Дознание и доносчик

      Бам. Бам. Бам.       Дождь бил по карнизу, словно неумеха-барабанщик, впервые взявший в руки деревянные палочки. Он ударял по металлу невпопад, без ритма, то с огромными паузами, а то и по пять ударов в секунду. Порой я беспокоился: а ну как это предвестие обильного ливня? Но за окном моросил лишь мелкий, никому не причиняющий вреда ленивый дождь. Временами металлические удары и вовсе обрывались, уступая место театральной паузе: будто руки небесного исполнителя устали от непривычной работы, и теперь новоиспечённый музыкант ждёт, когда же его кисть перестанет болеть и он вновь сможет играть свою бестолковую музыку?       Бам. Бам. Бам.       Я бы советовал ему бросить свои скверные потуги.       Очередная папка архивных документов легла на стопку обработанного материала. В другой стороне стола покоилось ещё две корки с делом, что не могло не обрадовать моей измученной души: совсем немного, и её ждёт долгожданная встреча с домашним телевизором. Деградация на диване — номер пять в списке моих любимых занятий, и я спешил наградить себя за ударные трудовые будни.       Бам. Бам. Ба-бам... БАМ!       Зал, выделенный шестому отделу Токийского управления полиции, был непривычно пустым и тихим. Просторное помещение с высокими потолками и широкими окнами ныне же погрузилось в аномальный для него полумрак. Одинокие лампы дарили блеклый свет «экономного режима», мерцание от уличных фонарей, машин и вывесок не имело ни единого шанса прорваться сквозь плотно стянутые жалюзи, и единственную возможность читать давали настольные светильники.       В столь поздний час обычно шумный и крайне суетливый зал вмещал в себе лишь двух усердно трудящихся над бумагами мужчин: меня и сидящего напротив старшего напарника.       ПЛЮХ!       Голова дёрнулась вверх, и я, рассеянно хлопая глазами, уставился на Хворика. Сэмпай, с кислой миной шипя себе что-то под нос, сполз на пол и с крайне раздосадованным видом поднял свои папки на стол. Само тело тридцатипятилетнего гения не спешило возвращаться на родное седалище.       — Зачем? — глубокомысленно изрёк мой сэмпай, наполняя голос нотами отчаянья. — Степлер, скажи, на кой чёрт мы сводим квартальные отчёты в субботу вечером, да ещё и посреди апреля?       — Знаете, сэмпай… — не менее внушительно протянул я, — то, что Вы задаёте свой вопрос на одном уровне с плинтусом, не сдабривает Ваши слова излишней значимостью.       Меня одарили хмурым взглядом санитара психбольницы: увы, наставник редко был способен оценить моё остроумие должным образом.       Как для своего возраста, Хворик тяжело поднялся на колени, а затем, держась за край столешницы, словно дитя малое, заполз на мягкое сиденье офисного кресла. Я быстро опустил взгляд в свои бумаги: раздражать сэмпая излишним вниманием было бы большой ошибкой.       Бам. Бам… Ба-бам.       Делу №23415 недолго судилось удерживать моё зыбкое внимание. И без того тошнотворный настрой Хворь-сэмпая, как это часто бывало, начал покидать сектора «нытье» и «апатия», закрадываясь в область откровенной паники. Блеклые глаза копа всё чаще и чаще судорожно вглядывались в циферблат спешащих на десять минут наручных часов. Каждый удар капли дождя о металл вызывал волну содроганий его щуплого тела, а на оставшуюся стопку злосчастных документов сэмпай посматривал едва ли не с гневом, что, в отличие от меланхолии и нервозности, было абсолютно не свойственно характеру моего первого напарника.       Метания наставника выматывали его, а в моей душе поливали ростки сочувствия и милосердия. «Жалкий вид Хворика нас, пожалуй, доконает», — практично отметил мой новоявленный внутренний голос, и я, идя на поводу у бесплотного советника, рискнул вмешаться в запущенный процесс саморазрушения.       — Хворь-сэмпай, — увещевательно начал я, подбирая нужные слова, — не волнуйтесь. Жена Вас, разумеется, поймёт и простит…       — Ты её не знаешь! — резко, пусть и без злости, выпалил мой коллега, подняв тревожные глаза. — Она меня живьём собакам в приюте скормит, если я опоздаю на день рожденья тестя, — отчаянно добавил сэмпай, в безнадёге перелистывая остатки архивной посылки. Новые слова на ум не приходили, и в зале повисла неловкая пауза.       Бам… бам…       — Степлер, — голос Хворика звучал потусторонне отдалённым, — почему из всего отдела только мы тратим своё время на эту чепуху?       — «Пути Йога неисповедимы», — с философским спокойствием процитировал я, едва пожав затёкшими плечами. Ещё одна папка благополучно добралась в противоположный конец стола. Моё пребывание в общем зале подходило к концу, что, впрочем, нельзя было сказать о сэмпае: как видно, беспокойные мысли мало помогали мужчине приблизиться к семейному празднеству.       Бам. Бам. Ба-ра-бам.       Последняя папка легла передо мной, словно пушинка. Пожалуй, стоило скрыть от сэмпая томящиеся внутри меня вихри счастья, но… улыбка сама расползалась по лицу, рассказывая миру о моей с трудом приобретённой свободе на сегодняшний вечер. Я щерю зубы; Хворь-сэмпай подчёркнуто не смотрит в мою сторону; бумаги на его столе, как назло, разлетаются во все стороны, и я, исполнив свой гражданский долг, счастливый, натягиваю висевший до этого на спинке офисного кресла пиджак. «Эдем достигнут», — подумал я, и тут, словно желая оспорить мой легкомысленный вывод, раздалась телефонная трель.       Тирель-тирель.       Следуя привычке, мои пальцы потянулись к настойчивой трубке, в то время как сэмпай, в знак протеста, вообразил себя мельницей из Дон Кихота:        — Стой! Нет! Не надо! Рабочий день закончился! Нас нет дома! — лепетал мужчина, в панике разгоняя воздух руками. Выкатившиеся влажные глаза едва ли не испуганно следили за злосчастным аппаратом.       — Тьфу на Вас, сэмпай! А если человек умирает? — с наигранным осуждением возмутился я, снимая серую трубку.       Лицо Хворика того стоило.       — Идиот! К нам звонят, когда уже все мертвы, — простонал наставник, но было поздно. Хитро сверкая глазами, я дал понять человеку на другом конце провода, что слушаю его в крайней степени внимательно. И куда только делось моё недавно проросшее сердоболие? Небось завяло — на такой-то почве это не удивляет.       Выслушал, ответил, повесил трубку. Встретился с затравленным взглядом сэмпая. Ещё шире улыбнулся. Наш томный вечер приобрёл остринку.       Сэмпай решил начать издалека:       — Мне послышалось, или ты сказал, что я берусь за это?       — Сказал, — утвердительно киваю, наводя порядок на рабочем месте.       — Зачем? — поинтересовался Хворик после недолгой паузы.       — Ну, — задумчиво протягиваю я, вытаскивая из-под стола любимый кожаный портфель, — затем, что Вы лучший?       Как бы грустно это ни звучало, но дорогой коллега не был удовлетворён идущими от самого сердца словами. О чём не преминул сообщить. В ответ же был выдан мой неудачно сдавленный смешок.       — Хворь-сэмпай, взгляните правде в глаза, — предложил ему я. — Оставшейся работы здесь минимум на полночи, так что Вы, можно сказать, уже опоздали. При таких раскладах задачей больше, задачей меньше, а слюнявые дворняги уже предвкушают дивный ужин с Вашим непосредственным участи…       — Стоп, — сэмпай жестом прервал мои пространственные рассуждения. — Не то спросил. Зачем трубку взял?       Столь искреннего недоумения на моём лице, пожалуй, ещё не появлялось:       — Сэмпай, Вы чего? Это же наш долг перед Японией и Императором.       Помнится, я говорил, что Хворик — человек пусть слабонервный, но абсолютно беззлобный. Так вот, только что я нашёл пределы и его терпения. К голове полетела папка в твёрдом переплёте, и я, уворачиваясь, мысленно передал маме привет за моё спортивное детство. Папка встретила паркет глухим стуком, и я зачем-то подумал, что давно не слышал бездарного ударника. Дождь закончился.       — Вы чего? — обиженно проскулил несчастный я, лениво подбирая у своего стола приземлившийся снаряд.       — Чего? — переспросил Хворик, недоверчиво глядя на моё лицо. Видать, решал: действительно ли я недоумок или просто притворяюсь. — Мальчик, наш долг, то есть смена, уже два часа как уплачен. Сейчас это забота седьмого отдела, в который бы и позвонили, в случае если здесь никто не ответил на вызов.       Некогда поднявшая трубку кисть виновато приложилась к принявшим вызов устам:       — Ой! — сорвалось с моего языка, и на этом раскаянье закончилось. — Ну, с кем не бывает. Счастливо оставаться! — положил на стол папку, закинул портфель за плечо и без лишних забот направился прямиком к выходу.       — Стой!       Сэмпай, на удивление, резво вскочил с кресла и, обогнав меня, перекрыл своим болезненным телом единственный проход в коридор.       — Степлер, зайди по дороге на место преступления. Пожалуйста, — добавил наставник, встретившись с моим весьма нигилистическим взглядом. Я едва лишь покачал головой: с высоты моего роста щуплая преграда выглядела, по крайней мере, смехотворно.       Хворик — недаром самый востребованный сотрудник в отделе — быстро уловил сложившуюся обстановку. И, видать, по той же самой причине сдаваться не спешил.       — Что взамен? — он спросил устало, принимая свою неизбежную участь.       — Машину, — ни секунды не раздумывая, выдал я, показывая миру белизну своих тридцати двух. Ну ладно, тридцати — два моляра были беспощадно выдраны в стоматологической клинике. — На неделю. А Вы пока на метро покатайтесь.       — Крыса ты инфантильная, — незлобиво сообщил мой всепрощающий наставник, протягивая ключи автомобиля. Любимая «Тойота» цвета мокрого асфальта ждала меня на стоянке.

***

      Как выяснилось, барабанщик покинул нас с целью взять мастер-класс у более умелых исполнителей. Спустя десять минут консультаций этот новоявленный Паганини вновь стал осыпать землю водными ударами… И плевать, что итальянец был скрипачом.       Поездка в седане после ежедневных мучений в забитом клерками метро вызывала во мне чувство гнусного превосходства над всем их пешеходным племенем. А слияние с родным автомобилем только прибавляло к моим эмоциям светлых тонов.       Полгода назад Хворик получил «Тойоту» «в награду за особые заслуги», а я, как его верный напарник, в тот раз вновь остался ни с чем. «Зато тебя на доску почёта повесили», — милостиво утешал меня Йог, но толку с этого было мало: фото Хворика качалось на петле рядом с моим и ощущение смутного недовольства продолжало скрести где-то в области сердца.       Но в этот раз, пусть и на неделю, я вернул справедливость в наш мир, и звук воды, бьющейся о крышу моей машины, был словно мёд на обиженную судьбой душу.       Бам. Бам. Бам.       Пункт назначения долго искать не пришлось: мигалки служебных машин и кучка хмурых полицейских всегда отменно выделялись на образцовых в целом улицах столицы. Подогнав авто к неброскому переулку, я едва не поразился его… характерности? Это была чистая классика: узкий и тёмный, укрытый тенью создавших его кирпичных домов переулок; разрисованные граффити стены; предполагаемый тупик в невидимых моему глазу глубинах, и лениво скользящие по стеклу дворники.       Я вырубил двигатель.       Достал из портфеля фотоаппарат, ещё раз предварительно оценил обстановку, вышел из машины и, не глядя, хлопнул дверью новенькой машины. Намётанным взглядом вычислив ответственного за этот район дежурного, направился прямиком к нему, попутно разглядывая место преступления вне призмы лобового стекла. Крови было слишком много.       Эта красная жижа, пусть и слегка разбавленная дождевой водой, разлилась в достаточно таки крупную лужу, больше схожую на лягушатник. В такие я любил пускать бумажные кораблики, если мама отбирала другие игрушки за плохое поведение.       В угоду правилам представившись крайне робкому дежурному (и как он только в полиции оказался?), мельком глянул на валяющийся чуть дальше труп.       На первый взгляд, тушка была вполне средней комплекции. Даже если предположить, что перед нами чистая груда мышц, более восьмидесяти килограмм она весить точно не будет. Объем крови человека в среднем соответствует семи процентам от общей массы тела, что в нашем случае — пять с половиной литров красной жидкости.       Помнится, уронил я некогда шестилитровую тару с водой на пол… Так вот, здесь лужа была побольше.       Да и полное обескровливание возможно только в случае определённых манипуляций с трупом, что в данной подворотне наблюдать не приходится. Вывод напрашивался сам собой.       — Степлер-кун? А я думал, это дело должен был вести Хворик, — сэнсэй был, как всегда, само радушие. И почему здесь он, а не, допустим, та новенькая, что осматривала труп в Имай-корпорэйшн? Карма решила покарать меня именно сегодня?       — Хворик на больничном, — по старинке отмазал я своего нерадивого наставника, шагая на встречу с новым знакомым — тушкой восьмидесяти килограмм максимум. Браваду мою смыло мигом.       Зрелище было красочным и грязным; фреска конченого извращенца, живущего с рядом тяжких психических заболеваний. Врождённое хладнокровие не помешало мне ощутить тень мандража, дрожи и… восхищения? Да, это была дикая, сюрреалистическая картина: рваная полоса плоти тянулась от макушки до ноги, предоставляя всем желающим дивное анатомическое пособие, дополненное мраком подворотни и озером чужеродной крови. Удался такой этюд искуснику далеко не сразу, о чём кричала не до конца раздробленная голова с одним лишь уцелевшим стеклянным глазом. Остатки мозгов заполняли череп, напоминая отношения между кашей и кастрюлей, а алая слеза стекала по белку и щеке, тонула в лягушатнике, как приток жуткого водохранилища.       — Пила, что ли? — услышал я со стороны свой голос, все ещё вглядываясь в пустоту окровавленного глаза.       — Ага, бензопила, — самодовольно исправил старый патологоанатом, выдёргивая меня из пелены, казалось бы, стойкого наваждения.       А у Вас зоркий глаз, сэнсэй. Вижу, не одну собаку на садовом инвентаре съели, спаситель Вы наш.       Собравшись с мыслями, я продолжил свой осмотр. Благо морок рассеялся, и теперь мой острый взгляд цеплялся за пол, возраст, комплекцию и то, что побуждает интуицию скрести острыми когтями по слишком рано расслабившемуся рассудку. В голове вырисовывался первый лист будущего отчёта: «Мужчина, лет под пятьдесят, обручальное кольцо в наличии. Дальнейший осмотр был невозможен в связи с помехами в лице излишков крови».       Подняв голову, ещё раз оценил декорации. Как и думал: вдали скрытый тенью тупик, окна в наш закоулок строители выводить не захотели, а ряд мусорных баков стал замечательным пристанищем для захудалой городской кошки. Капли крови на стенах после стоит осмотреть внимательнее.       В целях страховки ещё раз проскочил взглядом по жертве: теперь мне виделось только разодранное в клочья мясо, зачем-то упакованное в джинсы и спортивную футболку под номером семь. Я окончательно вернул себе душевный покой.       Ноги затекли от сидения на корточках, а ранее едва заметный дождь теперь становился все настойчивее. Больших причин для удаления искать нужды не было, и я поднялся на ноги. Криминалисты на место преступления ещё не явились, а мне оставалось завершить всего одно маленькое дельце.       Мураками-сан оказался весьма душевным человеком, зря я так взъелся на его трусливость. Этот замечательный коп так удачно подтвердил мою догадку, что теперь мне осталось только сгрузить последнюю работу на сэнсэя и со спокойной душой скрыться в чертогах родной квартиры. Только пару фото сделаю на память: не каждый день такое искусство на глаза попадается.       Рядом послышался глухой удар, и сиплый голос полицейского задал занимательный вопрос:       — И чья же она тогда?       Я едва пожал плечами:       — Мне почём знать? — сказал, фотографируя весьма недобросовестную имитацию брызг крови на стенах. Идея у меня, разумеется, была, но утешать ею забавного полицейского я не торопился.