Найди верное слово

Понадобились непозволительно долгие полминуты, чтобы достать и скинуть веревку вглубь плотоядного растения. Конец с завязанным узлом хлестнул птера по щеке, но тот будто этого не заметил. Боясь, что опоздал в своем тяжком решении, Лавр прохрипел как не своим голосом: — Хватайся! Птер моргнул, перевел взгляд на спасительный канат и слабо дернул рукой, пытаясь уцепиться. Ладонь проскользнула по жестко скрученным волокнам и с хлюпаньем расплескала розоватую киселеподобную жидкость, ударившись о ее поверхность. Попытка, другая… После очередной стало ясно: не выберется сам, силы иссякли. Крылья перестали биться, пару раз дрогнули… затем сознание окончательно покинуло птера. Его плечи, а следом и лицо тут же скрылись в глубине. Тело безвольно ударилось о дно. Времени осталось немного. В голове Лавра не промелькнуло ни одной лишней мысли, и паника не коснулась его; предельно собранно юноша примотал веревку узлом-штыком, дернул раз, повесил на ветку заплечную сумку с плащом и заскользил вниз. Вздернутые парализующие шипы не могли проникнуть под многослойную одежду, но даже вдыхать аромат проступивших на их концах округлых зеленоватых капель не стоило. Перед погружением Лавр набрал побольше воздуха в легкие. Самое сложное было впереди: с поверхности птера не выловишь. Блестящая пленка жидкости, под которой покачивались потревоженные останки хитиновых панцирей прежних жертв, упруго прогнулась и впустила ноги, а следом Лавра целиком. Грудь сдавило плотной вязкой массой. Зажмурившись, он слепо шарил одной рукой; вторая крепко сжимала канат. Сначала пальцы коснулись раскрытых крыльев, затем нащупали шею. Спустились ниже. Впились в предплечье. Рывком Лавр потянул птера вверх. Он не знал, успел тот захлебнуться или все еще жив, но дать ему сделать глоток воздуха следовало как можно скорей. Себе — тоже. Растительный сок не хотел выпускать их из гигантского желудка, обещавшего стать братской могилой. Бессознательное тело тянуло Лавра на дно. Рука бестолково скользила по канату. Ближе к поверхности они не поднялись. Нужно было оставить птера, спастись самому. Был и другой вариант. В голове Лавра промелькнула неуместная мысль: теперь ему точно никогда не стать посвященным. Пришлось выпустить канат. Его место занял нож. Лезвие было острым и широким: он годился как для самообороны, так и для рубки древесины. Плоть кувшиночника была мягче, чем хитин гигантской личинки муравьиного льва, единственного живого существа, которое довелось убить Лавру; она поджидала его год назад, зарывшись в песке у родника. С той встречи у парня остались глубокие шрамы по всей левой ноге. Тогда была настоящая битва. Сейчас… Сейчас — почти монотонная работа. Взмах. Еще. Еще. Сил на каждый скованный удар уходило много. Грудную клетку распирало от жажды вдохнуть. Взмах. Взмах. Хруст надлома. Жидкость с чавканьем спешно засочилась наружу. Лавр сделал последний надрез, раскрывая плоть, как карман, что есть мочи ударил каблуком. Ткань, удерживавшая их, прорвалась. Розовый сок хлынул бурным потоком, а вслед за ним упали и два тяжелых тела, из одной жидкости в другую. Мутная вода в этой части леса стояла лишь по пояс. Но ведь по пояс нужно было еще подняться! Едва удержавшись, чтобы рефлекторно не вдохнуть раньше времени, Лавр вскочил на ноги и дико засопел. Распахнул глаза, отозвавшиеся резью: жидкость внутри кувшиночника содержала пищеварительные ферменты и кислоты, встрече с которыми слизистая была совсем не рада. Взгляд зашарил по округе; во взбаламученной взвеси едва ли можно было что-то разглядеть, но знатецу это удалось. Белая кожа птера мелькнула меж оседающей гнилостной щепы. Недолго думая, Лавр вытащил несчастного. Жив ли? Неясно. Лавр спешно убрал нож и чуть ли не бегом поволок парнишку до ближайших корней. Помятые крылья птера не закрылись и выписывали две дорожки по воде, затрудняя движение. Но в конечном итоге именно это его спасло. Первым делом следовало откачать жидкость из желудка. Уложив птера животом себе на колено и уповая на схожесть физиологии птеров со знатецами, Лавр надавил на спину. Что бы он делал, окажись та спрятана под хитиновым панцирем, думать не хотелось. По изгибу корня под щекой бездвижного парня потекла струйка, однако он все еще не дышал. С усилием, стараясь не повредить крылья, знатец перевернул птера; тот был удивительно тяжелым и крупным для своей расы, телосложением больше походил на самого Лавра. Может, потому и упал? Когда Лавр коснулся своими губами губ птера, их обожгло, как от щупалец медузы. Насколько сожжена у парнишки гортань — и думать не хотелось. Было бы странно, если бы знатец не умел откачивать утопающих; в своих навыках Лавр не сомневался, и все же испытал яркий прилив радости, когда птер наконец закашлялся и судорожно потянул широко раскрытым ртом воздух. Черты его лица при этом болезненно исказились. Жив. Он жив. Не давая себе времени на передышку, Лавр полез на дерево за оставленными вещами. Теперь, когда одежда насквозь промокла и тянула вниз, выходило неловко. Кроме того, до него наконец дошло все произошедшее. Начало трясти, а чувства смешались в непривычную терпкую гамму, щемившую душу. Спуститься знатец поспел ровно к тому моменту, когда птер поднял веки. Белки покраснели от полопавшихся капилляров, и на их фоне сами глаза казались янтарными, почти желтыми. В них легко читалось потрясение. Лавр не стал дожидаться, когда паренек опомнится и начнет задавать вопросы. Спешно, как себе, обтер платком лицо и кривящиеся от нерожденного крика губы спасенного, достал из торбы бутыль с травяным настоем, протянул и потребовал кратко на птерском: — Полоскай, не глотая. Парень послушно и как бы неосознанно потянулся к бутыли, однако ничего не вышло. Рука выписывала в воздухе хаотичные фигуры, но к заветной цели так и не приблизилась. Едва слышно вздохнув, Лавр положил ладонь на затылок птера и помог приподнять голову, а второй поднес горлышко к губам. Парень жадно присосался к нему, и юный знатец, повысив голос, на всякий случай повторил требование: — Не глотай! Но тот, похоже, понял и с первого раза. Перекрывая булькающими звуками слова спасителя и бесконечный гомон дикой природы, он промывал гортань из раза в раз, пока емкость не опустела. Привыкший держать себя в строгости и довольствоваться малым Лавр подавил сожаление по поводу расточительства ценного ресурса и тут же сам на себя разозлился за такие мысли. Нашел о чем жалеть! Не имея ни малейшего представления о том, как вести себя дальше в сложившейся ситуации, очевидно относившейся к «из ряда вон», знатец принялся отстраненно рассматривать птера. Бледная кожа, светло-карие глаза — довольно типичные для их расы признаки. Но отличий больше. Удивительно длинные для носивших короткие стрижки, а то и бреющихся «под ноль» птеров волосы: аж закрывающие уши. Мало у кого из крылатых они дорастали до такой длины, что неудивительно. Это Лавр мог позволить себе не стричься и ходить с лохматой копной черных волос; птерам же выпутывать намотанные локоны из крыльев было бы удовольствием ниже среднего. Стройное, но не тонкое тело с широким плечевым поясом. Должно быть, накачал от полетов. И все равно, слишком уж крупный… При этом все черты еще по-юношески мягкие и плавные. Наверное, они с Лавром ровесники? На эту же мысль наталкивала и одежда парня, одновременно с тем сбивая с толку. Пускай пропитавшийся грязью и с прорехами, но это определенно был ритуальный костюм: не узнать невозможно. На получение первой специализации восемнадцатилетние юноши и девушки снимали с себя плотные легкие нагрудники и поножи из панцирей выращиваемых их народом на мясо крапчатых тараканов. Вместо них надевалась базовая часть одежды: серые штаны из акульей кожи, украшенные стеганым шитьем. Сверху для девушек были предусмотрены лифы из того же материала, застегивающиеся на шее и под крыльями, а вот парни ходили по пояс обнаженными. Предполагалось, что после они облачатся в одежды с отличительными признаками профессии, которую изберут им наставники. И на парне, которого вытащил из беды Лавр, красовались одни лишь серые потрепанные штаны, заправленные в сапоги, портупея и ножны, да неизменные перчатки. Никаких иных указаний на социальный статус. Да и кто из птеров вообще собрался бы куда-то лететь, когда празднество в самом разгаре? «А из знатецов кто бы отказался на него пойти?» — подумал Лавр и мрачно усмехнулся сам себе, а заодно и неожиданно нашедшейся схожести с незнакомцем. Странно, но именно такое проявление эмоций на лице спасителя вывело птера из глубокого ступора. Он зашевелил губами и мигом зашелся в сухом царапающем горло кашле. Сплюнул розовым то ли от остатков сока кувшиночника, то ли от крови. После — предпринял еще одну попытку заговорить. Лавр наклонился близко-близко и услышал едва уловимое: — Привет. Знатец не поверил своим ушам и посмотрел на птера. Тот ответил ему взглядом покрасневших глаз, в которых стояли слезы. Что в них написано за рвущейся наружу мукой? Показалось? Но нет. Парень сипло заговорил снова, при этом уголки его губ дергались и съезжали куда-то вбок, упрямо отказываясь подчиняться. Выглядело страшно, как когда их старого заведующего общими припасами разбил инсульт; после этого долго он не прожил. — Я Зэй. Знатец понял, что птер назвал ему свое имя, лишь когда он, сжавшись, как настороженная личинка древоточца, испуганно прохрипел: — А… ты? — Лавр, — кивнул в ответ юноша, после чего задумался. Зэй. Так кратко звали лишь тех птеров, что не успели принять ни одну специализацию. Имя крылатого отражало его должность и роль в обществе. Например, у охотника в конце добавлялось «-цих», у матерого охотника, который мог добывать хищников и морских тварей, — «-цихрун», а если затем этого самого охотника назначили инженером, прежняя приставка уходила в конец и выходило «-рэнцихрун». Одни всю жизнь гордо носили свою должность с единственной приставкой, у других же имя со временем могло стать неудобоваримым для произношения. Впрочем, случалось такое нечасто. И все же названное парнем имя вызывало больше вопросов, чем давало ответов. Если птер совсем юн, за ним следили бы пристально его наставники и тут же кинулись бы следом, попробуй он самовольно улететь. Если же сегодня для него был день назначения специализации, тогда ситуация выглядела еще более странной. Не в силах решить эту загадку самостоятельно, Лавр без обиняков спросил: — Что ты здесь делаешь? — Упал вот. А ты меня спас. И теперь я здесь. Слабо разведя руками, Зэй невесело усмехнулся в ответ и попытался сесть. Ничего не вышло, даже когда он оперся о ствол: бьющиеся в треморе руки соскользнули, подняться так и не удалось. Лавр молча предложил помощь, протянув ладонь, и птер ее принял. Усевшись, первым делом Зэй повернул голову и принялся оценивать ущерб, нанесенный крыльям, сияющим от влаги. Ему очень повезло, что не переломал и не разорвал тонкую, пускай и армированную жилками, пластину, когда беспорядочно бился в смертельном капкане. Обошлось и без вывихов. Вот только хитин здорово помялся, пошел волной. Через время, когда крылья просохнут в раскрытом напряженном состоянии, этот эффект пройдет, но сейчас о какой-либо аэродинамике полета говорить не приходится. Пауза затягивалась, а Лавр так и не услышал ответа на свой вопрос. Дав время птеру изучить свое состояние, он продолжил дознание: — Почему упал? Крылья птера резко затрепетали вслед за раздувшимися ноздрями. Было это раздраженной реакцией или попыткой размяться, Лавр понять не мог, но бить ими с такой несоразмерной силой не разогревшись — чревато. — Не дергай, — строго приказал знатец. Зэй мигом взял себя в руки. Перестал. Лавр удовлетворенно кивнул и переспросил: — Так почему? — Какая разница?! — отстраненно мотнул головой парнишка, а потом наконец со вздохом ответил: — Охотился на мицга и спустился слишком низко. Мицгами птеры называли на своем языке мелких, длиной с предплечье, юрких стрекоз. Обитали те на средних ярусах леса близ заболоченных мест, и попасть из дальнобойного оружия в них было сложно. Приходилось подлетать вплотную и рубить голову мечом. Мицги славились бутылочно-зеленым оттенком своих крыльев, но значительно сильнее — ядом, содержащимся в брюшке. Вероятность умереть от их укуса была велика, но и награда за поимку соразмерная: из яда изготавливались как мощные целебные смеси, так и вкуснейшие ликеры, а отличившемуся птеру давали выходной на три дня единомоментно или накопительно. Однако же на мицгов ходили лишь матерые охотники или опытные хорошо летающие крылатые в свободное от работы время. Ни на того, ни на другого Зэй не тянул, и отвечать больше, чем требовала постановка вопроса, очевидно не собирался. Как же докопаться до сути? Лавр перевел тему: — Почему наставники отпустили тебя одного? Птер хмуро зыркнул и весь подобрался, произнося: — Наставники больше за меня не отвечают. Я сам себе указ. Вот так. Значит, все-таки птер, прошедший специализацию. И при этом без имени?.. — Ты ведь сказал, тебя зовут Зэй? — Зэй, — согласился парень. Лавр в искреннем недоумении приподнял брови, и птер, отвернувшись, быстро дополнил: — Туу. Между двумя народами разговор всегда велся на языке крылатых как более многочисленных и гостеприимных. Юный знатец, конечно, тоже знал его, да только практики особой не имел, поэтому не сразу понял, что речь идет о части имени. Тем более что вспомнить, какая профессия кроется за этим суффиксом, ему никак не удавалось. В задумчивости он поскреб ногтями свою бородку и протянул: — Зэйтуу… — Не называй меня так! — враждебно взвился птер, но Лавр почел за лучшее не обращать внимание на эмоциональные выплески. — Туу — это… — Воспитатель, — ответил Зэй и спрятал за дрожащей кистью глаза так, словно ему крайне стыдно. Оттуда глухо донеслось: — Сегодня меня распределили воспитателем. — Ясно. Все и правда резко прояснилось. Перед ним сидел Зэй, птер, который не хотел быть Зэйтуу и стеснялся своего нового долга. Это было странно, но Лавр даже догадывался, почему он очутился в этих краях. Следовало узнать наверняка. — Так что ты все-таки здесь делаешь? — Я не собираюсь тратить свою жизнь на то, чтобы нянчиться с этими безмозглыми личинками! Лавр почувствовал себя сбитым с толку. Мало того, что птер имел свойство отвечать как-то пространно, так еще и с эмоциональностью, не присущей знатецам. Возможно, это норма для птеров? Лавр не понимал подобных жестикуляций и гнева. Хотя Зэй и говорил сиплым полушепотом, складывалось впечатление, что он орет. «Прямо как птенец Кри», — с неожиданным весельем провел Лавр аналогию про себя, а вслух переспросил: — Личинками? Но ты говорил, что тебя назначили воспитателем, а не фуражиром. — Да я же про нашу мелочь! — Но разве у вас не живорождение? Зэй застыл и посмотрел на недоуменного Лавра как на идиота, а потом внезапно вся его злость и обида на судьбу куда-то улетучилась. Птер растянул все еще плохо слушавшиеся губы в широкой подрагивающей улыбке и расхохотался. — А ты… потешный… — просипел он сквозь смех и закашлялся. Отдышавшись, резко успокоился и пожаловался Лавру так, будто тот его давний приятель: — Меня назначили воспитателем у детей от года до трех. Ты можешь представить?! — Наверное… — откровенно говоря, представить этого своенравного парня воспитателем было трудно: его самого еще воспитывать и воспитывать. Но решение о специализации принимали птеры, давно и тесно знакомые со своим подопечным. Вряд ли подобный выбор являлся издевкой. Лавр знал: наставники многие годы серьезно продумывают, в какое русло продуктивней всего направить деятельность каждого младшего птера. Однако Зэй определенно считал иначе. Скрестив на груди руки, он категорично заявил: — А вот я — нет! — Наставникам виднее, — пожал плечами Лавр. — Ничего подобного! На время снова воцарилась тишина. Зэй и ситуация, в которой он оказался, вызывали в Лавре массу вопросов, но он не знал, как принято общаться не то что с птерами, вообще с ровесниками. Поразмыслив, решил: в конце концов, он спас крылатого ценой своей репутации и теперь имеет полное право получить с этого хоть что-то. А удовлетворение любопытства, как ни крути, для Лавра было наградой редкой. Он углубился в расспросы: — Как они пояснили свой выбор? — Не знаю… Я не стал дожидаться. Услышал, как они назвали меня, когда зачитывали список, и… — И? — И решил, что докажу их неправоту. Принесу мицга. Назовут Зэйцихом. — Доказал, вижу. Лавр не хотел подтрунивать над парнем, но непривычная эмоциональность и открытость последнего живо передавалась ему, пробуждая крепко спавшие доселе за ненадобностью чувства. Юмора, например, пускай и грубоватого. Вопреки ожиданиям, Зэй не стал реагировать задиристо, лишь сжался, как от удара, опустив голову. Лавру стало стыдно за свою последнюю реплику. Очевидно, птер и правда мечтал стать охотником. Переведя взгляд на рукава рубахи, которые принялся выжимать прямо на себе, знатец поспешно сменил тему: — И что теперь? Еще хуже… Птер обнял себя, но не проронил ни слова. Сейчас он казался Лавру совсем мальчишкой. И вдобавок вел себя прямо как Кри после того, как чересчур разбушевался, требуя внимания, и чуть не разодрал Лавра своей жуткой когтистой лапой. Если чувство жалости напополам с ответственностью давно стало привычным, внезапное желание позаботиться о существе, которому сохранил жизнь, было почти что в новинку. Почти — потому что родившееся сравнение с птенцом скального крикуна отказывалось улетучиваться. Это определенно могло считаться особым отношением, которое ни к чему. Но если уж Лавр поднял этот камень, он обязан был донести его до верха горы. В данном случае — вполне конкретной горы: той, в которой жил незадачливый летун. Лавр вздохнул, но отметил, что принимать любые решения теперь, когда он уже единожды нарушил правила — не в пример легче. Может статься, это знакомство будет последним интересным событием, произошедшим с ним в жизни. Учитывая, что едва ли его однажды назовут посвященным знатецом, подобное можно утверждать с уверенностью. Только вот жалеть о несбыточном — так глупо! Перед Лавром стоит реальная проблема, требующая решения. А на его плечах — камень. И что с ним станет, когда проблема будет решена и камень сброшен, размышлять неуместно. Грустно улыбнувшись, Лавр вновь протянул Зэю ладонь и тихо произнес: — Пойдем домой.