В степи играют дети. Посыпают голову пеплом, давят пальцами красные можжевеловые ягоды, размазывают сок по лицу, хоронят в сырых ямах кукол, укрытых шерстяными платками. Люди и меры, совсем крохи и те, кому скоро придет время созревать — все играют в чуму, лепят маску дракона из скользкой красной глины и выбирают невесту — вестницу с костлявыми ногами, негласную предводительницу.
Горят костры, и черный дым клубами льется в небо - нет ветра, лишь покрывало серых облаков.
Один из детей разглядывает свои перепачканные бурым ладони и спрашивает:
— Аэдра ждут умерших в небе?
И замирают хороводы, смолкает нестройная песнь.
— Не ждут. — Говорит кто-то скорбящий по кукле. — Все в земле, в ямах, а кто в небо улетает — того звезды путают и на кусочки рвут в блестящую пыль, а потом рассыпают по миру Мундуса блестящей лентой, чтобы отца-Магнуса веселить.
Дети смотрят на костры. В огне горят родители, близкие, взрослые. Все, кого забрала чума, унес на тонких крыльях принц Периайт.
Периайт сейчас везде, в шорохе крысиных лап, в стонах умирающих, в тяжелом гнилом запахе, окутавшем каждый дом. Тех, кто остался, некому будет сжигать на погребальных кострах. В этом нет нужды.
Нет нужды и в играх, пародии на выбор. Ведь дракон уже выбрал вестницу, и она здесь, среди них. Сидит в центре прогалины, скрестив костлявые ноги, и смотрит на танцующее пламя, злое и яростное.
Найдет ли покой в его объятиях дражайшая мать и любимый отец?
Она очень надеется, что нет. Что души родителей и остальных улетят далеко-далеко, за границу неба, а там, в холодной пустоте космоса, магне-ге закружат их в танце и разорвут на клочки, которые потом рассыпят по куполу Мундуса. Это единственное желание вестницы к своему господину, и ради него она готова отдать ему себя всю. Ее не страшит ни огонь, ни боль, ни сон в сырой земле. Ничто не сравнится с тем, что было до этого.
Рядом падает один из младших, пухлые щеки были покрыты желтоватыми шляпками гнойных шишек, а дыхание пахло кровью и желчью.
— Веста, Веста, — его глаза блестят. — А красива в королестве у принца?
Вестница не была ни в одном королевстве, всю жизнь ее окружали только лачуги, мерзкие лица, жадные взгляды и степь, степь, степь.
Как всех их.
Поэтому мечта о чем-то красивом, величественном, как замок в далеких землях или волшебное королевство не были чем-то зазорным.
— Не знаю, — своим не принято врать. — А ты как думаешь?
— Конешно, — мечтательная улыбка и желтый потек в уголках губ. — Там многа драконов, больших башен. И море есть. — Увидеть море было мечтой каждого из них. — Красивае, синее, с рыбами. Кагда ты умреш, ты станеш рыбой, самой красивой, и мы будим плавать все вместе. — Он расслабляется, прикрывает глаза. — Ты, я, и мама с папой…
Вестница слушает, как его дыхание превращается в шорох, а затем стихает окончательно.
— Сжечь его? — спрашивает приближенный в маске дракона.
— Нет, — она убирает с его липкого лба растрепанную челку. — Опустите в воду. К другим. Он заслужил добрый сон вместе с ними.
Те, кто старше и сильнее, кивают. Берут еще теплое тело на руки и несут в сторону колодца. Звучит нестройная песнь, кружатся хороводы вокруг девочки-чумы. Безветренная степь продолжает праздник смерти.
А кто-то из приближенных, подходя к колодцу, морщится от запаха трупного смрада, хотя ему пора бы уже стать привычным для них.
Кто-то видит, как на щербатых камнях сидит женщина в белом, и рогатые бесы с колючей шерстью крутят в лапах оплывшие раздутые головы умерших детей. Ладони даэдротов пачкает чем-то густым и липким, тошнотворным, но они беззаботно резвятся у ног госпожи, смотрят неподвижными овальными зрачками, скалятся.
И кто-то, глядя на мир через прорези драконьей маски, думает.
А избрал ли их вестницу…
Периайт?
Намира оборачивается к юноше в маске дракона, единственному, кому суждено выжить после танцев у костра и в чьих легких уже свернулось великое благословение.
Единственному, кто знает, где спрятан отцовский меч.
Единственному, кому хватит духа взять на себя ответственность.
Намира смотрит в глаза вестника Периайта.
А в колодец, к другим маленьким рыбкам, падает еще одно тело.
Смертный так близко к даэдра, что может почувствовать исходящий от нее запах домашнего очага и плесени.
Один из приближенных уходит, не оборачиваясь. Его время скоро подойдет, и он хотел бы провести его у теплого костра, рядом самыми близкими на свете людьми.
Намира думает, что второй мальчик не пожелает уснуть ни в колодце, ни в объятиях земли. Ведь даже пустота холодного космоса не так страшна, если он успеет увидеть ушедших родных.
— Скажи мне, — спрашивает ее юноша, в чьих жилах течет кровь Ака. — Видят ли они добрые сны?
Намира смеется, не взглянув в его сторону.
Мальчишка ведь сам уже догадался.
Что мертвые рыбы на волнах Забвения не видит ровным счетом н и ч е г о.
