Из осколков мира

Германия, Советская зона оккупации Младший лейтенант Алексей Зельченко был зол как чёрт и больше всего на свете желал набить кому-нибудь морду. Даже знал точно, кому. Когда бойцы вверенного ему взвода тайком квасили местный шнапс и являлись на построение, дыша перегаром — это он мог понять. Когда кто-то из них внезапно обзаводился синяком под глазом или разбитым носом, оправдываясь тем, что «шёл в темноте, споткнулся, упал на камень» — это он мог понять. Сам иногда бывал таким камнем, чего уж там. И даже то, что рядовой Воробьёв нашёл в городе, где располагалась их часть, бабу, которая запала на это лопоухое недоразумение, он тоже мог понять и даже делать вид, что ни о чём не догадывается, проявляя тем самым мужскую солидарность, хоть и в нарушение воинской дисциплины. Но вот то, что Воробьёв так увлёкся этой бабой, что проторчал у неё всю ночь и не явился в казарму, не лезло ни в какие ворота. Лейтенант вполне ожидаемо получил по шее от командира роты и теперь прочесывал Леопольдштрассе, где, по словам товарищей Воробьёва, жила его зазноба. Точного адреса никто не знал, и Алексею приходилось стучаться во все дома подряд и расспрашивать хозяев, не замечали ли они советского солдата, захаживающего в гости к какой-нибудь одинокой фройляйн? Сперва он просто спрашивал про одинокую фройляйн, но быстро заметил, что его, кажется, не совсем правильно понимают. Поэтому барабаня в дверь очередного дома, он был уже порядком на взводе, и рядовому Воробьёву, обнаружься он на пороге, не поздоровилось бы. Увы, дверь открыл невысокий сгорбленный немец, уставившийся на Алексея снизу вверх с каким-то подозрительно радостным ожиданием. Не успел Алексей в очередной раз скороговоркой выдать заученную фразу про солдата и фройляйн, как немец закивал и замахал руками. — Сюда, сюда, — по-русски зачастил он, указывая на дверь. — Фройляйн здесь! — А солдат? — уточнил Алексей. Он говорил по-немецки, но его собеседник не обращал на это внимания, продолжая разговаривать на ломаном русском. — Солдат сюда, да. Идти скоро. Так и не поняв, то ли Воробьёв должен был скоро прийти, то ли немец имел в виду скорость, с которой тот прибежал к любовнице, Алексей последовал за шустрым немцем в дом. На лестнице было темно, под ногами похрустывал не то песок, не то грязь. Скорее, последнее — в коридоре второго этажа, где стало посветлее, Алексей увидел трещины на потолке. Коридор был короткий, двери в комнаты закрыты, и только из кухни, расположенной в самом конце, пробивался свет. Если бы не яркое майское солнце, здесь был бы тот же сумрак, что и на лестнице. Вдоль стен громоздились картонные коробки, перевязанные верёвками, ящики, какие-то тюки, узлы из простыней. Как будто хозяева собрались уезжать и уже упаковали вещи. На одном из тюков лежала свёрнутая шуба, облезлая и попорченная молью. Запах пыли и старых вещей вызывал желание ни к чему не прикасаться, и даже от стен хотелось держаться подальше. Возможно, это барахло действительно принадлежало хозяину квартиры. А возможно, истинные хозяева и представления не имели о судьбе своего имущества. Алексею было всё равно. Пусть с этим разбираются другие. — Сюда, сюда, — немец суетливо загремел ключами, открывая одну из дверей. Алексей на всякий случай положил руку на кобуру и кивком приказал хозяину зайти в комнату первому. Тот подчинился, и тогда Алексей сам заглянул внутрь. В нос ему сразу ударил запах духов, несвежего белья и пота. На широкой кровати сидели две девушки, почти голые, если не считать чёрных чулок на поясе, да ещё на одной был бюстгальтер со сползшей бретелькой. Она рассеянно глянула на вошедших мужчин, не прекращая расчёсывать длинные вьющиеся волосы. Другая сосредоточенно чистила ногти, под глазом у неё виднелся тщательно напудренный синяк. — Роза! — возмущённо крикнул немец; девица в бюстгальтере неторопливо привстала на колени и уставилась на Алексея ничего не выражающим, равнодушным взглядом. — Две банки консервы. За час. За обе — три банки. Твою мать. Вот тебе и фройляйн. Предприимчивый немец затащил его в бордель. Алексей скривился от отвращения, представив, сколько солдат эти девицы уже успели обслужить. — Чистые, — словно угадав его мысли, сообщил немец. — Обе чистые! Ага, поверь такому на слово, а потом лечись от гонореи и ещё хрен знает чего. Нашёл дурака. — Две банки за обе, — торговался немец, поняв, что клиент вот-вот сорвётся. — Или сигареты. Сигареты есть? — Да не нужны мне твои бабы, — огрызнулся Алексей. Очень хотелось сунуть фрицу в морду за такое надувательство и за то, что теперь придётся снова шерстить дома в поисках Воробьева. Если выяснится, что добрые друзья перепутали улицу, случайно или нарочно, он устроит им весёлую жизнь... Немец хитро улыбнулся и снова закивал. — Не нужны, я понял. Идти сюда, — он буквально вытолкнул Алексея из комнаты, запер её на ключ и подскочил к другой двери. — Сюда. Алексей, в принципе, догадывался, что пропавшего солдата в комнате не окажется, а будет там, скорее всего, ещё какая-нибудь потасканная девица, которую немец постарается продать ему за натуральную валюту. Но всё равно зачем-то заглянул. — Янош! Скомканное бельё на кровати зашевелилось, поднимаясь, мелькнули спутанные чёрные волосы... «Сука, — отстранённо думал Алексей, всаживая кулак в солнечное сплетение немцу, — если бы эти бляди меня не видели, насколько было бы проще!» Немец засипел, сгибаясь, и Алексей без колебаний перехватил его за голову и крутанул, ломая шею. Он был убеждён, что некоторые поступки непростительны. Вспороть живот беременной женщине, повесить старуху, изнасиловать ребёнка... Тех, кто совершал подобное, надо было уничтожать, потому что ни один человек, имеющий хоть какие-то зачатки совести, так не поступил бы, а значит, тут и разговаривать не о чем. Животные уничтожают больных сородичей, чтобы сохранить стаю. Вот и людям не мешало бы. Содержание борделя, конечно, не было преступлением, каждый выживает, как может, и на женщин, продающих себя ради куска хлеба, он уже успел насмотреться... но одно дело — взрослые девки, и другое — ребёнок. Дети, в понимании Алексея, были безусловной ценностью. И вот этот, не то мальчик, не то девочка (судя по имени — наверное, мальчик), который сидел на разворошенной постели и не мигая смотрел куда-то мимо Алексея — тоже. Нет, не куда-то. Он таращился на труп немца, осевшего на пол бесформенным тюком, словно один из тех, что стояли в коридоре. Пихнув его ногой, Алексей перешагнул через тело и подошел к кровати. — Не бойся, — сказал он по-немецки. Те же немигающие глаза уставились на него. На худом лице они казались огромными; такие лица — с выпирающими костями скул, обтянутыми тонкой сухой кожей, за последние годы могли бы уже стать привычными, но почему-то каждый раз поражали своей отталкивающей неправильностью, как в первый. Губы мальчика были покрыты запекшейся коркой, на горле темнели синяки. Кажется, именно их Алексей и увидел за миг до того, как сломал немцу шею. Он растянул губы в улыбке, хотя знал, что улыбкой делу не поможешь — его рожей можно было пугать не только детей, но и взрослых. Один сержант из их роты до сих пор тайком крестился при виде младшего лейтенанта, хотя тот и рассказал, что обгорел, когда неумело запустил фаустпатрон и поджёг на себе одежду. На самом деле, никакого фаустпатрона не было. Таким уж Алексей уродился. И тёмно-красная кожа была не самой большой его проблемой, просто остальное удавалось прятать от чужих глаз. Мальчик смотрел на него молча. Не отвечал, но и кричать не пытался. Это хорошо. Если он не поднимет тревогу, Алексею хватит времени разобраться с телом немца. — Закрой глаза, — велел он мальчику и для убедительности поднёс ладонь к его лицу. — Закрой, понимаешь? Когда мальчик подчинился, Алексей нагнулся к телу немца и взял его за запястье. Разбомбленный дом он приметил ещё неделю назад — не намереваясь прятать трупы, конечно же, просто подумал тогда, что если надо будет прыгать куда-нибудь подальше от посторонних глаз, то лучше места не найти. Всё, что можно, из-под руин уже растащили, никому больше не придёт в голову сюда соваться. Тело он положил под стену с внутренней стороны и засыпал битым кирпичом. Если даже найдут, пусть думают, что немец сам забрался помародёрствовать, а стена взяла, да и рухнула. Бывает такое. Лишь бы на сломанную шею внимания не обратили. Когда он прыгнул обратно в комнату, мальчик так и сидел с закрытыми глазами и даже, кажется, не пошевелился. Можно было просто уйти. Пацан выбрался бы из дома, нашёл бы себе место... где-нибудь. Или, может быть, за ним присмотрели бы те девицы. Может быть. — Тебе есть куда пойти? Никакого ответа. Только глаза снова открылись и уставились на него. Затем, очень медленно, мальчик покачал головой. Да кто бы сомневался. Алексей протянул руку, и мальчик шарахнулся от него. — Я же сказал, не бойся, — досадливо повторил Алексей, раздумывая, во что бы его одеть. Белая рубашка, в которую тот завернулся, была настолько грязной, что к ней не хотелось даже прикасаться, но ничего другого в поле зрения не было, да и вряд ли мальчишка правильно поймёт попытку его раздеть. Пришлось пожертвовать гимнастёркой. Накидывая её на костлявые плечи ребёнка, Алексей старался двигаться медленно, чтобы не испугать его. — Я тебя сейчас подниму, — сказал он и повторил уже в который раз: — ты не бойся... и глаза закрой. Мальчик почти ничего не весил. И состоял, казалось, из одних костей. Местные жители давно уже не ели досыта, Алексей видел худых ребятишек и измождённых взрослых, но до этого Яноша им было далеко. Такие истощенные тела он в последний раз он видел... нет, стоп. Об этом лучше сейчас не думать. Прыгать прямо к казарме он не рискнул — всегда был риск нарваться на своих же бойцов, нашедших укромное место, чтобы пропустить по стаканчику. Поэтому метров триста ему всё-таки пришлось пройти. У ворот стояли комроты капитан Поляков и командир первого взвода Панин, курили и трепались о чём-то — именно трепались, издалека было видно, что разговор не о службе. Над службой так радостно не смеются. — Зельченко, где Воробьёв? — окликнул Алексея капитан. — Не могу знать, товарищ капитан, — буркнул тот. Прижавшийся к нему пацан оттягивал руки, а ещё от него неприятно пахло, и Алексей хотел поскорее сбагрить свою ношу полковому врачу. — Не нашёл я его. Вернётся — выебу. — Если не вернётся, тогда что? — Верну и выебу, — с капитаном Поляковым можно было не стесняться в выражениях, тот хоть и крайне редко разговаривал матом сам, но никогда не упрекал в этом других. Наконец капитан обратил внимание на закутанного в гимнастёрку мальчика. — А это ты где откопал? «В борделе», — вертелось на языке у Алексея, но были, в конце концов, границы, которые не стоило переходить. — В городе. — Почему не в госпиталь? — Там и без него народа хватает, вы же знаете. Да и не раненый он, просто истощён, — говорить об остальном при чужом человеке было как-то неудобно, да и слишком многое пришлось бы объяснять. — Пусть Семен глянет, ему всё равно делать нечего. Разрешите, товарищ капитан? Поляков задумчиво посмотрел на Алексея, затем на мальчика в его руках. Слегка нахмурился. — Разрешаю. Потом поговорим. Семён Хвыля, полковой врач, только покачал головой и указал на застеленную поверх белья толстым шерстяным одеялом койку, куда Алексей и сгрузил наконец пацана. Возникла небольшая заминка — почувствовав, что его оставляют, тот с невесть откуда взявшейся силой ухватился за руку Алексея, и разжать тонкие пальцы оказалось не так-то просто. — Цыганёнок, что ли? — Хрен его знает, — Алексей вгляделся в лицо мальчика. Чернявый, глаза тёмные, но кожа светлая — хотя, может быть, это от недостатка солнца. — Как звать-то хоть, знаешь? — Янош. — Венгерское вроде имя. Алексей пожал плечами. Он вообще в этом не разбирался, венгры, румыны и прочие национальности Восточной Европы были для него на одно лицо. — Выйди-ка. — Слушай, такое дело... — Алексей заколебался. — Чтоб ты знал. Мне его вообще-то в борделе продать пытались. Как девку. Так что, ну, понимаешь... — Да понял я. Иди давай, не съем я твоего пацана. Или сам поспать решил? — усмехнулся врач, и Алексей поспешил убраться. Закрывая за собой дверь, он услышал, как Семён затянул: — Ой, то не вечер, то не вечер... Алексей зевнул и помотал головой, прогоняя сонливость. Пение Семёна укладывало в сон самых стойких не более чем за минуту. Для врача, не имевшего подчас никаких обезболивающих, кроме ста грамм спирта и крепкого слова, эта способность была бесценной. Поляков ждал на улице. Панина уже не было, и капитан курил, облокотившись на забор и стряхивая пепел себе под ноги. Когда Алексей подошёл, ему без слов протянули пачку папирос. — Угощайся. Он поблагодарил командира кивком, вытащил папиросу, испытав, как всегда, рефлекторное желание пригнуться и оглядеться. За курение дед драл его хворостиной вплоть до ухода в армию, невзирая на то, что внук давно вырос и был уже на голову выше. — Оставил пацана? — Так точно. — Хорошо. Терещенко приезжал. Алексей поперхнулся дымом. — Блядь. — Не блядь, а батальонный парторг. Опять спрашивал, почему у меня комвзвода заявку на вступление не подаёт. — Пока воевали, это никого не ебало, — пробормотал Алексей. — Вы б ему напомнили о моём происхождении. Он разве не в курсе? Сами же завернут. — Ты не понимаешь, Лёшка. Ты подашь заявление, тебя завернут, и всё будет путём. А так ему, вишь, обидно. Вроде как брезгуешь. — Время берегу. Лучше скажите, будут у меня из-за этого проблемы? — Не будет. — Ну и всё. — Будут из-за другого. Папироса замерла в воздухе. — Очень серьёзно? — Трудно сказать. Вроде да, а вроде... Не смертельно, вот что скажу. Обойдётся. — Тогда ничего. Если Поляков говорил, что обойдётся, значит, беспокоиться было не о чем. Предсказания капитана Полякова чаще всего были расплывчатыми и неопределёнными, но сбывались безошибочно. Полгода назад, прибыв в полк и представившись командиру роты, Алексей был не на шутку озадачен, услышав от того: — Ну, показывай, что умеешь. Он хорошо стрелял, неплохо дрался холодным оружием и разбирался в связи. Но продемонстрировать это в палатке командира было затруднительно. — В бою увидите, товарищ капитан. — Ну-ну, — усмехнулся тот. — Не боишься, значит? — Немцев? — Того, что кто-нибудь увидит. Повисла пауза. Кажется, они имели в виду нечто разное, хотя то, о чём подумал Алексей, капитан иметь в виду никак не мог. — Я про то, как ты исчезаешь, — пояснил капитан, щелчком пальцев изображая, как, и у Алексея земля ушла из-под ног. — Ты же не такой дурак, чтобы у всех на глазах это проделывать? — Откуда вы... — пробормотал Алексей, и тут же понял, что палится. — То есть, о чём вы... Он все эти годы из кожи вон лез, чтобы ни одна живая душа... Заметили всё-таки, значит, и донесли. Кто? Как? Капитан снова усмехнулся и постучал пальцем по виску. — Видел. Кроме предсказывающего будущее капитана в роте был ещё один человек с необычными способностями — полковой врач Семён Хвыля, от пения которого люди погружались в глубокий сон. Капитан иногда в шутку называл Семёна сиреной, хотя, по мнению Алексея, шутка была не смешной. Сирена — она же будит, а не усыпляет... Семён воевал с сорок первого года, дважды попадал в плен и спасался благодаря тому, что перед казнью просил дозволения спеть свою любимую песню. Немцы соглашались. Они вообще, по утверждению Семёна, были сентиментальным народом. — Да перепились они, — докладывал потом Хвыля, сдавая повязанных фрицев командованию. — Взялись стрелять, а сами лыка не вяжут. Ну и развалились туточки все... Сам Алексей лишь однажды угодил в руки к немцам, и то сдуру — отправился в одиночку разведать, занят ли хутор, к которому подошла их рота, отвлёкся на красивый закат и получил прикладом по башке. Из сарая, где его заперли после допроса, прыгнул к своим, но те успели отойти на несколько километров, и Алексей едва не замёрз насмерть, пока брёл по лесу со связанными за спиной руками. Хорошо ещё, командир тогда был понимающий, не стал выматывать душу расспросами, точно ли сбежал сам, не выдал ли какой информации, не успели ли его завербовать. Поверил на слово. Алексей к тому времени слышал достаточно историй о подобных ситуациях, чтобы оценить, как ему повезло. Но здесь ему повезло ещё больше. Между ними троими сразу установились тесные, почти заговорщицкие отношения людей, хранящих общий секрет. Алексей знал, что он не один такой, дед рассказывал ему о девушке, умеющей менять цвет кожи на любой, какой захочется, хоть на красный, хоть на синий с пятнышками. Но до сих пор ни разу себе подобных не встречал. Сперва он отнёсся к новым знакомым подозрительно, но капитан эту подозрительность быстро развеял. — Мы, Алексей, должны держаться вместе, — сказал он в тот первый день. — И прикрывать друг друга. Иначе моргнуть не успеешь, как окажешься в каком-нибудь закрытом НИИ, и будут на тебе опыты ставить, как на лабораторной крысе. — Путь попробуют, — проворчал Алексей. — И попробуют. Нет-нет, — спохватился капитан, — это не точно будет, это я так. Но ты поверь, если дашь повод — попробуют. Он не собирался давать повод. Он прекрасно знал, что если кто-нибудь узнает о его способностях, то проблем будет выше крыши. Но представлялись они скорее чем-то вроде пожизненного заключения, причём в прикованном виде. Чтобы не прыгнул куда не надо и не спёр что плохо лежит. Оказалось, что фантазия у него работала плохо. Иметь рядом того, кто о тебе знает, действительно было удобно. Особенно если этот кто-то — твой командир, для которого не приходилось больше придумывать объяснения, как тебе удалось проскочить мимо патруля и остаться незамеченным. Капитан, в свою очередь, не стеснялся использовать способности своего комвзвода на полную катушку, тем более когда дело касалось транспортировки раненых. Одно только условие поставил: чтобы те были без сознания и не могли потом рассказать, кто и как доставил их в санбат. Ну и в быту, конечно, стало свободнее. Больше всего Алексея обрадовала возможность мыться в походной бане, не ломая голову над тем, как бы извернуться и сделать это в одиночестве. — Э-э... — сказал капитан Поляков, когда Алексей впервые разделся при нём. — Э-это что за хрень? Выяснилось, что длинный хвост с пикой на конце в видениях капитана не фигурировал. В общем, Поляков был единственным человеком, которому Алексей мог рассказать всю историю, ничего не утаив. Он выслушал, не перебивая, и только потом укоризненно сказал: — Убивать-то зачем было? — Психанул, — покаялся Алексей. — Сам уже понял, что зря. Но я, товарищ капитан, вот о чём думаю — ладно он продавал, но ведь находился же кто-то... понимаете? — Ты же не хочешь сказать... — Да вы что, нет, конечно. Наши все по бабам, причём ещё и бесплатно норовят, как Воробьёв. Но где-то же ходит эта тварь. Вот я б её, товарищ капитан, точно придушил. Он резко замолчал, уловив движение за деревьями. Через забор кто-то лез. Вервольфов здесь не встречали, но на всякий случай Алексей достал пистолет и снял его с предохранителя, заметив, что Поляков сделал то же самое. Незваный гость спрыгнул на землю, пригнулся, озираясь, и тут только Алексей его узнал. — Ах ты ж сука пернатая, — выдохнул он. — Воробьёв! А ну, стоять! Поняв, что его обнаружили, невысокий щуплый солдатик вжал голову в плечи и попятился. Алексей двинулся было к нему, на ходу убирая пистолет, но Поляков остановил его. — Отставить самоуправство. — Товарищ капитан, разрешите, я с ним воспитательную беседу проведу! — Не разрешаю. Пусть с целой мордой под арестом сидит. Раньше воспитывать надо было. — Так раньше было не за что, — пробормотал Алексей и под укоризненным взглядом капитана тут же заткнулся. Под вечер Алексей заглянул к Семёну узнать, как там мальчишка, — скорее из вежливости по отношению к товарищу, на которого он скинул найдёныша, — и с порога наткнулся на всё тот же немигающий взгляд, от которого становилось не по себе. Попытался было улыбнуться, но на улыбку тот не отреагировал, словно не заметил, хотя и глядел в упор. — И вот так весь день, — прокомментировал Семён, жующий бутерброд. Без вопросов достал вторую кружку, налил кипятку, поставил на выщербленный деревянный стол со следами от ножа. Алексей надеялся, что резали на этом столе только хлеб. — Тебе чай без сахара или хлеб без маргарина? — Вы, хохлы, хуже евреев, — буркнул Алексей, прекрасно зная, что и чай будет сладким, и маргарин найдётся. — А то! Где прошёл хохол, еврею делать нечего, — довольно подмигнул ему Семён, гордящийся свой прижимистостью, которая, впрочем, на деле была не такой сильной, как на словах. Алексей взял кружку, подул — пить кипяток он так и не научился. — Как он? — кивнул он на мальчишку, который всё это время продолжал следить за ним. — Сам видишь. Как проснулся, так на дверь и таращился. Тебя караулил. А жить будет, если ты об этом. Подкормить только надо. Насколько могу судить, в последнее время он ещё худо-бедно ел, но раньше, видно, голодал. Мне знаешь, что вспомнилось? — Да, мне тоже. Они оба умолкли, потому что эти воспоминания будить не хотелось. Их хотелось забыть, как страшный сон, и никогда в жизни к ним не возвращаться. — Пару дней пусть полежит, — разрешил Семён, — всё равно у нас тишь да гладь, я один тут кукую. Маринка в госпитале ночевать попросилась, капитан разрешил. — Ну и правильно. За нашими кобелями не уследишь, а там эти, монашки работают, я видел. Забавные такие, на пингвинов похожи. При них, небось, никто не полезет. Семён захохотал. — Ты где пингвинов-то видел? — В книге, — обиделся Алексей. Его что, совсем глухой деревней считают? — Понял, в общем. Спасибо. — Одёжку ему найди какую-нибудь. Или ребят попроси, они тут заходили уже, спрашивали, где ты его откопал. Я сказал, что не знаю, так что сам придумай. И посоветуйся с капитаном, куда его потом пристроить. Не на улицу же. — Завтра займусь. Чай наконец остыл так, что его можно было пить, не обжигаясь. Алексей неторопливо потягивал горячую жидкость, слушал ударившегося в воспоминания о мирном времени Хвылю и то и дело скашивал глаза на лежащего в койке мальчишку. Словно магнитом тянуло. Скашивал — и тут же отводил, встречаясь с ответным взглядом. Пристальным, напряжённым. И снова становилось не по себе. Он торопливо допил чай и встал. — Ты заходи ещё, — Хвыля тоже поднялся. — Малой-то тебя узнаёт. Может, хоть слово скажет. — Ладно, — на самом деле Алексей заходить не собирался — очень уж неуютно ему было под немигающим взглядом мальчишки. — Потом как-нибудь обязательно. Ну, бывай. Но прежде, чем он успел шагнуть через порог, пронёсшийся по комнате порыв ветра с громким стуком захлопнул дверь прямо у него перед носом. — Ничего себе у тебя тут... сквозняки, — ошарашенно произнёс Алексей. — Ага, — Семён переводил взгляд с двери на закрытое окно и обратно. — Сквозняки. Капитан Поляков клялся, что ничего не знал. — Может, показалось? — Да мне чуть рожу не расшибло, — Алексей покачал рукой тяжёлую дверь. — Проснётся — скажем, чтоб повторил. Янош спал — заснул ещё раньше, чем Алексей сообразил, что произошло. — Оставь ты ребёнка в покое, пусть хоть сил сперва наберётся. Ему же трудно было. — С чего ты взял? — Сам не видел, что ли — он сознание потерял сразу. — Так, — прервал их капитан, — проверить мы ещё успеем. Главное, чтобы он при ком другом не повторил, когда будет более-менее нормально себя чувствовать. Семён, присмотришь? — А чего сразу Семён? — возмутился Хвыля. — Пару дней у меня полежит, а потом пусть Лёшка забирает, это же он его притащил. У меня и без того дел полно. — А чего сразу Лёшка?! — Ну, решили, — хлопнул его по плечу Поляков. — Место у тебя найдётся, а ребятам скажешь, что пацан из наших, в Германию угнали. Будет как сын полка. Приказ понятен? — Так точно, товарищ капитан, — козырнул Алексей и тоскливо взглянул на навязанного ему мальчишку. Он считал детей несомненной ценностью, но вовсе не горел желанием повесить подобную ценность себе на шею. Комната, в которой жил Алексей, была крохотной и, скорее всего, раньше использовалась как подсобное помещение, но зато он жил в ней один. Настоящая роскошь, которой он был обязан всё тому же Полякову, понимавшему сложности своего комвзвода — ни тебе раздеться при посторонних, ни хвост размять. Вторую койку ставить было некуда, и так-то места едва хватало, поэтому Яношу постелили на полу. Узнав, что у подобранного командиром ребёнка не то что ботинок — штанов не было, один из солдат, хозяйственный Киричев, достал в городе всё необходимое, обменяв на хлеб и тушёнку. Ещё и разборчивым оказался, нашёл одежду почти впору, только ботинки оказались великоваты. — Спать будешь здесь, — Алексей указал на матрас. — Вот тебе полотенце, зубная щётка... зубы-то хоть чистить умеешь? — и, дождавшись кивка, вздохнул. — Ты бы хоть «да» сказал, что ли. Мальчик смотрел на него настороженно, словно ожидая подвоха, и обеими руками прижимал к груди банку сгущёнки — подарок Семёна. Ведь не пожалел же, куркуль... — Ладно, чёрт с тобой. Обживайся тут. Только под ногами не путайся. Вопреки опасениям Алексея, Янош оказался тихим и почти незаметным. Сам не лез, делал всё, что ему говорили. Ветер он больше не вызывал, сколько Алексей его ни уговаривал. Делал вид, что не понимает. А может, действительно не понимал. За Алексеем он бегал, как щенок, куда бы тот ни шёл. Заставить мальчика сидеть в комнате не удалось — Янош отчаянно боялся оставаться один. Истерик не закатывал, но когда Алексей, вернувшись, нашёл мальчишку забившимся в угол, в практически невменяемом состоянии, то плюнул и начал таскать его с собой, злорадно думая, что если капитан Поляков хоть слово скажет по этому поводу, он мигом предложит командиру взять найдёныша себе. Поляков же лишь хлопнул его по плечу и назвал молодцом. Из вредности, не иначе. Бойцы над командиром посмеивались, но по-доброму. Поначалу пытались было угостить «лёшкиного цыганёнка» сахаром или потрепать по голове, связист Славка Савичев даже конфет где-то раздобыл, но Янош шарахался от чужих, как чёрт от ладана, и постепенно его оставили в покое. От Алексея только не шарахался. Но тот и не нежничал особо с пацаном. Крутится рядом — и ладно. Вот и сейчас Янош сидел на развалинах попавшего под бомбёжку дома и копался в куче битого кирпича, пока Алексей с одним из солдат остановились покурить возле чудом уцелевшего яблоневого сада. Обстановка в городе в целом была спокойная; патрули, первое время гонявшие мародёров и разыскивающие укрывшихся среди мирных жителей фашистских солдат, теперь всего лишь присматривали за порядком. Подошедшему капитану оба солдата козырнули лениво, не выпуская из рук папиросы. Светило солнышко, отцветающие яблони наполняли воздух сладким ароматом, и если бы не разруха вокруг — отбомбились по району прилично — картина была бы почти идиллическая. — Здорово, бойцы, — капитан пошарил по карманам, досадливо поморщился. — Вот незадача, папиросы в казарме оставил. — Угощайтесь, товарищ капитан, — рядовой Коростылёв протянул ему свои. — Последнюю предлагаешь? — А я, если позволите, в казарму сбегаю. — Тогда другое дело. Спасибо, Витя. Всё спокойно? — Так точно, товарищ капитан. — Это хорошо, — Поляков с удовольствием затянулся, — Цветут-то как, а? — Дома сейчас, небось, тоже всё в цвету... — мечтательно протянул Коростылёв. — Что, домой хочется? — Да кому ж не хочется, товарищ капитан. — Вернёмся, Витя. Обязательно вернёмся. Раз уж до победы дожили, то осталось-то всего ничего, можно и подождать. Когда Коростылёв ушёл по направлению к казарме. Поляков взглянул на копающегося в кирпичах Яноша. — Кстати, о возвращении. Мальчишку-то с собой возьмёшь? Не оставлять же его тут. — Куда я его возьму, в спецпосёлок? — угрюмо спросил Алексей. — Да, это, конечно... Извини, не подумал, — капитан потёр подбородок. — А приезжайте ко мне в Москву? У тебя же среднее образование есть? — Десять классов. Ну и курсы ещё. — Вот и отлично. Поступишь в институт, парень ты способный. Вон как на немецком шпаришь, не хуже самих фрицев. — Я ещё и по-французски могу, — не удержался Алексей. Прихвастнул, конечно. По-французски он понимал неплохо, особенно написанное, а вот разговаривал с большим трудом, безбожно путаясь во временах и спряжениях. — Только кто ж меня отпустит? — Как это тебя могут не отпустить, скажи пожалуйста? Солдат, если я правильно помню, с учёта снимают. Паспорт-то тебе выдали. Значит, свободен ехать куда захочешь. — Как выдали, так и обратно отберут, — Алексей сорвал с ветки увядающий цветок и кинул под ноги. — Не буду я возвращаться. — Ты это брось, — строго сказал капитан, — ты за Родину воевал, медали имеешь. Тут уже другое отношение будет, надо думать. — Дед говорил, когда их везли на север, то обещали, что это на полгода. Завод построят и вернутся. А потом бац — останетесь здесь на всю жизнь. Сейчас тоже много чего пообещать могут, а потом скажут: всё, сиди, нагулялся. — Тебе-то это точно не грозит. — А раз не грозит, тем более — какой смысл возвращаться? Здесь лучше. Тепло, и люди живут — нам не снилось. — По Родине скучать не будешь? — В гробу я эту Родину... — Тихо ты! — Поляков отвесил ему подзатыльник. — Язык не распускай, тут тебе не окопы. Услышит кто-нибудь и доложит куда следует. — Ладно, ладно, понял. А Яноша вы заберите, товарищ капитан. Он к вам привык, а мне с ребёнком таскаться тяжело будет. Да и ему тоже. — Боюсь, Янош без тебя никуда не поедет. Так что подумай лучше про моё предложение. Они оглянулись на мальчика — тот усердно раскапывал что-то, скрытое кирпичами. — Я подумаю, — нехотя ответил Алексей. — Если только сразу в Москву позволят, а не так, чтобы сперва на Урал, а потом посмотрим. — Вот и договорились. А то выдумал — остаться. Как ты останешься, если ни дома, ни документов? — Придумаю что-нибудь. Яношу наконец удалось разворошить завал и добраться до того, что скрывалось под камнями, и он подбежал к Алексею, дёрнул его за рукав, чтобы привлечь внимание к своей находке — смятой, запорошенной рыжей пылью акварели с оторванным краем, изображавшей какие-то горы. Покрытые снегом вершины, похожие на гигантские гребни, возвышались над яркими цветущими лугами, а у их подножия искрилось на солнце синее озеро. Роспись художника напоминала примостившуюся у кромки воды птичку. Мирный, спокойный пейзаж. Может быть, хозяева дома, в котором он висел, даже ездили когда-то отдыхать в эти горы. — Красиво... — протянул Алексей, разглядывая картинку. Янош просиял, хотя сложно было сказать, понял ли он смысл слова или только уловил одобрительную интонацию — русские слова он запоминал с трудом. — Это что за горы, товарищ капитан? Здешние? — Альпы это, подписано же. Озеро Розе... что-то там, оборвано дальше. Алексей прищурился, пытаясь разобрать надпись. — Вот бы там тоже побывать, а? — картинка была хороша, глаз не оторвать. — Эй, Янош, нравится? Мальчик кивнул. Алексей протянул ему акварель, и тот сунул её за пазуху. — Ты только снова не начинай, слышишь? Пообещал ведь, — напомнил Поляков. — Да я так... Помечтать нельзя? — Алексей рассеянно положил ладонь Яношу на плечо. — Вот было бы здорово, если бы я куда угодно мог прыгать. Захотел — в горы, захотел — к морю. — На Луну ещё, скажи. Алексей засмеялся. — А что? И на Луну. Подбежал Коростылёв, протянул капитану пачку папирос. Тот поблагодарил кивком, сунул пачку в нагрудный карман. — Ну, бывайте, хлопцы. Несите службу дальше. Растрепал волосы Яношу — тот привычно уклонился — и ушёл. Коростылёв достал из кармана сухарь и с аппетитом прикусил. — Идём, что ли? — Ага, — Алексей двинулся вперёд по улице, так и не сняв руки с плеча Яноша. Да тот и не протестовал, шагал рядом, как приклеенный, то и дело задевая Алексея острым локтем. И это почему-то не раздражало. За несколько недель Янош так прижился в казарме, как будто был здесь всегда. Солдаты к нему тоже привыкли, и Алексей, в общем, особо за мальчишкой не следил. Поляков, правда, говорил пару раз, что лучше бы Яношу не особо мелькать перед глазами начальства, особенно такого, которому только повод дай прикопаться, но Алексей пропускал эти предупреждения мимо ушей, считая их обычной мнительностью. Поэтому когда в расположение роты приехал майор Золотухин, начальник штаба, Алексею и в голову не пришло, что у него могут быть проблемы. Он сказал Яношу, чтобы тот погулял где-нибудь, пока майор не уедет, но мальчишка уловил небрежность в его голосе и к просьбе отнёсся точно так же, как Алексей к советам Полякова. И, конечно же, попался на глаза майору в тот момент, когда тот уже покидал казарму и направлялся к своему автомобилю. Рядом с ним шёл капитан Поляков, которого майор уже успел прилюдно отчитать за низкую дисциплину в роте, и попадавшиеся им на пути солдаты старались слиться с пейзажем, чтобы не привлекать внимание ни того, ни другого. А Янош, ни о чём не подозревая, как раз зашёл в ворота, уверенно, как к себе домой, и сразу же привлёк к себе внимание Золотухина. — Это что ещё за фокусы? — сердито сказал майор, — почему посторонние на территории части? — Сирота это, товарищ майор, — не моргнув глазом, ответил Поляков. — Цыганёнок. Спасён советскими солдатами из фашистского плена. — Убрать. — Куда, на улицу? — не выдержал Алексей. Майор резко развернулся. — Кто сказал?! — требовательно спросил он. Такие нехорошие нотки сквозили в этом вопросе, что Алексей с трудом удержался, чтобы не поёжиться. Из-за плеча майора Поляков показал ему кулак. — Командир второго стрелкового взвода младший лейтенант Зельченко. — Трое суток ареста. — Слушаюсь, товарищ майор. — Распустили солдат! Что за бардак у вас творится? — Виноват, товарищ майор, — Поляков выпрямился так, что казалось, ещё немного — и спина переломится. Это был плохой знак. Когда автомобиль майора скрылся из вида, Алексей повернулся к командиру. — Товарищ капитан... В следующий миг его голова дёрнулась от хлёсткого удара. — Сколько тебе твердить, — прошипел капитан, сжав в кулаке его воротник, — не можешь придержать язык — откуси его к чёртовой матери! Ты не в том положении, чтобы привлекать к себе внимание всяких мудаков, особенно таких! — Товарищ капитан... — Алексей не ожидал такой вспышки ярости, и теперь ему было стыдно за собственную несдержанность и за то, что недовольство майора он навлёк не только на себя, но и на командира роты, потому что так вспылить капитан мог только из-за одного — увидел проблемы, к которым привела необдуманная выходка подчинённого. Он знал за собой эту черту — говорить первое, что на ум придёт, забыв про чины и звания, а потом только спохватываться. Но во время войны ему редко приходилось видеть начальство выше полковника, тем более — разговаривать с ними. Да и проще тогда было, про будущее не думалось, любой день мог оказаться последним. А теперь вдруг оказалось, что жизнь продолжается, и есть очень много людей, которые могут её испортить. — Ты, похоже, привык, что из-под любого ареста удрать сможешь, и никто об этом не узнает? Так вот, я узнаю. Эти трое суток отсидишь от и до, ясно? — Слушаюсь, товарищ капитан. Трое суток он честно отсидел под арестом, никуда не прыгая даже на пять минут. Понимал — виноват. Хотя порой было скучно до воя, особенно к концу второго дня. Первый он старательно проспал. Он бы с гораздо большим удовольствием поработал где-нибудь на стройке или разбирая завалы, как часто делали проштрафившиеся, но капитан Поляков, видимо, тоже прекрасно это знал и посадил его под замок, чтобы арест мёдом не казался. — Осознал, раскаялся, больше не буду, — бодро отрапортовал он Полякову, пришедшему выпустить арестанта. Тот лишь вздохнул. — Если бы тебя можно было исправить арестом, давно бы уже под замок посадил. Да только время потерял бы. — Честное слово, товарищ капитан, обещаю работать над собой, — Алексей с удовольствием сощурился на солнце. — А насчёт майора вы не переживайте. Сорвался человек, настроение плохое было, так забыл уже небось. Он хотел было спросить, видел ли капитан что-то, связанное с майором, в будущем, но не успел. Из казармы вылетел Янош, с разбега обхватил Алексея обеими руками, уткнулся лицом в гимнастёрку и застыл. — Эй, привет. Скучал? — Алексей слегка прижал его к себе, ощутив под ладонью торчащие лопатки — всё ещё худой, откармливать и откармливать. — Ну, хорош. Меня же всего три дня не было. Янош прерывисто вздохнул, и Алексею показалось, что он даже сквозь гимнастёрку ощущает тепло его дыхания. Странное чувство. Его никто никогда так не ждал. Ладно бы братишка или племянник какой, а тут чужой пацан, и сделал-то Алексей для него всего ничего. Подумаешь, в часть притащил, на его месте любой бы так поступил. Совершенно не из-за чего мальчишке так за него цепляться... Но почему-то было приятно. Словно получил незаслуженный подарок. Алексей подождал ещё немного, а затем всё же отцепил мальчика от себя и взял за руку. — Пошли домой. Посмотрим, как ты без меня справлялся. Янош бежал рядом, крепко сжимая руку Алексея, словно боясь, что тот исчезнет. И почти улыбался. Подумав как следует, Алексей решил, что насчёт способностей Яноша надо всё-таки выяснить. Иначе вообще непонятно, зачем они мальчишку так опекают. Не то чтобы он собирался выставить того на улицу, если вдруг окажется, что Янош не умеет управлять ветром, просто... ему же самому полезно будет. Безлюдное место было найти легко, западный район города всё ещё лежал в руинах, восстанавливать которые в ближайшее время не было никакой возможности. Союзники отбомбились на славу. По мнению Алексея, лучше всего было бы пригнать сюда бульдозеры и сравнять это место с землёй. — Давай, попробуй, — уговаривал он Яноша, — как ты тогда сделал, а? Янош недоверчиво смотрел на него и даже пальцем не шевелил. Словно ожидал чего-то. Алексею не потребовалось много времени, чтобы сообразить, в чём дело. — Да, я тебе говорил, чтобы ты так не делал. Но это только чтобы посторонние не видели. А я-то уже видел. И вообще... смотри, я тоже кое-что умею. Прыгнул он недалеко — метров на пять. Но этого оказалось достаточно, чтобы глаза Яноша загорелись от восторга. Он тут же подбежал к Алексею и схватил того за руку. — Закрой глаза, — велел Алексей, но Янош только помотал головой. — Хорошо, только не жалуйся, если стошнит. Потребовалось не меньше пяти прыжков, чтобы Янош наконец согласился продемонстрировать в ответ свои умения. Лёгкий ветерок подхватил горсть пыли, поднял в воздух и почти сразу же уронил. И это было всё. Сколько ни бился Алексей, поднять ветер такой же сильный, как в первый раз, у Яноша не получалось. Возможно, прав был капитан, предположивший, что это была больше случайность, чем осознанное действие. — Ладно, — сказал Алексей, скрывая досаду, — не всё сразу. Будем тренироваться. Янош потупился, понимая, что разочаровал его. Затем вдруг, словно его осенило, вытащил из-за пазухи картинку и протянул Алексею, вопросительно глядя на него. — Хочешь туда прыгнуть? Нет, брат, извини — я могу только туда, где уже был, — помимо воли Алексей рассмеялся. — Вот это ты меня уел. Что ж, всё так и есть — у каждого свои пределы. Капитан Поляков, узнав про их тренировки, ругать не стал, но предупредил: — Смотри, чтоб не увидел никто. Потом не отбрешешься. — Да что я, товарищ капитан, совсем дурной? — обиделся Алексей. — Сам знаю прекрасно. Там наши почти не ходят, а если немцы засекут... ну, с ними проще разобраться. — Убить, ты хочешь сказать. — Как получится. Капитан неодобрительно покачал головой. — Как ты, однако, легко об этом говоришь. — Опять вы за своё, — досадливо протянул Алексей, — ещё скажите, что убивать — это плохо. — Да, Лёша, плохо. Ты собрался убивать — кого? Мирное население? Это простые люди, они с тобой не воевали. — А вон те, — Алексей мотнул головой в сторону разбомбленного района, — воевали? — Это неизбежные потери. Их, к сожалению, не миновать. — Угу. Неизбежные потери — это нормально, погнать на смерть тысячи ради чьего-то гонора — нормально, и не надо на меня так смотреть, это вы мне сами говорили, а если я немца пришибу ради спасения своей шкуры — это, значит, никак нельзя. Логика — зашибись. — Когда я тебе такое говорил?! — Да недавно совсем. — Не припомню. — Так вы пьяны были, товарищ капитан. В хлам. — Надо же, — Поляков растерянно почесал затылок. — Надеюсь, ты никому об этом не проговорился? — Обижаете, товарищ, капитан. А насчёт того, чтоб никто не подсмотрел, я слежу, не бойтесь. Не дурной же, сказал. — Ты, Лёшка, не дурной, а зарвавшийся. Привык, что в любой момент прыгнуть можешь. А потом что? Всё равно рано или поздно найдут, и ловить будут уже зная, на что ты способен. Куда ты прыгнешь, если с двух сторон за руки держать станут? — Вверх. Поляков поперхнулся. — Куда?! — Вверх, — спокойно повторил Алексей. — Будут падать — отпустят. И мне теперь есть куда прыгать. Забыли, сколько мы городов прошли? Я теперь даже страны могу выбирать. Белоруссия, Польша, Германия... Некоторое время капитан молчал. — Так, — сказал он наконец, — ну, допустим. А дальше как? Если в розыск объявят? Как ты без документов, с такой приметной внешностью прятаться собираешься? Алексей пожал плечами. — Да я не думал ещё об этом. Можно что-то сделать, наверное... и вообще, это я так. Вы спросили — я ответил. Не волнуйтесь, товарищ капитан, я же обещал вам про Москву. Я помню. Капитан шумно вздохнул. — Это хорошо, что помнишь. Ты уж постарайся, чтобы до тех пор никаких чрезвычайных ситуаций не создавать. Сможешь ведь, я знаю. И как сглазил. Они с Яношем как раз возвращались с очередной вылазки в руины, мальчишка едва не лопался от гордости, потому что ему удалось наконец продержать в воздухе пыль и листья почти полминуты, а Алексей подсмеивался над ним, но, по правде сказать, тоже был горд и хотел поскорее увидеть капитана Полякова, чтобы похвастаться успехами Яноша. Ну и просто поздороваться. Как-то так получилось, что он капитана со вчерашнего дня не видел. У дверей казармы стояла машина с закрытым кузовом. Алексей невольно замедлил шаг, чувствуя, как по спине пробежал холодок. Все знали, кто и зачем приезжает на таких машинах, и хотя ему самому беспокоиться было вроде не о чем, всё равно делалось не по себе. Он мысленно припомнил, не происходило ли в последние дни чего-нибудь необычного — да нет, всё было как всегда, никаких происшествий. Но противное чувство тревоги не желало исчезать. И это несмотря на то, что ему было незачем бояться всех этих «товарищей» из особого отдела, он из-под любого ареста мог сбежать. Что же тогда чувствуют другие, обычные люди? Какой силы страх они должны испытывать? — Лёша! — у подбежавшего Савичева глаза были встревоженные. А уж на что спокойный парень. — Лёш, там это... — Вижу. За кем? — Не знаю. Поляков с ними пошёл. Я не совался, отсюда только видел. Почему-то живо вспомнился недоброй памяти майор, и Алексей решил, что Яноша приехавшим показывать не стоит. Вдруг там окажется такой же мудак. Только эти ещё и забрать могут. — Славик, будь другом, возьми пацана. Погуляйте с ним... не знаю, где-нибудь. Пока не уедут. Янош, как всегда, отстранился от протянутой руки, но на этот раз его неприязнь к чужим была совсем некстати. — Давай-ка без глупостей, — попросил Алексей, надеясь, что мальчик послушается. — Погуляй сейчас со Славкой, а я потом приду. Понял? Тот нахмурился, словно понимая, что случилось что-то плохое, но всё же повернулся к Савичеву. Алексей ободряюще улыбнулся ему, подождал, пока две фигуры — большая и маленькая — не скроются за углом столовой, и обернулся к казарме. Только бы не за капитаном, мелькнуло в голове. На остальных плевать. Он бегом, перепрыгивая через ступеньки, поднялся по лестнице — и застыл. Возле его каморки, дверь которой была приоткрыта, стоял солдат с автоматом. Не из их роты. Из-за двери доносились приглушённые голоса, один из которых — капитана Полякова — Алексей сразу узнал. Второй был незнакомым. Страх поднялся мутной волной и схлынул, исчез. Всё-таки за ним. Но капитан здесь, а значит, всё будет хорошо. Прорвутся. Солдат у двери посторонился, пропуская его, и словно невзначай положил руку на диск автомата. Вроде как показал: попробуй только сбежать. Бежать Алексей не собирался, во всяком случае, пока. Кивнул солдату и вошёл в комнату. Поляков и второй, незнакомый капитан, разом обернулись к нему, прервав разговор. Поляков был рассержен. А капитан из особого отдела, сидящий за столом, широко улыбался. — Вот и он! Заходи, Зельченко, присаживайся. Матрас на кровати лежал криво, его даже не позаботились аккуратно положить на место, словно нарочно хотели показать, что в комнате был обыск. Деревянный ящик, в котором Алексей хранил личные вещи, вытащили из-под стола, его содержимое было рассыпано по кровати. Ничего запрещённого Алексей не имел, но всё равно ему стало не по себе. Он сел на край кровати, не желая оказываться слишком близко к улыбчивому капитану. — Ну что, рассказывай. — Что рассказывать? — А он будто не понимает, а? — весело подмигнул смершевец Полякову. — Всё рассказывай, с самого начала. Когда ты начал с немцами сотрудничать? Это был настолько нелепый и вместе с тем самый ожидаемый, почти ритуальный вопрос, который фигурировал в доброй половине историй про особый отдел, правдивых и не очень, что Алексей чуть не засмеялся. Но вовремя себя сдержал. — Я с немцами не сотрудничаю, — как можно более спокойно ответил он. — Убивать — было дело, а сотрудничать — никогда. — Отрицаешь, значит? Конечно, отрицаешь, кто бы сознался. Только неувязочка у тебя, Зельченко. Прокололся ты, в прошлом году ещё. А? Вспоминай, вспоминай. В январе дело было. Январь сорок четвёртого года Алексей помнил прекрасно, такое не забывается. — В прошлом январе я попал в плен, — угрюмо ответил Алексей, поняв, к чему ведёт капитан. — И сбежал оттуда, это вам кто угодно скажет, кто там был. — Мне уже сказали, не волнуйся. Пять километров зимой, по снегу, со связанными руками — прямо герой, хоть орденом награждай. А вот что ты лучше расскажи: это тогда тебя завербовали или ты свой «плен» устроил, чтобы передать немцам информацию о продвижении наших войск? Что ты им тогда сообщил? — Я сбежал из плена, никакой информации никому не передавал. — Вот видите? Ещё скажите, что не понимаете, где его учили так отвечать. — А какого ответа вы от него хотите? — раздражённо поинтересовался Поляков. — Как есть, так он и отвечает. — А вы, товарищ Поляков, его не покрывайте. Это ещё неизвестно, кто ему помогал. — А вы мне не угрожайте. — А я не угрожаю, — спокойно ответил капитан. — Я, товарищ Поляков, знаю, что говорю. Таких, как он, вообще бы в армию не брали, если бы не крайняя необходимость. Родина ему, можно сказать, доверие оказала незаслуженное, дала шанс доказать свою сознательность, отказаться от классовой ненависти. А он это доверие предал. Куда вы смотрели, товарищ Поляков? У него же всё одно к одному: происхождение даже не сомнительное, а сами знаете, какое, немецкий язык ему как родной, из плена он не просто сбегает, а прямо-таки уходит, насвистывая. Вам первому надлежало всё это увидеть и понять. Откуда вдруг такая слепота? — Младшему лейтенанту Зельченко я совершенно доверяю. Ничего, порочащего звание советского офицера, он не совершал. — Завидная уверенность, — усмехнулся капитан. — А убийство гражданского лица, по-вашему, не порочит звание советского офицера? — Какое убийство? — Поляков даже глазом не моргнул. А вот Алексей понял, что на этот раз влип крепко. — Самое настоящее. С гражданином Тилеманном ты, Зельченко, когда познакомился? — Не знаю такого, — ответил Алексей. Фамилия была действительно незнакомая, но... у единственного гражданского, убитого после победы, он фамилию не спрашивал. — Гражданин Тилеманн — это чтоб вы знали, товарищ Поляков, а то ведь потом скажете, что мы на невинного человека поклёп возводим, — занимался тем, что предоставлял за определённую плату услуги, так сказать, полового характера работавших на него женщин. Проще говоря, содержал притон. Вы и теперь скажете, что не знали, что ваш «непорочный» лейтенант по притонам шастает? Капитан полюбовался на побагровевшего Полякова и продолжил: — Гражданин Тилеманн был найден убитым две недели назад. Одна из работавших на него женщин рассказала, что видела его с Зельченко, когда последний посещал их место работы. С понятной, надо полагать, целью. Внешность у лейтенанта вашего приметная, ни с кем не перепутать. После чего гражданин Тилеманн исчез, а нашли его со сломанной шеей. Также фройляйн Шульц рассказала, что Зельченко признался Тилеманну в том, что не интересуется женщинами. — Чего? — взорвался Алексей. — Вот же брехня, я ему сказал, что мне его бабы не нужны, так они же под кем только не побывали, хрен знает, чем больны, потом попробуй ещё вылечиться... Он осёкся. Поляков выглядел так, словно лишь стальная выдержка и присутствие смершевца не позволяли ему закрыть лицо рукой, чтобы не видеть вопиющей глупости своего комвзвода. И Алексей его прекрасно понимал. Попался, как мальчишка, и не просто попался, а сдал себя с потрохами. Молодец ты, Зельченко. Никаких стукачей не надо, сам справился лучше всех. — Вот вам и всё доверие, — насмешливо сказал капитан, — а лейтенант ваш, оказывается, тот ещё фрукт. От женщин отказался, а мальчишку забрал. В личное, так сказать, пользование. Мне тут рассказали уже... — Сука ты блядская, — выдохнул Алексей и с замаха врезал ему в зубы. Капитан повалился на пол, с грохотом опрокинув стул, невнятно выматерился, потянулся было к кобуре, но Поляков успел первым: схватил Алексея за плечо, заломил руку за спину и с такой силой впечатал в стену, что тот еле успел отвернуться — иначе наверняка сломал бы нос. — Из машины, — успел шепнуть он. Алексей кивнул — прыгать раньше, чем машина отъедет от казармы на приличное расстояние, он и сам не собирался. Карауливший снаружи у дверей солдат сунулся в комнату на шум, вскинул автомат, но стрелять в тесной комнате, полной людей, было никак нельзя, и он так и остался стоять в дверях, не зная, что делать. Смершевец поднялся на ноги, ощупывая челюсть. — Поняли теперь, кого защищали? — чуть картавя, бросил он Полякову и оттеснил его в сторону. — Денис, свяжи лейтенанту руки и обыщи. Он у нас буйный. Солдат, обретший наконец цель, ловко связал Алексею руки его собственным ремнём, обшарил карманы, срезал пуговицы с гимнастёрки и потянулся было к штанам. — Нет-нет, оставь, — остановил его капитан, — у него же руки связаны. Хотя, посмотрел бы я на тебя, Зельченко, как бы ты со спущенными штанами под арест пошёл. Вот бы твой взвод посмеялся. А главное, это отлично бы объяснило, за что тебя арестовали. Послужило бы, так сказать, наглядным уроком. Чтобы больше никому в голову не пришло по притонам ходить. «Хер тебе», — подумал Алексей, ответно ухмыляясь в стену. Штаны он бы удержал и со связанными руками — хвост на что? Ну а отвадить солдат от поиска доступных баб не смог бы и вид генерала с голой задницей, не то что какого-то лейтенанта. О своей выходке он не жалел ни секунды. Пока его вели к машине, Алексей смотрел прямо перед собой. Всего каких-то полтора десятка метров, но сейчас они казались бесконечностью. Чужие взгляды он ощущал буквально кожей, как мелких, назойливых насекомых. Машина сама по себе не могла не привлечь внимание солдат, новости здесь разлетаются быстро, и узнать, за кем приехали из особого отдела, собралась, наверное, вся рота. Пусть смотрят, подумал Алексей, и даже удивился тому, что не испытывает особого сожаления от мысли, что никогда больше не увидит своих боевых товарищей. Да и то... товарищи — слово одно. Ни с кем из них он так и не сблизился, кроме, конечно, капитана Полякова, ну и Семёна. Но с Поляковым они попрощаться ещё успеют. Прыгать-то он будет прямиком к нему... — Нет! Сперва Алексей не узнал голос. Он никогда не слышал его прежде. Отметил только про себя, что кричит ребёнок, и ещё успел удивиться: никто из здешней ребятни не заходил на территорию части, с чего бы вдруг... А потом до него дошло, и он остановился так резко, что придерживающий его за локоть солдат не успел затормозить и по инерции дёрнул его за собой, едва не сбив с ног. Янош рвался из рук Савичева, как бешеный, лягаясь и царапаясь, и кричал одно и то же: — Нет! Нет! «По-русски, — с неуместной гордостью подумал Алексей, — по-русски, чертёнок, заговорил!» Отчаявшись вырваться с помощью силы — которой, прямо сказать, было немного, — Янош прибег к последнему средству: впился зубами в запястье державшей его руки. Савичев заорал не хуже мальчишки, схватился за пострадавшую руку, и Янош бросился к Алексею, вцепился в него обеими руками, как заведённый повторяя своё «Нет!» Твою мать. Алексей понятия не имел, что делать с мальчиком. Наверное, лучше всего было оставить его с Поляковым: незачем таскать ребёнка с собой, ударившись в бега — кто ещё знает, по какой стране придётся бегать на первых порах. Хоть он и хвастал Полякову, что мест, куда он может прыгать, теперь полно, но на самом деле ни Германия, ни Польша не были безопасны, а в Россию возвращаться не хотелось совсем. Но если Яноша отправят в какой-нибудь детдом, как его потом найти? А если ещё и в СССР «вернут», после того, как Поляков его цыганёнком назвал? Да пропади оно всё пропадом. — Товарищ капитан, — громко сказал Алексей, — разрешите успокоить ребёнка? — Разрешаю, — успел сказать Поляков и, покосившись на смершевца, которому этот ответ явно пришёлся не по душе, добавил: — Только быстро. Алексей опустился на колено, и Янош тотчас обхватил его за шею, прерывисто засопел в самое ухо. — Тише, тише, — если бы не связанные руки, можно было бы оторвать от себя пацана и разговаривать нормально, глядя ему в лицо. Наверное, получилось бы убедительнее. Но выбора не было, и приходилось говорить куда-то в затылок, стараясь не глядеть при этом на любопытствующих солдат. — Янош, перестань. Это ненадолго. Я вернусь, заберу тебя и мы поедем... куда-нибудь, — он понизил голос, а то, чем чёрт не шутит, кто-нибудь задумается, не слишком ли уверенно он раздаёт такие обещания. — Хоть в горы, слышишь? Помнишь, ты в горы хотел, как на картинке? Ты только перестань реветь и дождись меня. Хорошо? Эй, ты же не девчонка, прекращай эти сопли. Ну пожалуйста, Янош, хватит... Но тот лишь всхлипывал и прижимался крепче, не желая ни слушать, ни отпускать. И Алексею дико, до острого спазма в горле захотелось оказаться где угодно, лишь бы не здесь. Подальше от любопытных и сочувствующих взглядов солдат, от ухмылки капитана особого отдела, такой гнусной, словно только что подтвердилось его поганое обвинение, и лучше было зажмуриться, чем позволить ему ухмыляться ещё и от того, что строптивого лейтенанта всё-таки проняло до слёз... от ожидающей в двух шагах машины с закрытым кузовом... от постоянного страха не то что сказать — подумать лишнее, от беспомощности перед такими вот капитанами и теми, чьи указы они выполняют... где угодно, пусть бы даже в той акварели, которую таскает с собой Янош, чтобы вокруг были горы, высокие, снежные, и озеро искрилось под солнцем, и никого, совсем никого вокруг... В лицо пахнуло свежим, влажным ветром, совсем весенним, словно не июнь стоял на дворе, а апрель. Над ухом удивлённо вздохнул Янош и, ослабив свою отчаянную хватку, произнёс: — Горы... Алексей открыл глаза. Перед ним, спокойные и прекрасные, тянулись к небу горные вершины со снежными островерхими пиками. А чуть ниже по склону на ровной, лишь слегка подёрнутой рябью от ветра поверхности озера переливались солнечные лучи, и такими яркими они были, так радостно и безмятежно играли на водной глади, что Алексей заморгал, не в силах вынести эту нестерпимую яркость, и на высохшие было глаза снова навернулись слёзы. А потом всё это — небо, горы, озеро, солнце — обрушилось на него со всей силой неожиданного, небывалого чуда, и он расхохотался, сам себе не веря. — Горы, — повторил он срывающимся голосом. — Правда, горы! Ты хоть понимаешь?! Янош смеялся рядом, и было, в сущности, совсем не важно, понимал ли он всё значение совершённого Алексеем прыжка в место, которое тот всего лишь представил в своих мыслях.