Свои и чужие /сборник/

Лето было слишком жарким в этом году. А ночь двадцать первого июля и вовсе была невыносимой. Панси распахнула окно, да так и просидела несколько часов кряду, вглядываясь в темноту. Дул ветерок, но ей совершенно не было холодно; было душно, и Паркинсон сидела на подоконнике в одних шортах и легкой футболке, мечтая раствориться в прохладе вечера. Панси ненавидела лето еще со школы; летом девяносто пятого ей сказали, что Тот-Кого-Нельзя-Называть возродился; летом девяносто шестого она узнала, что Драко принял Черную метку; летом девяносто седьмого она поняла, что ее ждет та же участь, и еще — что война неминуема; летом девяносто восьмого она стала бесприданницей, потерявшей все, а Драко женился на Астории Гринграсс. На чертовой Астории Гринграсс, яркой девице, гордо носившей свой «нейтралитет». Непорочная девчонка, за которую давали хорошие деньги. Где она была, когда Панси таскалась за Малфоем, как подбитый щенок, восхищаясь его облезлой макушкой и искривленным в презрении ртом? Как она ненавидела сейчас Малфоя и уже-не-Гринграсс! И как она ненавидела саму себя… Ее буквально тошнило от любых воспоминаний о том, какой она была год назад: от ее крика «Да вот же Поттер! Схватите его!» в Большом зале, который до сих пор звучал у нее в голове; от своих толстых ног (да, тогда ей не приходилось экономить каждый кнат, чтобы есть хотя бы раз в день), от своих замасленных глазок, от своей мерзкой улыбки, от своих ужасных слов и мыслей, от своего лицемерия и подобострастных взглядов, которые она кидала на Малфоя. Сейчас, как никогда раньше, она ясно осознавала всю глупость и вычурность того мира, в котором она жила. Но неужели для того, чтобы осознать это, ей нужно было пережить смерть отца, разорение их семьи? Пережить целый год, прожитый впроголодь, презрение врагов и ненависть друзей? С тех пор она больше никогда не влюблялась, никому не доверяла, ни с кем не общалась. Для нее не существовало родных и близких, ей не хотелось никого поцеловать или обнять. Сначала она ненавидела окружающих и жалела себя. Потом осталась только жалость — и отвращение. Если бы этой ночью она взглянула бы в зеркало, висящее прямо у входа в ее маленькую обшарпанную квартирку, она увидела бы красивую темноволосую девушку, которую совершенно не портил ни низкий рост, ни бедная одежда. Если бы Панси чуть-чуть распрямила плечи, сделала бы глубокий вздох и улыбнулась, она бы увидела статную великолепную женщину с суровым взглядом и непоколебимой уверенностью в себе. Если бы Панси отстригла волосы, надела свое самое яркое платье и весело пробежалась по улице, счастливо кивая прохожим, в нее влюбились бы три маггла и один маг, случайно оказавшийся поблизости. Он сделал бы ей комплимент, наколдовал орхидей, а потом позвал бы на свидание. И она бы согласилась, настороженно, но с надеждой. И может быть, у них бы все получилось. И она бы больше не занашивала до дыр растянутые футболки, и не жила в маленькой квартирке, и не сжималась от осуждающих взглядом. Она бы ожила, и готовила по утрам яичницу, и пела песни, и бегала босиком по чужой квартире, и обнималась бы, и не спала целыми ночами, наслаждаясь жизнью. Но Панси лишь хмурится, зло захлопывает окно и ложится обратно на кровать, ненавидя это лето, и эту жару, и эту жизнь. Потому что намного проще ненавидеть и утверждать, что любви не существует, чем перестать, наконец, жалеть себя и хотя бы попытаться стать счастливей.