиана, а с нее свисал гигантский кувшиночник, по форме и цвету напоминавший болезненно набухший половой орган. В чаше этого продолговатого насекомоядного растения могло уместиться два Лавра, и место бы еще осталось. И сейчас там отчаянно билось довольно крупное существо. Если судить по размерам — наверняка кто-то из жуков-дровосеков. Лавра посетило малодушное желание отвернуться и сделать вид, что не заметил происходящего. Гибель живого существа перестала вызывать в нем всякое любопытство с первого же урока о хрупкости жизни. Тогда ему было четыре, и они с немногочисленной более взрослой ребятней шли вслед за старшими по мосткам, низко нависавшим над гладью бирюзового озера. Стояло жаркое межсезонье, когда влажный туман, как и сейчас, развеялся, а солнце свободно проникало яркими лучами вглубь толщи воды, отражая свет от белого мелового дна. В тот миг все было залито ярким светом, и вездесущий докучливый гнус попрятался в ожидании более сырых времен. Охвативший Лавра восторг от редкостной красоты окружающего мира усилился, когда он увидел двух огромных, размером с него, радужных стрекоз. Их крылья сияли, подобно мыльным пузырям, а синие фасетчатые глаза диковинно отражали окружающий мир. Они сплетались в воздушном танце своими изящными брюшками. Только вот мальчишке было невдомек: то был танец не единения, но борьбы. Грациозно махнув хвостом, ускользнув из-под удара и совершив ответный выпад, более мелкая стрекоза удачно впилась челюстями в край крыла соперницы и разорвала его. Жертва попыталась ответить, но резко потеряла в маневренности, а еще — высоте полета. Она зацепилась тельцем за спокойные воды раз, другой… Потом вовсе рухнула, и вместе с тем светлые окрылявшие Лавра чувства потонули в черном ужасе. Мальчику отчаянно захотелось все исправить. Не думая ни о чем, он прильнул животом к мостку и протянул ладонь, силясь ухватиться за спину или крылья беспорядочно метавшегося насекомого. Вдруг его самого подцепили сильные руки старшего. Они же и держали ребенка до тех пор, пока безвольное тело стрекозы не начало опускаться на дно. Лавр заплакал, но не нашел сил отвести глаз от печального зрелища. Посвященный поспешил увести его, а позже обыденно спокойно объяснил ситуацию. Поучающие слова на всю жизнь отложились в сознании Лавра. Да и да: таков естественный цикл жизни. Скорее всего, та стрекоза в любом случае бы погибла; в этом бурлящем мире кто-то постоянно рождается и умирает. Без смерти невозможна жизнь. Настоящий знатец не имеет права вмешиваться, он должен уметь беспристрастно принимать происходящее как должное. Кроме того, как парень понял позже, насекомое запросто могло откусить ему руку своими мощными челюстями. Лавр помотал головой, прогоняя неприятное воспоминание. Заминка была секундной, и двух правильных выходов из ситуации не существовало. Зафиксировать, кто именно попался в ловушку кувшиночника, было его долгом. Вход в вытянутую чашу, окаймленный красными шпорами, выпускающими при касании парализующий яд, находился не слишком высоко: над корнями и нижними ветвями. Взобраться на такую высоту по спиралью натянутой вокруг ствола лиане труда не составило. Затем, переступая по ее натянутому меж деревьями продолжению, как по канатной дороге, Лавр аккуратно отодвинул помятый сердцевидный лист крышки кувшиночника, вгляделся в нутро хищного растения и застыл. В вязкой жидкости барахтался вовсе не гигантский жук. Птер. Это был птер. Неприятный холодок пробежал по телу Лавра, оставив за собой колкие мурашки и липкий пот. Не зная, как поступить, и не веря своим глазам, знатец молчаливо наблюдал. Несчастный птер сучил крыльями, а его руки царапали по скользким вощеным стенкам. Лавр знал, что плавают крылатые из рук вон плохо, но также понимал и то, что общее парализующее действие яда кувшиночника быстро проходит, надолго оставляя за собой лишь предательскую слабость. Он по привычке прикинул в голове, каковы шансы птера спасти себя самостоятельно. Выходило, что таковые есть, но чрезвычайно малы. Кувшиночнику все равно, кого разложить в своем жерле на удобрения. А все ли равно Лавру? Если бы крылатый попросил его о помощи, не словом, так хоть взглядом, он не раздумывал бы ни секунды, ведь подобное считалось нормальным. Но птер не молил о спасении, только продолжал беспомощно молотить крыльями, и частота его движений беспощадно сокращалась с каждым новым взмахом. А Лавр, следуя многолетнему воспитанию и устоявшимся принципам, прекрасно знал, какое решение следует принять в сложившейся ситуации настоящему знатецу. И свое решение Лавр принял.