Mourning Dolls

Мне понравился новый постоялец. Я наблюдал за тем, как персонал выносит его вещи из экипажа, и отмечал, что привез он с собой немного. Не потому что мало имел, а, скорее, потому что был из тех, кому комната в моем отеле требовалась для статуса и престижа. Высокий шелковый цилиндр, инкрустированная серебром трость, галстук-боло с крупным звездчатым сапфиром – гость, без всяких сомнений, владел имением, в котором хранилась большая часть его роскошного гардероба. Постоялец был примечательно высок, нездорово бледен – на здешний лондонский манер, – и немолод, и все же, производил впечатление человека деятельного и энергичного. Он не жалел денег на чай и щедро раздавал комплименты горничным. Больше всего мне понравилось то, как он отогнал от себя на улице маленького чумазого бродяжку, просящего милостыню, как приказал служанке убрать из своих комнат подсвечники и часы с херувимами эпохи барокко и сам вынес за дверь чудесный пасторальный пейзаж с двумя невинными детьми, играющими с собакой. Я попросил в его отсутствие заменить картину на другое полотно кисти Элсли. Разумеется, позже я мог бы принести извинения за это недоразумение. Впрочем, нет, я хотел бы принести их лично, предвкушая шепот детских голосов в темноте его спальни, топот маленьких ножек, тоненький плач и пение глупых считалочек в коридорах. И это стало бы только началом. Мне рассказали, что новый гость не имел титула, однако был широко известен среди богемы Вейлгардена и слыл расточительным меценатом. Что у него не имелось недвижимости, приносящей деньги, а ремесло импресарио никогда не давало столько дохода, чтобы можно было позволить себе стать моим постоянным гостем. Мне рассказали, что его имя иногда звучало на баррикадах в доках, в пабах за столиками портовой матросни, в перешептывании шпионов Большой Игры, у беспризорников на крышах Флита, среди охотников за дрянью, вроде Паучьего Совета, в лавках, торгующих диковинкам, и на привалах археологов Забытого квартала. Большой простор для фантазий, живущих среди теней моего отеля. К тому же, он был из тех, кто лечат свои раны, телесные и духовные, забытьем лауданума или снами тюремного меда, а в комнатах его не переводились ивовый абсент и грибное вино. Клянусь, он был мне очень по душе. Что я и поспешил продемонстрировать ему при первой нашей встрече у фонтана в вестибюле. Гость, отраженный длинным силуэтом в начищенном зеркале каменного пола, тронул уголок цилиндра, приветствуя меня: -Чем обязан?- спросил он, с достоинством скрывая спешку – кэб ждал его внизу, чтобы увезти на какой-то публичный вечер в Вейлгардене. Кажется, в Махогани Холл шел «Летучий голландец» Вагнера, а в салоне Графини должно было состояться поэтическое чтение, посвященное романтике южных колоний. Вестибюль я считал своим любимым местом в отеле. Он хранил мемориал – последнее напоминание о величии древнего города-государства, который был первым из похищенных Базааром городов. Каменный фонтан, выложенный трехцветной лазурной мозаикой, наполненный водой с привкусом вечности. -Мне хотелось поприветствовать нового постояльца лично,- отозвался я, копируя его позу.- Надеюсь, комнаты и расторопность горничных пришлись вам по вкусу. -Более чем,- кивнул он.- А! Так это вы менеджер отеля. Что ж, бесконечно рад личному знакомству,- он протянул руку в белой перчатке. Итальянские глаза с темными веками смотрели прямо, его осанка и смоляные волосы – все это неуловимо напоминало мне Его, каким бы он мог быть, если бы обрел только одну новую жизнь, а не тысячу. И я пожал его руку с удовольствием. -Вы можете обращаться ко мне в любое время с любым вопросом,- произнес я ответную любезность и не смог удержаться – пересек границу здешней вежливости и ласково тронул его лицо, после чего продемонстрировал выхваченную из воздуха серебряную монету. Древний, исцарапанный металл и полустертый рисунок кедрового дерева. Гость резко выпрямился, поджав губы. Фокус ему определенно не понравился, но он ничего не сказал – явно сам любил заставлять других испытывать неловкость. -Небольшой подарок,- сообщил я, протягивая ему эту маленькую реликвию. И он, постоянный посетитель лавок с редкостями, не смог отказаться. Повертел ее в пальцах, изучая обе стороны. -Благодарю,- его рука вновь взмыла к цилиндру. И мой гость ушел. Унес с собой монету, явно зная, что подобных ей ходит много в Подмире, и это всего лишь никчемные копии, плодящиеся, несмотря на то, что на них ничего нельзя купить. Жалкие сувениры. И все же, той, что досталась ему, расплачивались в библейские времена. Его тающий во мраке коридоров силуэт заставил меня испытать грусть. Меланхолия повела меня, словно тоскующего любовника, к балконам, под сенью которых я мог наблюдать, как он сходит по широкой лестнице вниз. Улицу окутывал зеленый туман, на крышах сновали кошки, беспризорники возились у канав, приглушенные вскрики доносились со стороны Украденной Реки, а на проезде Женских Костей пытались разминуться двуколки. Он остановился, не дойдя до кэба. Из темноты под оградой возникла фигура, шагающая неровно, с сутуленными плечами и руками, засунутыми в карманы. Это был молодой человек с неряшливо повязанным галстуком и взъерошенными темными волосами. Мой гость наверняка хорошо знал его, так как терпеливо ждал, пока они поравняются. -Черт тебя побери! Ты что, пьян?- озвучил мои догадки постоялец, и голос его сочился негодованием. -Совсем немного!– юноша примирительно поднял ладони, однако было видно, что ему сложно даже поддерживать вертикальное положение.- Стоит ли разводить такую панику на этот счет? -Это никуда не годится! Какой позор! И ты что, думаешь в таком виде ехать в оперу? -На самом деле, я думал, ты покажешь мне свои новые апартаменты. Вифлеемский отель, черт возьми?!- юноша повернул лицо к балконам, глумливо присвистнув.- Королевская роскошь! Или что там писали в газетах?.. -Ты опоздал на два часа, тупица. -Ну, так у меня нет часов! Давно бы пора исправить это, ты так не считаешь? – капризный тон, за которым последовал очередной глупый смешок. -Что с твоими глазами? Тюремный мед? Морфий? -Да хватит уже об этом! -Ты никуда не едешь. У меня нет времени учить тебя манерам, но я не потерплю такого безобр… -Чшш, Джейкоб, побереги свои речи для богатеев в ложах. У меня для тебя кое-что есть. Я тут ездил в Политрим, и… Заслышав его слова, я тоже подался вперед, как будто это могло сделать для меня ближе далекий пыльный город, где я, без преувеличения, мог бы поцеловать каждый камень. -Ты был в Политриме?- гнева в голосе постояльца изрядно поубавилось.- Как это ты умудрился съездить туда раньше меня? -О, шикарное место. Как раз в твоем вкусе – одежда ходит по улицам колониями, люди из глины отпочковываются прямо из стен, чайник и тарелки убегают от тебя по столу. Все как ты любишь…- он фамильярно изобразил пальцами человечка, прогуливающегося по груди моего гостя, а после извлек на свет фонарей шкатулку.- Вот. Постоялец открыл ее, и я услышал жалобный плач и вой – тихие, но отчетливые звуки во влажном туманном воздухе. Сладостная песнь. -Свечи?- спросил мой гость, явно любуясь подарком. -Будут орать еще громче, когда подожжешь. Там чувствуешь себя убийцей и насильником с каждой никчемной вилкой или куском бумаги. Весь гребанный город живой… -Ты все равно никуда не едешь. -Да понял я, понял. Считай, что просто заскочил повидать… -Мы еще поговорим об этом. А теперь катись ко всем чертям и хорошенько проспись. -Да, сэр. А ты не усни от скуки в своей ложе. -Я найду кем себя развлечь. Экипаж покатил в сторону богемных кварталов, а юноша стоял, пошатываясь, на мостовой. Он и впрямь здорово набрался. Поэтому я не смог не пойти за ним, когда он начал шагать в направлении Спайта. Мы продвигались по молчаливым улицам, освещенным редкими фонарями, сопровождаемые крысами и шуршанием в подворотнях. Ему было сложно идти ровно, и время от времени его вело к стене или к середине улицы. Догнать его не составляло труда, и я не спешил, меряя длинными шагами брусчатку. В какой-то момент он явно должен был понять, что я иду именно за ним. Я всем своим естеством ощущал, как пляшет тротуар под его ногами, как темнота наползает со всех сторон, оставляя перед ним только узкий коридор улицы, как шепоток катится по углам вместе с мусором, и как он чувствует спиной, что не один, что я не отстану. «Обернись. Поприветствуй меня. Заговори со мной. И мы отправимся в королевский отель, с богатой лепниной и алыми, как кровь, коврами. В номера без окон и выходов, в бесконечные коридоры с миллионом дверей, к гостям, держащим свои головы под мышкой… Ты увидишь все то, что хотел увидеть, и гораздо больше… Просто обернись…» И он остановился. Я широко улыбнулся, готовясь снять цилиндр, чтобы представиться, но замер. Что-то и впрямь странное было с его глазами. Зрачок на всю радужку и дальше, намного дальше. Он не был испуган. Он улыбнулся мне и сказал: -Одного тебя мать родила такого, Буйволицы Ограды, Нинсун, над мужами главою ты высоко вознесся… Почему твои очи наполнились слезами, опечалилось сердце, вздыхаешь ты горько? Вдох застрял у меня в горле, потому что это был язык, на котором говорили в дни, когда Вавилон был юным. Я замер, а он подошел ко мне – человек, который заговорил Его голосом, его словами. Он взял мою руку, поднес ее к губам и приложил к своей щеке. -Я вижу сон о тебе, мой энси,- сказал он.- Я хотел бы видеть этот сон вечно. А в голове моей пронеслись воспоминания, как мы сплетаем руки на берегу синего Евфрата, среди тростника и камышей. Как шевелит горячий ветер полог нашего шатра. Как я оплакиваю его, павшего от моей глупости, а надо мною стоят фигуры в темных капюшонах – у одной в руках чаша, у другой свеча. И я готов продать что угодно, целый мир, а не только огражденный Урук, лишь бы вернуть его из царства ночи. И они вернули. Но мы больше никогда не были вместе. Он больше не был человеком. Он стал городом. Слезы наполнили мои глаза, а из груди исторгся стон, наполняющий колокольным эхом улицу – от него задребезжали стекла, и люди повскакивали в своих постелях поседевшими. И тут он отступил назад. Глаза его изменились. -П-просите, сэр,- выдавил он и зажал себе рот. Отошел еще, и его стошнило. На мостовую выплеснулась струя черной желчи, зазвенел о камни нож-карандаш, исторгнутый измотанным телом. -Господи… - произнес он, вытирая губы и глядя на лезвие, поблескивающее во мраке. – Я прошу прощения, сэр…- но я его уже не слышал. Я шел обратно, к фонтану, который помнил нас обоих, горевать о Нем. О Короле Тысячи Сердец. О моем Энкиду. Юноша ушел в другую сторону. А на земле остался лежать нож из Политрима, живого города. Ожидая нового, менее удачливого хозяина. Чтобы попасть на первые страницы газет. Чтобы стать новым Джеком Улыбок. 13.04 17.05.2016 Минск