Из осколков мира

Франция, Рона-Альпы — Si nu parlions d’autre chose? — Nous.* — Простите. — Ещё раз, и я подумаю, что вы это специально, — улыбнулась мадам Сюзанна Лерой, учительница сельской школы. — Шучу-шучу, я знаю, вы приличный человек. Она выглянула в окно — сумерки уже сгустились настолько, что за пределами двора, освещаемого фонарём, было ничего не разобрать в темноте. — Закончим на сегодня? Алексей захлопнул потрёпанный учебник и помог мадам Лерой подняться. Учительница, преподающая ему французский язык, была почти его ровесницей и находилась на последнем месяце беременности. Втайне он боялся, что однажды она начнёт рожать прямо во время урока, и ему придётся что-то с этим делать. — Я вас провожу? — Буду очень признательна. Шарль снова запаздывает. Дрова в печи давно прогорели, классную комнату затягивало холодом. Алексей сам закрыл дверь школы — маленького одноэтажного домика с голубыми ставнями — и подставил мадам Лерой локоть. Они не торопясь шли через небольшую, утопающую в снегу деревушку — по главной улице, мимо церкви, дома мэра и галантерейной лавки. Для декабря погода была удивительно тёплой — впрочем, так казалось лишь Алексею, ещё не привыкшему к европейской зиме. В домах зажигался свет, из печных труб тянуло дымком. Идущие навстречу женщины поздоровались с мадам Лерой и словно бы не заметили Алексея. Мадам сожалеюще вздохнула, но ему было плевать. Он прекрасно знал, что местные не имеют ничего против него лично. Просто не любят чужаков. Или, возможно, опять-таки не вышел рожей. Эйфория от свободы и неожиданно расширившихся границ своих способностей быстро угасла, когда Алексей осознал, что они оказались неизвестно где, в чужой стране — узнать бы ещё, в какой именно, — без денег, без документов, без каких-либо вещей, не зная, на каком языке здесь говорят. При обыске у него отобрали даже папиросы со спичками. Предстояло начать новую жизнь с абсолютного нуля. В частности, стоило позаботиться о еде и крыше над головой. Будь Алексей один, он бы не сильно переживал по этому поводу — ему приходилось и голодать, и спать на земле, и большой трагедии в том он не видел. Но с ним был Янош, которого обязательно надо было накормить и обеспечить ночлегом. Даже если тот и видел в жизни вещи похуже, чем пара ночей под открытым небом. — Ладно, — сказал он вслух, — задача у нас, значит, такая. Сперва найдём, где будем ночевать. А потом уже подумаем насчёт жратвы и прочего. Верно я говорю? Янош глядел на него сияющими глазами и не думал возражать. Прыгать далеко Алексей не рисковал — неизвестно, куда занесёт. Только в те места, которые он мог хорошо рассмотреть, и не отпуская руки Яноша. Лучше перебдеть, чем метаться потом по горам, вспоминая, откуда прыгал в последний раз. Уже через четыре прыжка он увидел внизу, в долине, небольшую деревеньку. Домов двадцать или чуть больше — за деревьями было не разглядеть. Сразу спускаться не стал, решил обождать. Выше, почти у самого перевала, нашлась маленькая хижина, не то для пастухов, не то для уставших путешественников. В ней и заночевали. Когда стемнело, Алексей прыгнул в деревню. Побродил немного за крайними домами, держась ближе к деревьям, чтобы раньше времени не попасться местным на глаза. Деревенька, конечно, была чужая. Чистая, аккуратная, у каждого дома — цветы на клумбе или просто так, а то и совсем чудно как-нибудь посажены, например, в выдолбленном бревне. Придумают же такое! И всё-таки это была не строгая немецкая аккуратность, а дружелюбный, уютный порядок, какой бывает в доме у хорошей хозяйки. От заборов — одно название. Редкие, высотой по пояс, а то и вовсе лишь намечены сложенными друг на друга камнями. Заходи, кто хочет, бери, что приглянется. Он взял курицу. Услышав квохтанье из сарая, открыл задвижку и быстро свернул голову первой попавшейся пеструшке — та даже кудахтнуть не успела. Едва Алексей успел задвинуть засов обратно, как дверь дома открылась, и на крыльцо вышли две женщины. Он прижался к стене сарая, готовясь прыгнуть, но женщины не заметили его: обменялись несколькими фразами, обнялись, расцеловались, затем одна вернулась в дом, а вторая быстро пошла прочь. Язык Алексей узнал сразу. Выходит, они оказались во Франции. Что ж, и то неплохо. Разговаривать свободно, как с немцами, он не сможет, а объясниться парой простых фраз — вполне. Курица при ближайшем рассмотрении оказалась тощей, но молодой, с ещё нежным мясом. Уже ощипывая тушку, Алексей сообразил, что у них нет спичек. Пришлось снова прыгнуть в деревню и обшарить несколько домов, хозяева которых уже спали. Технику он отработал быстро: заглянуть в окно, прыгнуть внутрь, а оттуда — уже подальше, чтобы не увидели возле дома. Хотел вместе со спичками прихватить ещё соли, да не нашёл. — Скажем, что мы русские эмигранты, — рассуждал он, лёжа на куче тряпья на полу хижины и ковыряя в зубах — не такой уж и нежной оказалась курица после того, как её испекли на углях. Наверное, можно было сделать это как-то иначе, но готовить Алексей никогда не умел. — Сперва сбежали в Германию от большевиков, потом сюда от нацистов. Покосился на чернявого Яноша, свернувшегося калачиком под боком, вздохнул. — Ладно, я — русский эмигрант. Тебя сделаем поляком. На русского эмигранта ты, уж извини, совсем не тянешь, а венгры с цыганами здесь наверняка не в чести. Янош внимательно слушал, поблёскивая чёрными глазами. Он был горячим, как печка, и под гимнастёркой, которой они оба укрылись, стало совсем тепло. За стенами хижины посвистывал ветер, где-то в долине мычала корова, остатки курицы, завёрнутые в листья, вкусно пахли печёным мясом. Начало новой жизни получилось очень даже неплохим. Первым делом нужно было позаботиться о деньгах. И документах. Без денег достать документы было нереально, а значит, всё опять сводилось к первому пункту. С утра Алексей оставил Яноша в хижине, а сам отправился на разведку — более глобальную, чем вчера. Чтобы добраться до настоящего большого города, ему понадобилось не так уж и много времени. С гор открывался чудесный вид на километры вокруг, надо было всего лишь держаться дороги, которая очень скоро привела его к железнодорожным путям, а за ними уже виднелись городские строения. Прогулка по городу — Альбертвиль, как прочитал Алексей на здании вокзала — принесла ему первый улов в несколько тысяч франков. Всего-то надо было найти магазин, хозяин которого отлучился из-за прилавка. Угрызений совести Алексей не чувствовал. Эти французы жили припеваючи, когда другие воевали с фашистами, вот пусть теперь и расплачиваются. Помимо денег он прихватил брюки и плащ — его армейские штаны уже успели привлечь несколько любопытствующих взглядов, а также небольшой чемодан, нож и немного еды: длинный тонкий батон, пару яблок и кусок мягкого сыра. Сыр, кажется, предназначался на обед булочнику. Ничего, найдёт себе что-нибудь другое. Когда он вернулся, Янош сидел в углу хижины, неотрывно глядя на дверь. Не надо было оставлять его здесь, с запоздалым сожалением подумал Алексей, вдруг кто-нибудь пришёл бы сюда и увидел его, что тогда? Они позавтракали хлебом с сыром, оказавшимся неожиданно острым. Затем Алексей переоделся, сложил форму в чемодан и аккуратно подрезал ножом карман плаща. Можно было спускаться в деревню. Гостиницу они нашли сразу же — трёхэтажный домик у дороги, весь в цветах, как будто хозяевам было мало клумб, и они расставили цветочные горшки всюду, где только можно: на подоконниках, на перилах, даже на стены понацепляли. Войдя, Алексей сперва подумал, что ошибся и попал в бар, но пухлая женщина за стойкой подтвердила: да, свободные комнаты есть, месье желает с балконом или с видом на горы? Не понадобилось даже разыгрывать сцену с «внезапно обнаруженной» дырой в кармане, объясняющей отсутствие документов, мадам Ларак просто спросила его имя и откуда он родом. Алексей, с трудом подбирая слова, поинтересовался, насколько спокойно в округе, и узнал, что спокойно — не то слово, преступлений тут почти не совершается, а помощник полицейского недавно попал в больницу с аппендицитом, и по мнению мадам, чем дольше он там пробудет — тем лучше, потому что месье Ларак слишком любит с ним выпить. Алексей понимающе покивал, обрадовавшись неожиданному подарку судьбы, давшей ему время придумать что-нибудь с документами. Вечером, дождавшись, пока Янош уснёт, Алексей надел военную форму и прыгнул обратно в Германию, в казарму, где располагалась их рота. Он всё продумал, даже разницу в часовых поясах просчитал, чтобы не нарваться на кого-то кроме капитана Полякова, да и самого капитана застать. За себя не боялся, теперь-то его точно никому не поймать, но создавать проблемы капитану не хотелось Несмотря на поздний час, Поляков не спал. Сидел за столом, в расстёгнутой рубашке, записывал что-то в большую тетрадь. При появлении Алексея он не шелохнулся, только рука замерла. Услышал, значит. Он говорил когда-то, что прыжок слышится как громкий шорох или звук вспыхнувшего пламени и выглядит примерно так же — красные сполохи огня вокруг возникшего или, наоборот, на месте исчезнувшего человека. Алексей не раз жалел, что не может посмотреть на это со стороны. Он иногда улавливал лёгкие красные блики, но после прыжка у него примерно на полсекунды темнело в глазах, и он не был уверен, что это не игра зрения. И комната, освещённая мягким светом настольной лампы, и сам капитан, — всё казалось знакомым, почти родным, и в то же время безнадёжно далёким. Словно фотокарточка многолетней давности. Хотя Алексей прыгал сюда чёрт знает сколько раз и разговаривал с Поляковым всего полтора дня назад. — Товарищ капитан, — позвал он шёпотом. Поляков медленно отложил ручку. Поднялся, обернулся. И закатил Алексею такую оплеуху, что у того искры из глаз посыпались. — Ты что натворил, паразит?! Совсем мозги растерял?! — Товарищ капитан, да я не нарочно, честное слово, — зачастил Алексей, на всякий случай отступая назад. — Я только подумал, а оно сам как-то получилось... клянусь, я бы никогда, ну что я, идиот? — и уже тише добавил: — Совсем хреново было, товарищ капитан? Поляков только вздохнул. — Эх, Лёшка, Лёшка... Вечно у тебя всё само получается. Такого шум наделал — можешь себе представить. Садись, что ли. Уяснив, что бить его больше не будут, Алексей уселся верхом на свободный стул, привычно скрестил руки поверх спинки. В другой вечер он сидел бы точно так же, слушая рассказы капитана о Москве или обсуждая с ним события прошедшего дня. — Капитан тот стоит как столб, глаза выпучил, рот разинул. Конвоир твой за автомат схватился, наши тоже растерялись: кто матерится, кто крестится. На следующий день целая комиссия нагрянула с майором во главе, всех расспросили, взяли подписку о неразглашении. Похоже, где-то наверху тоже сидит один из таких, как мы, и знает, что к чему. Больно уж дотошно всех расспрашивали. Шороху навели... Алексей виновато опустил голову. — Простите, товарищ капитан. Я, честное слово, не хотел. — Ладно уж, — махнул рукой Поляков, — проехали. А знаешь, кто тебе так удружил? Майор Золотухин. — Да ладно? — Вот тебе и «да ладно». Услышал, как в штабе говорят про солдата с красной кожей, который немца убил, и сразу сообразил, о ком речь. Тебе теперь возвращаться нельзя, сам понимаешь. Яноша-то где оставил? — Не поверите, — Алексей помимо воли расплылся в улыбке. — Помните картинку, которую он с собой таскал? — Горы? — Так я туда и прыгнул. Вот прямо туда. Там красота такая... вы бы видели. — Да что ты... — Правда, товарищ капитан. Представил эти горы, как вживую, и получилось. Франция там, и немцев не было, вообще не было. Представляете? Наверное, мы там и останемся пока. Место вроде хорошее. — Что ж... — Поляков, ошарашенный этой новостью, не сразу нашёлся, что ответить. — Это хорошо, конечно, что немцев не было. Спокойное место, должно быть. Смотри только, осторожнее там. Но, слушай, Лёшка, как же ты... — он покачал головой. — Здорово ведь, а? Правда, здорово. Ты Лёшка, молодец. — Я ещё не совсем понял, как оно работает, — признался Алексей. — Попробую потом найти какие-нибудь открытки или фотографии и ещё раз попробовать. — Фотографии, говоришь? Эх, жаль, что у меня карточек с Москвой нет. Вот бы и проверили. — Так достаньте, товарищ капитан. Наверняка у кого-нибудь найдутся, Щуров ведь тоже москвич, и Маликов. А я вернусь, скажем, дня через три. — Нет, — оборвал его капитан, резко посерьёзнев, — возвращаться тебе не надо. Ничего хорошего из этого не выйдет. Алексей замер. — Это предсказание? — полуутвердительно произнёс он. Капитан кивнул. — У вас будут проблемы? Из-за меня? — Нет, Алексей, — вздохнул Поляков, — не будут... вернее, не из-за тебя. Но ты всё равно сюда больше не прыгай. Незачем. Полк скоро расформируют, неизвестно ещё, кто тут окажется. — Значит, из-за меня тоже, — сделал вывод Алексей. — Иначе бы вы не темнили. Ладно. Я понял. Простите, что так вышло. Я... — Не хотел, да. Слышал уже, — Поляков улыбнулся. — Ничего страшного не будет, не бойся. Прорвёмся. И не такое проходили. — Если я могу что-то сделать... — Если сможешь послать письмо так, чтобы не узнали, от кого, то напиши в Москву, Ларисе. Она мне передаст. Хоть дай знать, что живой. Адрес помнишь? — Помню, — Алексею по-детски захотелось шмыгнуть носом. Что за стыд, здоровый мужик, а разнюнился тут. — Обязательно напишу, товарищ капитан. Вы за меня попрощайтесь с Семёном, ладно? Не буду его тревожить. — Да, конечно. И ты привет Яношу передавай. А вот ещё, чуть не забыл, — капитан сунул руку в карман, — подставь-ка ладонь. И высыпал пригоршню медных пуговиц. — Спасибо, товарищ капитан, — растроганно сказал Алексей. Неужели всё это время Поляков так и носил их с собой? — А можно ещё иголку с ниткой? У меня отобрали тогда. — Ты, Лёшка, нигде не пропадёшь, — Поляков достал из ящика стола целую катушку чёрных ниток с воткнутой в неё иглой. — Ещё что тебе надо? Комната твоя опечатана, не вздумай туда лезть. — Да ничего больше не надо, спасибо. И вообще спасибо, товарищ капитан. За всё. Он замялся, пытаясь придумать, что ещё можно сказать — как попрощаться с человеком, который за полгода сумел стать для него не просто командиром, а другом, близким и понимающим. Но Поляков сам шагнул к нему и обнял, и Алексею осталось только обнять его в ответ. — Бывай, Алёша, — негромко сказал капитан, — если повезёт, ещё увидимся. Жить мы оба будем долго, это я тебе обещаю. — Это я и сам знаю. Вы хоть предскажите что-нибудь напоследок. — Такое по заказу не делается. — Ну, вспомните. Наверняка уже что-то видели, только мне не сказали. Поляков ненадолго задумался. — Не вставай между нацистом и евреем. Алексей недоверчиво уставился на него. — Сейчас-то чего? Мы разве их всех не повыбили? Нацистов, я имею в виду. Поляков пожал плечами. — Видимо, не всех. Альбертвиль — или Альбервиль, как говорили местные, — был хоть и настоящим городом, но всё равно небольшим, тихим и спокойным. Искать там людей, торгующих поддельными документами, было бесполезно, надо было ехать в действительно крупный город. Совсем рядом была Женева, но пытаться пересечь границу было слишком рискованно, поэтому Алексей не стал мелочиться и, попросив мадам Ларак присмотреть за Яношем, на следующий же день купил билет на поезд до Парижа. И не прогадал. Париж ошеломил его, как ошеломляет столица деревенского простака, глядящего, разинув рот, на высотные здания и мчащиеся по широким проспектам автомобили. Он не представлял, что существуют подобные города. До сих пор образцом красоты для него была Москва, которую он видел, по правде сказать, только на картинках и фотографиях, но Париж был совершенно иным. Алексей бродил по улицам несколько часов, силясь понять: это взаправду или ему только кажется? Эти дворцы, соборы, набережные, уличные кафе, женщины на велосипедах, красивые и чужие... Была, конечно, не только красота. Он заметил и бедно одетых ребятишек, делящих меж собой какую-то еду из бумажного пакета, и стоящих в переулке проституток, и откровенно бандитского вида юнцов в небрежно намотанных на шеи шарфах. К юнцам он и подошёл, решив, что если даже они всего лишь строят из себя отпетых бандитов, хоть какой-то полезной информацией наверняка владеют. Не прошло и часа, как он сидел в кафе и беседовал с сухопарым стариком, который совершенно спокойно, не таясь и лишь слегка понизив голос, объяснял ему, что документы — дорогое удовольствие, особенно если надо, чтобы они были неотличимы от настоящих. — Деньги я достану, — пообещал Алексей, — это не проблема. — Франки мне не нужны. Только доллары. Старик курил американские сигареты, заходясь лающим кашлем после каждой затяжки. С Алексеем он разговаривал по-немецки, почти без акцента. «Я, молодой человек, знаю восемь языков, — гордо сказал старикан в начале их разговора. — Я двадцать лет преподавал в Университете. А теперь...» — и добавил длинную фразу, которую Алексей не понял. Что-то про птиц и зерно. — Хорошо, будут доллары. Он понятия не имел, где добудет эти доллары, но раз старик их просил — значит, где-то можно. Наверное, есть какие-то обменные кассы. Или банки. Да, банк — хорошая мысль. Надо только подумать, как это осуществить. Старик понимающе поцокал языком от такого уверенного ответа. — Если у вас есть, что продать, я могу помочь, — предложил он. — Особенно лекарства. Пенициллин, сульфамиды, йод. Да что угодно. Если имеется такая необходимость... Так Алексей узнал про чёрный рынок. И понял, что во Франции они с Яношем выживут. Там же, в Париже, Алексей познакомился с настоящими русскими эмигрантами. Им он даже почти не врал, рассказав, что сбежал из советской армии сразу после Победы. Присочинил немного про ненависть к раскулачившим семью большевикам и про бабушку-дворянку, учившую его французскому, и без труда сошёлся с бывшими соотечественниками. Не для каких-то совместных дел, исключительно из желания хоть с кем-то поболтать на родном языке. Соотечественники оказались кладезем полезной информации, очень скоро Алексей легко ориентировался в Париже, знал, кому можно продать лекарства со складов UNRRA, кому — золото, и даже обзавёлся парой знакомств в полиции. Документы у него были хорошие, не отличить от настоящих, приятели старика Франье постарались на славу. — А вы не боялись, что это провокация? — всё-таки не удержался и спросил Алексей, разглядывая карточку с собственной фотографией. В графе «профессия» было написано: «техник». — Может быть, меня полиция прислала? И почему техник, кстати? Старик поглядел на него с сожалением, как на умственно отсталого. — Полиция, молодой человек, прислала бы француза. А если у вас руки растут не из плеч, а с другого конца, то это ваша проблема. А ещё в Париже были женщины. Доступные женщины — для всех, у кого водились деньги, а как раз с деньгами у Алексея проблем не было. После многолетнего вынужденного воздержания любой ударился бы в загул, но, к сожалению, большинство шлюх были страшны как смерть и настолько потасканы, что к ним не хотелось даже прикасаться. Были и другие, не продающие себя в весёлых домах, но охотно соглашающиеся провести ночь с мужчиной, угостившим их выпивкой, да ещё и посулившим хороший подарок. С ними начинались другие сложности — если проститутки были приучены без вопросов выполнять пожелания клиентов, то «порядочные» девушки могли и не согласиться заниматься любовью в темноте, не видя и, главное, не лаская любовника. Предпочтительно в позе, которую выдумщики французы называли "a la vache".** А то ведь любовник мало того, что красный, как варёный рак, так ещё и с хвостом... Приходилось искать начинающих жриц любви, ещё не успевших растратить свою свежесть. Иногда получалось. Однажды Алексей по ошибке снял парня. Ему просто в голову прийти не могло, что это длинноволосое существо с накрашенными глазами окажется мужского пола. Ещё и порадовался, что «девушка» предпочитает нестандартный секс. Понял только ближе к концу процесса, потянувшись приласкать любовницу. Охренел, но мужественно довёл дело до конца и даже после ухитрился не выдать своей растерянности, хотя из той комнаты вылетел почти бегом. Потом покурил в одиночестве, поржал и решил, что, действительно, какая в ж... разница? Ходила у них в роте такая шуточка... В Ла Бати они ещё пару недель жили в гостинице, а потом Алексей при посредничестве всё той же мадам Ларак переехал в дом у склона горы, принадлежавший одной из самых пожилых обитательниц деревни, мирно доживающей свои дни на попечении дочери и зятя. В доме не жили по меньшей мере лет десять, окна были заколочены, мебель оставалась такая древняя, что к ней было страшно прикасаться, все двери и дверцы скрипели, но зато это был дом. Стоящий на самом краю деревни, что немаловажно. Можно было не бояться, что кто-нибудь будет случайно проходить мимо и заглянет в окно. А ветхость постройки и старая мебель Алексея не пугали. Работать руками он умел и любил, особенно если для себя. Жители Ла Бати чужаков поначалу не беспокоили. Приглядывались. Потом, видимо, заметили, что живут те отнюдь не впроголодь, а раз ничего у соседей не покупают — значит, продукты возят из города, и зачем, спрашивается? Всем известно, что в городе цены ломовые, да ещё и поди достань то, что надо. Не лучше ли покупать продукты у соседей, к взаимной выгоде? Первой в гости к ним заявилась маленькая, крепко сбитая женщина лет сорока. Поздоровалась, посетовала на погоду — третий день лил дождь, спросила, не слишком ли громко лает по ночам её пес. Увидев Яноша, сокрушённо вздохнула и покачала головой. — Худой, — объявила она, для лучшего понимания тыкая в мальчика пальцем. — Надо хорошо есть. Извлекла из кармана фартука два яйца и протянула Алексею. — Для мальчика. Алексей взял яйца, поблагодарил и вопросительно уставился на француженку. У подобной щедрости не могло не быть логического продолжения. — Хорошие яйца. Очень свежие. У меня много кур, я могу давать вам яйца. Алексей попытался припомнить, не у этой ли мадам он спёр курицу в день их появления во Франции. Похоже, что именно у неё. — Только с мукой плохо. Очень плохо, — поделилась горем мадам, выразительно поглядывая на две подгоревшие лепёшки в миске на столе. — Тяжело достать. Расклад прояснился. Алексей широко улыбнулся и, как смог, объяснил предприимчивой соседке, что у него есть дядя в Париже, который без труда может достать для племянника еду и вещи. Как раз недавно Алексей ездил к нему и привёз немного муки, и если мадам не откажется... Мадам не отказалась. Также в деревне трудно было достать хорошие сигареты, туалетное мыло, приличную ткань и ещё много чего. Обмен шёл уверенно, Алексей не забывал жаловаться на то, что в Париже жизнь тоже тяжёлая, и он, конечно, может попросить дядю, но вы ведь понимаете... Все понимали. Очень скоро Алексей узнал, что в деревне существуют две версии о нём и его таинственном дяде: согласно первой, «дядя» на самом деле был отцом, прижившим внебрачного сына от русской эмигрантки и уславшим его куда подальше, чтобы не узнала семья; согласно второй, Алексей во время войны сотрудничал с немцами и теперь с помощью высокопоставленного родственника прятался от охотников за коллаборационистами. К счастью, эта версия была высказана только один раз, по пьяни, и никто на неё особого внимания не обратил. Повезло. О том, что коллаборационистов во Франции ненавидят, Алексей уже знал. Насчёт Яноша деревенские жители особой фантазии не проявляли: мало ли после войны появилось сирот, а на Алексея мальчик был не похож и повода строить догадки о их родстве не давал. Кроме яиц, молока и овощей из местных огородов, Алексей выторговал нечто более ценное — уроки французского. Сюзанна Лерой, учительница в деревенской школе, согласилась обучать его языку после того, как заканчивались уроки, а также отдельно заниматься с Яношем, чтобы с осени он мог учиться вместе с остальными детьми. Так, в метаниях между тихой горной деревушкой и Парижем, пролетело лето. К осени Алексей подновил дом, открыл счёт в банке «на чёрный день» и наконец-то стал понимать почти всё, о чём говорят соседи. Не то чтобы его это сильно интересовало. А Янош научился готовить. Вероятно, в знак протеста против подгорелой, пересоленной и просто несъедобной еды, выходящей из-под рук Алексея. Он так и не начал разговаривать, как нормальные дети. Иногда Алексею удавалось вытянуть из него несколько фраз, и было видно, что мальчику по-настоящему трудно произносить их вслух, словно что-то внутри него мешает словам вырваться наружу. В основном он объяснялся жестами и отдельными словами, полностью перейдя на французский. Мадам Лерой утверждала, что на занятиях он отвечает на её вопросы, но лишь короткими односложными фразами. «Лучше так, чем никак, — успокаивающе говорила она, — а словарный запас у Яна неплохой, просто он его не использует. Наберитесь терпения. И обязательно занимайтесь с ним дома». По сравнению с первыми неделями в Германии это было хорошим признаком, но не настолько, насколько хотелось бы. Зима пришла незаметно, да и что это была за зима — смех один. Мадам Лерой жаловалась на морозы, но когда Алексей рассказал ей, какая температура бывает зимой на его родине, не поверила. И даже не стала это скрывать. В декабре здесь праздновали Рождество, начиная готовиться к нему задолго, почти за месяц. Янош был в восторге от хвойных венков, украшенных остролистом и яркими лентами, и рвался смастерить такой же сам. Посмотрев на получившееся у воспитанника чудовище, Алексей вздохнул и взялся за дело сам. Позориться перед соседями не хотелось. Теперь их дом почти не отличался от соседских, быт тоже, между собой они разговаривали на французском и, можно сказать, вполне успешно влились в местное общество. Если не считать того, что к Алексею всё равно относились как к чужаку, но, как поделилась с ним мадам Лерой, такова была участь любого, кто не родился в Ла Бати или хотя бы в её окрестностях, проживи ты тут хоть десять лет. Шарль Лерой встретил их уже почти у самого своего дома. Обнял жену, осторожно придерживая её круглый живот, поздоровался с Алексеем. Чета Лерой была одной из немногих, относившихся к нему с открытой доброжелательностью. Возможно, немалую роль здесь играло то, что Алексей время от времени приносил Сюзанне то витамины, то сгущёнку, то несколько мотков пряжи, из которых мадам вязала кофточки и носочки будущему малышу. Кое-что даже честно покупал. Для ребёнка, как-никак. Сдав учительницу супругу, Алексей сунул руки в карманы и медленно пошёл обратно, до школы и дальше вверх по боковой улице, к своему дому. Холод его не беспокоил, он легко переносил даже уральские зимы, по сравнению с которыми здешняя казалась осенью. А вот Янош холод не любил и мёрз по ночам, поэтому надо бы запасти ещё угля, на всякий случай. Несмотря на то, что вокруг был лес, зимой топили здесь обычно углём, не дровами. Он усмехнулся про себя: не прошло и полугода спокойной жизни, а он уже думает как типичный обыватель. Про уголь, про то, что Яношу надо достать новые ботинки, что у крыльца начала поскрипывать ступенька, и пора её заменить... Несколько лет назад он страстно мечтал вырваться из спецпосёлка и думал, что если бы ему только представилась возможность свободно ездить по миру — он бы ни в одном городе не проводил больше двух дней! Он бы побывал везде, где только можно! Когда его мечта сбылась, и они шли сперва по России, потом по Белоруссии и Польше — в каждом городе, где останавливалась их рота, Алексей находил места, куда можно будет прыгнуть, если понадобится. Запоминал ориентиры, не рискуя записывать на бумаге. А теперь он свободен, он может ехать куда угодно — кроме, пожалуй, России, и ему достаточно съездить куда-то всего один раз, чтобы потом беспрепятственно возвращаться снова и снова. Но он застрял в этой деревне, и страннее всего, что ему здесь хорошо и удобно, и даже мыслей нет ехать куда-то дальше. Разве что в Париж, куда он прыгал регулярно, как на работу. Но в больших городах пока что действительно было небезопасно. Может, через пару лет, когда слегка уляжется послевоенная неразбериха. Из трубы их дома поднимался лёгкий прозрачный дымок. Алексей стряхнул снег с обуви, постучав ногами по крыльцу, отворил дверь, и его сразу окутало теплом. Янош возился у печи; услышав, как хлопнула дверь, он только чуть повернул голову, чтобы увидеть, кто пришёл. — Привет, — Алексей присел рядом, протянул руки к печке. — Уроки сделал? Янош кивнул. — Поел? Ещё один кивок, уже в сторону плиты. Там стояла большая кастрюля, прикрытая сверху полотенцем. Значит, не только поел, но и Алексею оставил. Переодевшись и поужинав, Алексей растянулся на диване с очередным детективом про комиссара Мегре, к которым успел пристраститься за последнее время. Ему уже почти не нужен был словарь, разве только когда попадалось какое-нибудь совсем редкое слово, но чаще всего он такие слова просто пропускал, примерно догадываясь об их значении по смыслу фраз. Янош устроился рядом на полу, с тетрадью на коленях. — Помощь нужна? — спросил Алексей, не отрываясь от книги. — Не. «Постричь его надо, — решил Алексей, скосив глаза на лохматую макушку воспитанника, — а то ходит, как девчонка». Кажется, несколько дней назад он об этом уже думал... а впрочем, какая разница? Всё равно не к спеху. Он попытался перевернуть страницу острой пикой хвоста, но промахнулся и едва не выбил книгу у себя из рук. Последние несколько лет у него почти не было возможности высвободить хвост из-под одежды, не говоря уже о том, чтобы использовать его, и теперь приходилось восстанавливать навыки. Для этого он сделал на штанах специальный клапан, в который можно было просунуть хвост так, чтобы не сверкать при этом дырой на заднице. Молчаливый Янош, впервые увидев эти штаны, чуть не задохнулся от хохота. Потом попытался поймать Алексея за хвост, не слушая увещеваний, что, дескать, хвост не предназначен для того, чтобы хватать его руками. В конце концов Алексей понял, что проще смириться. А навыки владения хвостом у него с тех пор заметно улучшились, хотя было ещё куда расти. За несколько дней до Рождества мадам Лерой разрешилась от бремени. Младенец оказался мальчиком. Уроки французского пришлось прервать, как и занятия в школе — зимние каникулы грозили затянуться до приезда нового учителя. — После Нового Года мы с Шарлем переезжаем к маме в Марсель, — сообщила счастливая мать, когда Алексей заглянул к ней, чтобы передать очередной подарок — на этот раз полфунта настоящего кофе. — Есть место в пансионе для девочек, платить обещают прилично, а Шарль сможет устроиться бухгалтером, возможность есть, я узнавала. — Поздравляю, — вежливо сказал Алексей. Судя по кислому лицу Шарля, планы супруги его совершенно не вдохновляли, но перечить ей он не решался. — А как же школа? — О, я уже написала своей подруге, мы вместе учились. Она согласна, осталось только уладить с бумагами. Очень милая девочка, младше меня на два года, Её зовут Женевьева. Но учтите — она не замужем, так что о частных уроках придётся забыть. Хотя вы в них уже почти не нуждаетесь. Не прекращая болтать, она расстегнула кофту и дала младенцу грудь, нисколько не смущаясь присутствия постороннего мужчины. Алексей тактично уставился в потолок. — Я написала ей про вашего мальчика, думаю, она справится. Так странно, — Сюзанна на миг притихла, — я ведь когда-то ехала сюда без всякой радости, мне казалось, что деревня, да ещё в такой глуши — это ужасно скучно. А Женевьева уехала в Нант, я ей очень завидовала. И вот началась война, и кому из нас больше повезло? По крайней мере, здесь не было немцев. Новая учительница приехала только в конце января, когда занесённая снегом деревня уже погрузилась в послепраздничную спячку, ожидая наступления весны. Алексей к тому времени перестал промышлять на чёрном рынке в одиночку, нашёл себе пару помощников, занявшихся сбытом дефицитного товара, и стал появляться в Париже гораздо реже, чем раньше. Между делом снял себе меблированную квартиру недалеко от Оперы, чтобы было куда прыгать, да и вообще — чтобы было. Когда выдаёшь себя за городского жителя, надо иметь хоть какой-то адрес. Они с Яношем проводили немало времени на плато, где мальчик тренировался подчинять себе ветер. Снежные вихри отлично помогали отслеживать движение воздушных потоков. Янош обожал гонять метели, но всё ещё быстро уставал, и Алексей следил, чтобы тот не слишком выматывался. Наблюдать за успехами подопечного, просто стоя в снегу, было слишком холодно, сперва Алексей пытался делать зарядку, но потом ему пришла в голову идея получше. Дед, во время Первой мировой войны сражавшийся в кавалерии, учил его сабельному бою. Как мог учил, сабель, конечно же, у них не было, никто не позволил бы кулаку взять с собой оружие, но старик не хотел смириться с тем, что единственный внук вырастет, не зная, «с какого конца за саблю ухватиться», и отдал кузнецу золотое бабкино кольцо, чтобы тот выковал из железных ободов... ну, саблями это назвать было нельзя, но для учения годилось. Теперь клинки у Алексея были настоящие, спёртые из закромов богатого парижского нувориша, хваставшегося своей оружейной коллекцией направо и налево. Вполне возможно, что он даже не заметил пропажи, а если и заметил — всё равно никто не заподозрил бы Алексея, всего один раз побывавшего в доме коллекционера за компанию с русским офицером-эмигрантом, одним из его новых парижских знакомых. Но это всё было неважно, главное — клинки не шли ни в какое сравнение с теми смешными железками, которыми он учился фехтовать в юности. Лёгкие, чуть изогнутые, с идеальным балансом. Их не хотелось выпускать из рук, каждое движение приносило удовольствие. Словно он не дрался, а танцевал. Наверное, Янош чувствовал примерно то же самое, закручивая вокруг себя метели. На известие о том, что в школе возобновятся уроки, Янош отреагировал без особого энтузиазма. — Тебе же вроде нравилось учиться, — не понял Алексей. Мальчик пожал плечами. — Тогда что? — Другие, — неохотно ответил Янош. — А, ну... надо учиться и с другими общаться. — Зачем? — Затем, что тебе потом с ними жить и работать. — Зачем? — упрямо повторил Янош. Он не любил людей и наотрез отказывался понимать, почему надо поддерживать хотя бы видимость хороших отношений с окружающими. Отчасти Алексей его понимал. Но понимать и потакать — разные вещи. — Затем, что так устроен мир. Если ты не собираешься стать отшельником и жить в пещере, придётся взаимодействовать с другими, и чем лучше у тебя с ними будут отношения — тем легче тебе будет добиться от них того, что ты хочешь, — Алексей отряхнул с волос Яноша снег. — Посмотри, какие у нас хорошие отношения с соседями. Мы им, они нам, и все счастливы. А знал бы ты, какие у меня тонкости дипломатии бывают... ладно, потом поймёшь, в общем. Пошли домой, уже темнеет. Янош выглядел совершенно неубеждённым, явно подозревая, что Алексей морочит ему голову. Но возражать не стал. Просто взял Алексея за руку, готовясь к прыжку. Перед первым учебным днём Алексей вместе с родителями других учеников зашёл в школу, чтобы познакомиться с новой учительницей. Ничего особо примечательного в ней не было: маленькая женщина в шерстяном платье, очень скромном, как и положено сельской учительнице. Простуженный голос и покрасневший нос. У Алексея наклёвывалась хорошая сделка в Париже — большая партия стрептомицина прямиком со склада UNRRA, причём не украденная, а честно купленная у интенданта, и дать за неё обещали почти вдвое дороже, чем за предыдущую, так что мадмуазель Дегре он слушал вполуха и ушёл сразу же, как только закончили с общими вопросами, рассчитывая зайти как-нибудь потом отдельно, чтобы узнать, будут ли проблемы с Яношем. То есть, проблемы будут наверняка, вопрос в том, во что ему обойдётся их решение. Но вышло так, что мадмуазель Дегре пришла сама. Гости к ним заходили редко, несмотря на то, что товарообмен с соседями был давно отлажен, и обычно Алексей заранее знал, кто и когда придёт. Поэтому когда в дверь постучали, он был уверен, что это старик Пьетро явился за сигаретами, и не сразу узнал маленькую, закутанную в пальто женщину. — Здравствуйте, — сказала женщина, слегка удивлённо глядя на блок сигарет в его руке. — Я Женевьева Дегре, учительница Яна. Могу я с вами поговорить? Алексей впустил гостью в дом и постарался сделать вид, что узнал её сразу, просто удивился позднему визиту. Оправдывало его только то, что она в самом деле была непримечательной. Учительница присела на краешек стула и достала из сумки большую дерматиновую папку. — Вы только не подумайте, — объяснила она, борясь с туго завязанными тесёмками папки, — что я пришла жаловаться на Яна. Он очень старается, хотя, конечно, с ним довольно трудно... — Я, кстати, сам хотел об этом поговорить... — Но я пришла потому, что меня беспокоит его... — она запнулась, — душевное состояние. Вы понимаете, что я хочу сказать? — Не совсем, — честно признался Алексей. — Подрался с кем-нибудь, что ли? — Нет, он очень спокойный мальчик. Даже слишком спокойный. Я просто... хотела показать вам кое-что. Она вытряхнула из папки пачку детских рисунков на грубой серой бумаге. Один спланировал на пол, Алексей поднял — на листе яркими карандашами была нарисована девочка с жёлтыми косичками и букетом красных цветов. Художнику наверняка было не больше десяти лет. — Я попросила детей нарисовать самих себя. Знаете, это очень помогает при знакомстве, — один из рисунков лёг поверх других, и Алексей сразу понял, что встревожило учительницу. На листе была изображена чёрная воронка. След карандашного грифеля завивался плотной спиралью, расширяясь снизу вверх. — Не думайте, пожалуйста, что я в чём-то хочу вас обвинить, но это очень плохой признак. Сюзанна писала, что Ян — сирота, но без подробностей, поэтому я не знаю... — Я понял, — прервал её Алексей. — Да, он потерял родителей совсем недавно, и очень подавлен их гибелью. Спасибо, что обратили на это внимание, я постараюсь сделать всё, что в моих силах... Он надеялся, что мадмуазель Дегре удовлетворится этой ложью. Не мог же он ей объяснить, почему Янош видит себя ветром. Хотя... смерч? А ведь сила Яноша действительно растёт, если сравнить их первые тренировки и то, как лихо он сейчас поднимает снежные вихри. — И ещё, хотя это, конечно не моё дело, — учительница снова закопалась в рисунках. — Несколько дней назад мы рисовали то, что помним из детства. Это тоже очень интересно, знаете, иногда даже родители не подозревают, что малыши в два-три года что-то могут осознать и запомнить. Чаще, конечно, запоминают что-то уже постарше, года в четыре. Людей, обстановку... Алексей вспомнил шлюх в чулках и мысленно содрогнулся. Он только начал соображать, как выкрутиться из щекотливой ситуации, если Янош действительно изобразил на рисунке тех фройляйн, и вообще дать понять мадмуазель Дегре, что не горит желанием обсуждать с ней то, что не касалось непосредственно учёбы Яноша, когда она протянула ему очередной рисунок — и все мысли разом вылетели у него из головы. Лучше бы это были шлюхи. На бумаге неумелой детской рукой была изображена вереница людей, уходящих вдаль, за край листа. Людей было много, и все они были одинаковыми — узкими, состоящими из одних углов и ломаных линий, заштрихованных с видимым нажимом. Чёрная бесконечная очередь. Ещё несколько таких же фигурок были расположены горизонтально, чуть сбоку. — Я видела фотографии в газетах, — тихо сказала мадмуазель Дегре. — Сюзанна писала, что Ян — поляк. Алексей внезапно осознал, что понятия не имеет, кем на самом деле был Янош и как он оказался в Германии. Они сочли его венгром из-за имени, но это могло быть не настоящее его имя. Он мог оказаться кем угодно: венгром, цыганом, поляком. Или даже евреем. — Нахер вы вообще их... — он осёкся. — Простите. Простите, пожалуйста. — Ничего страшного, я понимаю. Рисование — это очень важно. Развивает наблюдательность, творческие способности, хорошую моторику, — она пошевелила пальцами, показывая, что имеет в виду. — Дети обязательно должны рисовать, лепить из глины, делать всякие вещицы, это им очень полезно. Мы с ними занимаемся творчеством не меньше трёх раз в неделю, на разные темы. Но обычно у них другие воспоминания о детстве. Мама, дом, любимая собака... Здесь же не было войны, вы понимаете? — Да, конечно. Простите. — Я подумала, — продолжала мадмуазель Дегре, явно чувствуя себя неловко, — что вы расскажете мне о нём побольше. Может быть, мне удастся найти к нему подход... вы знаете, что он почти не общается с другими детьми? И не разговаривает, я даже стараюсь его не спрашивать устно, пишет-то он неплохо. Вы могли бы рассказать мне, каким он был раньше? — Не знаю, — Алексей, сгорбившись, все разглядывал рисунок. — Со мной он тоже почти не разговаривает. Он почему-то думал, что Янош забыл про войну и про всё остальное, что с ним случилось. Или хотя бы — что это его больше не тревожит. Ведь всё было хорошо, мальчик даже перестал просыпаться по ночам, подскакивая на постели и часто дыша, словно ему не хватало воздуха, перестал бояться оставаться один в доме, шарахаться от чужих людей... Дурацкая надежда, конечно же, разве можно такое забыть? Если даже Алексею до сих пор снились иногда бои, а ведь он был солдатом, взрослым мужиком, а не беспомощным ребёнком. — Вы давно его воспитываете? — Полгода. Нет, даже больше, почти восемь месяцев. Честно говоря, я не очень хорошо знаю, что с ним было. — Вот как... — Война, вы же понимаете... — Кстати, а где он сам? — На коньках катается. Пруд же замёрз. — Разве это не опасно? — Да нет, лёд крепкий. Извините, — спохватился Алексей, — я не предложил вам чая. Или вы предпочитаете кофе? Она отрицательно покачала головой, одним жестом ухитрившись и поблагодарить, и отказать. «А она миленькая», — внезапно пришло в голову Алексею, и он сам удивился этой мысли. — Мне лучше не задерживаться. Не стоит, чтобы люди видели, что я пришла к вам домой, да ещё так поздно. Я только хотела сказать, что могла бы заниматься с Яном дополнительно. Из-за того, что он не отвечает, трудно понять, насколько он усвоил уроки, а это очень важно. Скажем, дважды в неделю, после основных занятий. Вы не против? — Конечно, нет, — Алексей вопросительно посмотрел на неё, ожидая продолжения, но мадмуазель Дегре сгребла рисунки обратно в свою папку и потянулась за пальто. — Мадам Лерой брала за уроки продуктами и сигаретами для мужа. Вы, я так понимаю, не курите, поэтому что бы вы предпочли? — Что? — изумлённо подняла голову мадмуазель Дегре. — Нет, никакой платы не надо. Людей, которые рвались творить добро бесплатно, Алексей особенно не любил. По его опыту, они очень скоро начинали рассчитывать на взаимные услуги, но уже не по утверждённой таксе, а в гораздо большем объёме. Исключения были так редки, что в их повторение не верилось. Деловые отношения всегда казались ему гораздо более удобными. — Вы одинокая женщина, без мужа, без родственников. Огорода у вас нет, живности тоже, и до весны не будет. Сколько вы получаете? Тысяч десять франков? Двенадцать? Думаете, этого хватит вам на жизнь? — Я вполне способна сама себя прокормить! — Почему вы не хотите получать плату за свою работу? — Потому что я предложила это не ради денег. Мне не хочется, чтобы Ян отставал от других учеников. Если вы думаете, что я собираюсь на этом зарабатывать, то это совсем уж... — Понял, понял, — Алексей примирительно поднял руки. — Давайте считать, что я первый это предложил. В конце концов он уговорил её брать за уроки вдвое меньше, чем брала её предшественница, и выпроводил с огромным облегчением. Спорить с женщинами ему всегда было трудно, даже если он точно знал, что прав. Когда вернулся Янош — уставший, довольный, хотя и замёрзший, — Алексей показал ему рисунок со смерчем. Второй убрал подальше — говорить об этом он был не готов. — Это ты? Янош кивнул. — Как ты это... — Алексей задумался, подбирая верное слово, — чувствуешь? Лицо Яноша скривилось — словно он знал ответ, но не знал, как выразить его словами. — Внутри, — наконец сказал он, делая странный жест руками. Подумал и добавил: — Больше меня. Алексей представил вырвавшийся из-под контроля смерч и мысленно обозвал себя идиотом. Всё это время он побуждал Яноша развивать свои способности и ни разу не задумался о том, что будет, если мальчик поднимет ветер такой силы, что не сумеет с ним справиться. Концепцию тренировок пришлось срочно пересмотреть, к большому неудовольствию Яноша, которому крутить снежные вихри нравилось гораздо больше, чем пытаться сбить порывом ветра стоящее на торце полено, не задев два соседних. — Это важно, — пытался объяснить ему Алексей. — Представь, что ты поднял ветер, а управлять им не можешь. Он же всё вокруг разрушит. Судя по мечтательной улыбке Яноша, такой вариант его вполне устраивал. — А то, что надо, не разрушит. Давай ещё раз. Вихри крутить Алексей ему тоже разрешал, но недолго и не сильно при этом увлекаясь. В качестве поощрения за старание во время первой части тренировок. И Янош старался вовсю. В апреле снег начал сходить с гор, и на плато, которое Алексей с Яношем облюбовали для тренировок, стали появляться первые отчаянные любители горных прогулок. Туристы, чтоб их. Пришлось спешно искать себе новое место, менее доступное. Скрываясь от чужих глаз, они побывали, наверное, на всех горах и перевалах Альп, в том числе швейцарских и итальянских. Однажды даже прыгнули на вершину Монблана. Опыт оказался неудачным. Мало того, что на вершине, которая снизу казалась спокойной, дул сильный ветер и было адски холодно — так ещё и от резкого перепада высоты Алексея затошнило, а Янош при первом же вдохе схватился за грудь. В общем, на Монблан они больше не прыгали. Хватало других вершин, пониже. Алексею они все очень скоро начали казаться одинаковыми, зато Янош был в восторге. Но такие вылазки всё же бывали нечасто. Янош ходил в школу, Алексей мотался в Париж — для прикрытия ему часто приходилось садиться на поезд и уезжать в какой-нибудь соседний город, иначе рано или поздно соседи задались бы вопросом, куда он исчезает. Домашние дела тоже требовали времени, к тому же Алексей любил читать и часто проводил вечера за книгой, а Янош продолжал заниматься французским. Иногда Алексей заходил за ним в школу, дежурно спрашивал у мадмуазель Дегре об успехах воспитанника, получал заверения в том, что мальчик очень способный, вот если бы ещё проявлял чуточку больше активности... Затем они с Яношем провожали учительницу — она жила в доме четы Лерой, присматривая за хозяйством в отсутствие подруги, — и неторопливо возвращались домой. От внимания Алексея не укрылось, что, распрощавшись с ними, мадмуазель Дегре всегда запирает дверь на засов и потом наблюдает из-за занавески, как они уходят. Также ни разу он не видел, чтобы после захода солнца у неё были открыты ставни. Да и в целом она была довольно замкнута — в город выбиралась редко, только если надо было что-то купить, с соседями была приветлива, но ни с кем, насколько видел Алексей, не сближалась, а ведь даже он, иностранец с отталкивающей внешностью, ухитрился обзавестись парой доброжелательных знакомых. Что-то явно было не так, но что именно — он не понимал. — Кажется, твоя учительница от кого-то прячется, — поделился он однажды с Яношем. Сказано это было в шутку, но мальчик кивнул, ничуть не удивлённый. — Вот как? И от кого же? — От людей. — От людей? — Алексей задумался. — Ну, что-то в этом есть, конечно... Он, правда, подозревал, что прячется мадмуазель Дегре от какого-то конкретного человека — кредитора, например, или навязчивого любовника. Но ответ Яноша, если рассматривать его в широком смысле, тоже подходил. — Она тебе нравится? — внезапно спросил Янош. Алексей удивлённо посмотрел на него. — В каком смысле? — Вообще. Учительница, конечно, была полнейшей мышью. Но с другой стороны... с ней было интересно разговаривать, она была образованна, вежлива и зачастую даже мила. Ещё она искренне заботилась о Яноше, не ища в этом выгоды для себя. — Да. Полагаю, она мне нравится. Янош удовлетворённо кивнул и улыбнулся. Разгадка нашлась скорее, чем он думал. В один из тихих, ясных вечеров, когда даже ветер молчал, не тревожа флюгера на крышах, Алексей с Яношем в очередной раз провожали мадмуазель Дегре до дома. Она рассказывала про Марсель, куда переехали Лерои, Алексей слушал, думая, что летом надо будет непременно туда съездить, интересно же посмотреть на море, Янош тоже слушал, наверное, во всяком случае — шёл рядом с очень сосредоточенным видом. В общем, всё было как обычно. У почтового ящика мадмуазель Дегре задержалась, достала газету, мельком глянула на неё — и уронила. Алексей потянулся было подать даме оброненное, но мадмуазель мгновенно подхватила газету и спрятала за спину. — Н-не волнуйтесь, я сама, — запинаясь, выпалила она. Лицо её было бледным, как мел. — До свидания. Спасибо, что проводили... Ян, не забудь прочитать рассказ про кошку, хорошо? И, прижимая к груди газету, направилась к дому. Алексей с Яношем озадаченно переглянулись. Мадмуазель шла так, словно ей вдруг стали малы ботинки. — Так... — задумчиво сказал Алексей. Картина ему не понравилась. — Вот что, иди-ка домой. Я посмотрю, что там с твоей учительницей стряслось, и догоню. Он не был уверен, что мадмуазель Дегре впустит его, но стоило хотя бы попытаться. Прежде чем стучать, он на всякий случай толкнул дверь — и та неожиданно отворилась. Действительно неожиданно, учитывая, что эта дверь всегда запиралась на засов. Мадмуазель Дегре сидела за столом, закрыв лицо руками. «Франс-Суар» лежала перед ней. Услышав шаги, она вскинулась, сгребла газету со стола, прижала к груди, но Алексей уже разглядел фотографию на первой полосе. Толпа гнала по улице голую женщину, обритую наголо. На лбу у женщины была нарисована свастика. Части головоломки встали на свои места с почти слышимым щелчком, и, наверное, что-то в его лице дало мадмуазель Дегре понять это, потому что она резко сжалась и побледнела. — А я всё думал, от кого вы прячетесь. В её глазах стыл острый, душный страх, понимание того, что прятаться больше негде. Алексею стало противно. И жалко эту маленькую, ничем не примечательную женщину. «Люди, — с отвращением подумал он. — Опозорить бабу и свистеть ей вслед — герои, мать их за ногу. Нашли, с кем воевать». — Успокойтесь, — сказал он, видя, что мадмуазель Дегре начала часто-часто дышать и, кажется, была близка к истерике. — Я никому не скажу. Честное... так, нагнитесь и дышите глубже, нагнитесь, я сказал! — он силой пригнул её голову вниз. Только обморока сейчас не хватало. — Лучше? Девушка закивала, и он позволил ей выпрямиться. Выглядела она ужасно: на щеках алые пятна, глаза совсем дикие. От миловидности, которую Алексей подметил ещё при знакомстве, не осталось и следа. — Вы же ничего не знаете, — глухо сказала она. — Да мне всё равно, — убедившись, что терять сознание она не собирается, Алексей подошёл к шкафчику возле плиты. — Где у вас чай? — На верхней полке, справа. Пока он заваривал чай, она сидела молча, с совершенно несчастным видом, уткнувшись взглядом в стол. Вообще-то можно было просто уйти, а потом притвориться, что ничего не произошло. Но после этого она наверняка стала бы его избегать, а Алексею нравились их редкие вечерние прогулки, да и Янош привязался к учительнице. Будет нехорошо, если она станет уделять ему меньше внимания. Поэтому он поставил перед ней чашку с чаем — жаль, что не нашлось коньяка, — и сел напротив. — Вы жили с немцем? — Нет! То есть, да, но... У меня не было выбора, понимаете? Это он как раз очень хорошо понимал. — Он жил у нас в доме. У нас был хороший дом, в два этажа. Он сказал, что французские женщины... не отличаются высокой моралью. То есть, он по-другому это сказал, конечно же. и что ему всё равно, кто это будет, я или моя сестра. А Жюстина собиралась замуж, и если бы она потеряла честь, Робер бы её не взял, а я всё равно была старой девой, и какая разница... вы понимаете? Она вглядывалась в него с такой надеждой, что Алексей кивнул. Конечно, он понимал. Во время войны женщины — лёгкая добыча, на оккупированной-то территории. Удивительно, что немец дал им выбор. Мог бы просто изнасиловать обеих. Словно угадав его мысли, мадмуазель Дегре добавила извиняющимся тоном: — Он не был злым или грубым. Иногда даже был нежным, когда у него было хорошее настроение. Только это всё равно было отвратительно. Я решила, что никогда больше не позволю мужчине притронуться ко мне. Хотела даже уйти в монастырь, но я не так уж сильно люблю Бога, если думаю: как он допустил, чтобы со мной случилось такое? Алексей, как любой нормальный советский человек, был атеистом, но понимал, что говорить о том, что Бога нет, было сейчас несколько неуместно. — Когда немцы ушли, я думала, что всё закончилось и никто не будет об этом вспоминать, но потом начали арестовывать коллаборационистов и о женщинах, таких, как я, стали говорить. Мы продали дом и переехали в Ренн, где никто не знал про меня, но мне всё равно было страшно. Поэтому когда Сюзанна написала, что здесь нужен учитель, я сразу согласилась. — Короче говоря, вы тут спрятались. — Да, — она сжала край газеты в кулаке, комкая жёсткую бумагу. — Когда началось всё это... я видела, как троих женщин обрили. У одной был ребёнок от немца. Мне повезло, но если бы... Страшно даже думать. — Ваши мужчины не смогли защитить своих женщин и отомстили им за это, — констатировал Алексей. Он, пожалуй, тоже не стал бы связываться с женщиной, которая спала с немцем, но позорить её таким образом? С его точки зрения это было всё равно что расписаться в собственном бессилии перед оккупантами. Неужели у французов совсем нет гордости? — Их тоже можно понять. Они сражались с фашистами, а некоторые девушки... знаете, они делали это добровольно. Говорили, что немцы им нравятся, что они мужественные, красивые... — её передёрнуло. — Как они могли? — Сражались они, — фыркнул Алексей, — ну да, как же. А ваша сестра всё-таки вышла замуж? — Да, сразу после капитуляции Германии. Её жених был участником Сопротивления. Ему, конечно, не нравилось, что у нас жил немец, но, по крайней мере, Жюстина сохранила ему верность. — С ума сойти, — честно признался Алексей. — Если ему не нравилось, почему же он не забрал вашу сестру куда-нибудь в более безопасное место? — Но ведь немцы были везде. И потом, ей ничего не угрожало. Этот человек, месье Хольтер, держал своё слово и не трогал её. — Слово фашиста. Потрясающе, — про себя он определил это как «ебануться», но не скажешь же такое при культурной девушке, пусть она и не знает русского языка. — Дайте угадаю — вас он теперь не любит? Мадмуазель Дегре снова уткнулась взглядом в стол. — Да, но... не поэтому. Просто сестра писала мне, что после свадьбы он стал грубым. Иногда приходил домой пьяным и, ну, поднимал на неё руку. А я ей советовала уехать к родителям, разве можно жить с человеком, который тебя бьёт? А вдруг он её убьёт или искалечит? Однажды Робер прочитал моё письмо, очень рассердился и написал мне, чтобы я молчала, потому что он знает, что я делала во время оккупации, и если я разрушу его семью, он мне отплатит. — У вас тут все мужики такие или вашей сестре попался особенный мудак? — Что-что? — мадмуазель Дегре захлопала глазами — последнее слово было произнесено по-русски. — Так, ничего. Мадмуазель Дегре... — Меня зовут Женевьева, — перебила она. — Я уже столько вам рассказала, что... в общем, теперь это уже звучит просто глупо. — Женевьева. Я не очень хорошо разбираюсь в политической ситуации, но здесь не было оккупации, и, по-моему, местные жители менее ожесточены. Вряд ли вам что-то угрожает. — Знаю, но всё равно... — она пожала плечами. — Вы же догадались. — Я никому не скажу. — Знаю. Вы хороший человек. — Я?! Женевьева улыбнулась — впервые за этот вечер. — Вы ни с кем не ссоритесь, любите детей, всегда очень вежливы. Сюзанна рассказывала, что вы часто приносили ей разные вещи, не требуя ничего взамен. И теперь утешаете меня, хотя могли бы просто сказать что-нибудь вроде «всё будет хорошо» и уйти. — Да я примерно это и сказал, в общем-то. И детей я не люблю, с чего вы взяли? — Не каждый мужчина возьмёт на себя заботу о ребёнке. Особенно о таком сложном, как Ян. — Дело не в любви. В моей семье это принято, — теперь настала его очередь говорить, да почему бы и нет, в самом деле? Он не любил рассказывать о своей семье — чужим не было до этого дела, а своим не хотелось жаловаться на жизнь. Но Женевьева вроде была и не чужая, а вроде и не своя. — Когда я сам был ещё ребёнком, нас... — он запнулся, не зная, как сказать по-французски. — Переселяли на Урал. Это далеко, и там очень холодно, а была как раз зима. Почти все дети умерли в дороге. Потом были плохие дома, тяжёлая работа, женщины болели... в общем, у нас считалось, что дети — это самое ценное. И потом, я всего лишь позволил ему со мной жить. Он почти не создаёт проблем. — Он не любит людей, вы знаете? Никому не даёт до себя дотрагиваться, даже погладить по голове. И с другими детьми не ладит. — Да, знаю. Подразумевалось, что это должно его беспокоить, но Алексей был уверен: если он сможет объяснить Яношу, что с людьми надо поддерживать хотя бы видимость хороших отношений, мальчик с этим справится. Пока что тот наотрез отказывался понимать, зачем ему это надо, а упрямства Яношу было не занимать. Они с Женевьевой ещё немного поговорили про успехи Яноша в школе и про школу в целом, и Алексей, убедившись, что учительница более-менее пришла в себя, распрощался с ней. Возвращаясь домой, он в который раз думал, как здорово было бы прыгать не только туда, где уже был, но и вообще куда угодно. Оказаться бы там, где живёт муж сестры Женевьевы — она, кстати, так и не сказала, где, — свернуть мудаку шею и прикопать в безлюдном месте. Мадмуазель Дегре вполне устраивала Алексея в качестве учительницы Яноша, и он не хотел, чтобы ей пришлось уехать. После этой истории отношения между Алексеем и мадмуазель Дегре стали ещё более дружественными. Настолько, что кое-кто из соседей уже начал прятать улыбочки и перешептываться, когда они шли по вечерам от школы, разговаривая обо всём, что только приходило в голову. Мадмуазель Дегре смущалась и краснела, Алексей делал вид, что ничего не замечает. С одной стороны, Женевьева ему нравилась, хотя внешность у неё была на любителя. С другой — он отлично понимал, что в данном случае вся его симпатия может ограничиться только разговорами, потому что Женевьева весьма категорично обозначила своё отношение к мужчинам, и хотя Алексей втайне считал, что категоричность эта продержится ровно до того дня, когда мадмуазель Дегре встретит наконец нормального мужчину, который покажет ей, что не все они мудаки, сам он этим мужчиной становиться не собирался. Слишком много хлопот, слишком мало шансов, что он ей тоже понравится в этом смысле — с его красной кожей и хвостом. А главное, нормальный мужик на ней бы после этого обязательно женился. В себе он такого желания не чувствовал. Поэтому каждый раз он вежливо прощался с ней возле дома и уходил, разочаровывая охочих до сплетен соседей. Янош эти прогулки одобрял и даже слегка над Алексеем посмеивался. Молча, но выразительно. Алексей делал вид, что собирается отвесить ему подзатыльник, мальчишка уворачивался и смеялся уже открыто. Ради этого Алексей стоически терпел всю ситуацию, несмотря на то, что она была совершенно дурацкой. Ему вообще нравилось, когда Янош смеялся. Не так уж часто это случалось. Они спускались в деревню, прыгнув, как всегда, в лес на склоне. На этот раз — чуть в стороне от своего дома, чтобы пройти мимо мясной лавки. Янош устал, но был страшно горд: ему впервые удалось пустить два вихря одновременно, сразу с обеих рук, и хотя они очень быстро столкнулись и распались, Алексей всё равно похвалил мальчишку, и теперь тот бежал рядом, сияющий, как новенькая монетка. Даже смешно становилось. — Ты особо-то нос не задирай, — посоветовал Алексей, — тебе ещё работать и работать, чтобы с ними управляться. Янош фыркнул, но улыбаться не перестал. Алексей не сразу понял, что что-то происходит. Сперва он заметил, что улицы, мимо которых они проходили, были пусты, даже в огородах никто не копался. Потом издалека послышались крики, преимущественно женские. Могло быть, конечно, и так, что две соседки поссорились из-за сожравшей чужие цветы козы, но вряд ли на такую ссору сбежалась бы вся деревня. Алексей остановился, притормозил рванувшегося было вперёд Яноша, положив ему руку на плечо. — Подожди здесь, — велел он. — Я узнаю, в чём дело. Мальчик недовольно поджал губы, но всё же кивнул. Алексей быстро пошёл вниз по улице, с каждым шагом убеждаясь, что чутьё его не подвело. Один из женских голосов с крика перешёл в визг, потом резко оборвался, и тут же остальные заголосили ещё громче. Было бы очень удобно прыгнуть и узнать, что, чёрт возьми, происходит, но оставалось только шагать быстрее. Когда он увидел толпу возле дома мадмуазель Дегре, то понял, что ничем хорошим этот день не закончится. А когда увидел саму мадмуазель Дегре, то смог только выматериться про себя и перейти на бег. Мадмуазель сидела на дороге перед своим домом, рыдая в голос, а высокий широкоплечий парень с тонкими усиками держал её за волосы и орал: — Шлюха! Фашистская подстилка! — А вот и Робер, — пробормотал себе под нос Алексей, расталкивая любопытных, собравшихся поглазеть на бесплатное представление, и, не дожидаясь, пока парень от оскорблений перейдёт к рукоприкладству, крикнул: — Эй, ты, отпусти женщину! Тот обернулся. — Ты ещё кто такой? Алексей остро пожалел, что не владеет французским языком в той же степени, что русским. В его учебниках не было адекватного перевода тех фраз, которые он привык использовать в подобных ситуациях. — Я сказал, отпусти женщину, — повторил он, протиснувшись наконец сквозь толпу. Толпа, не ожидавшая такого интересного поворота событий, слегка притихла. Робер дёрнул Женевьеву за волосы, вызвав очередной вскрик. — Эта шлюха, — он обвиняюще ткнул в неё пальцем, — трахалась с фашистом! А потом уговорила мою жену меня бросить! — А разве твоя жена бросила тебя не потому, что ты её бил? Кто-то за спиной Алексея протяжно присвистнул. Робер отпустил наконец волосы Женевьевы и подозрительно прищурился. — Это она тебе разболтала? Она и с тобой трахается, что ли? А ну-ка, — он шагнул вперёд, — ты, парень, и сам не местный, я погляжу. Что это у тебя за акцент? Уж не немецкий ли? — Твоё какое дело? — А предъяви-ка документы! — воинственно потребовал Робер. — Сейчас посмотрим, что ты за гусь! — Пошёл нахер. — Ага! Товарищи, — обратился он к собравшимся людям, — кто из вас может подтвердить личность этого человека? Подтвердить никто не пожелал. Даже мадам Ларак, которой Алексей в своё время показывал фальшивые документы, почему-то предпочла отмолчаться. — А сам-то ты кто такой? — крикнул месье Полен, мясник. Робер расстегнул куртку. На рубашке у него красовалась блестящая медаль на черно-красной ленте. — Я рисковал жизнью в борьбе за свободу Франции, — гордо заявил он, — и не потерплю, чтобы всякие недобитые фашисты считали себя вправе... Алексей шагнул вперёд и сгрёб его за воротник, оскаливаясь в злой ухмылке. — А я, suka, русский, — прошипел он, не заботясь, понимает его орденоносный герой Франции или нет. — Пока ты печатал свои листовки и здоровался с немцами на улицах, я с ними воевал. Два с половиной года, blyad’! И если ты сейчас не уберёшься отсюда и не оставишь Женевьеву в покое, я твои медали тебе в жопу затолкаю, понял?! Робер побледнел, потом покраснел. А Алексею захотелось дать самому себе хорошего пинка. Он же выдавал себя за мирного эмигранта, давно живущего в Европе. От войны, мол, бежал. И так глупо спалился перед всей деревней. Правильно капитан Поляков говорил: язык вперёд мозгов поспевает. Долго терзаться осознанием своей ошибки ему не пришлось: побагровевший от ярости Робер вырвался и бросился на него с кулаками. Алексей, уклонившись от первого удара, с размаху двинул парню под дых. Потом добавил по почкам, сбил с ног и несильно, но прицельно ткнул носком ботинка в живот. Он наносил удары с удовольствием, отыгрываясь на несчастном придурке за собственную глупость и жалея о том, что ему не нужны проблемы с французской полицией, а значит, нельзя не только убивать, но и бить слишком сильно. Ещё пара пинков — и нужно будет остановиться. Потом все подтвердят, что герой Сопротивления первый полез. Отвлекшись на эти мысли, он даже не заметил, как вздрагивающий под его ударами парень извернулся и достал из кармана револьвер. Просто в какой-то момент опустил глаза и увидел нацеленное на него дуло. Может быть, если бы у него было время подумать, он сообразил бы, что достаточно поднять руки и отойти назад — француз, скорее всего, не стал бы стрелять на глазах у всей деревни. Но Алексей слишком привык к тому, что нацеленное на него оружие означает одно: его собираются убить. И мгновенно, даже не задумываясь, прыгнул из-под выстрела. Когда он появился в паре метров от того места, где стоял, вокруг царила полная тишина. Было слышно, как поскрипывает жестяной флюгер на крыше дома Женевьевы. Потом кто-то громко, протяжно произнёс: «О-о-о...» — и Робер, словно очнувшись, развернулся к Алексею и выстрелил ещё раз, не целясь и, кажется, даже не соображая, что делает, — взгляд у него был как у слепого. Алексей вновь прыгнул, теперь уже к стрелку, ногой выбил револьвер, потом пнул в лицо — попал в шею, потому что ветром в глаза бросило сухую дорожную пыль и ему пришлось зажмуриться. Под ногой что-то хрустнуло. — Дьявол! — пронзительно завопила пожилая мадам с прыгающими по обе стороны лица кудряшками. — Дьявол!!! Алексей испытал почти непреодолимое желание расстегнуть штаны и показать старой дуре хвост. Пусть посмотрит на настоящего дьявола, авось прямо тут удар и хватит. Рогов только нет, а жаль. Мадам продолжала голосить, вцепившись обеими руками в шляпку, которую поднявшийся ветер срывал с её головы... Твою мать, ветер! Забыв про орущую женщину и корчащегося на земле Робера, Алексей обернулся в ту сторону, откуда прибежал и где его должен был ждать Янош — и не поверил своим глазам. По деревне шёл смерч. Огромная воронка, вращаясь, скользила над дорогой, поднимая и закручивая в воздухе пыль, мусор, палки, вырванные из заборов доски, и чем ближе она становилась, тем сильнее бесновался ветер. С крыш домов уже летела черепица, невысокие деревья ломались, как спички. С головы мясника сдуло шляпу, он суетливо закрыл голову руками, но не тронулся с места. Никто не тронулся. Люди стояли и смотрели на смерч, как зачарованные, даже когда им в лицо полетели пыль и щепки. Алексей в панике поискал взглядом Яноша, но мальчика нигде не было. Это было странно: на расстоянии Янош с трудом контролировал и небольшие вихри, а уж для того, чтобы прицельно пустить целый смерч — как ему вообще это удалось? — должен был находиться где-то совсем близко. Его не было, и Алексей закричал, пытаясь позвать его, но крик утонул в рёве ветра. А потом он увидел, как в самом центре смерча, в нескольких метрах над землёй, мелькает что-то белое, и понял, что Янош — там. В смерче. Первым не удержался на ногах пожилой мужчина, стоявший прямо посреди дороги — закрученная ветром доска задела его по плечу, и он упал, неловко взмахнув руками, попытался уцепиться за землю, но смерч подхватил его и швырнул к обочине. Это сняло всеобщее оцепенение: люди, крича, бросились прочь, одну из женщину ударило бешено кружащейся воздухе палкой, на второй задрало плащ, опрокинуло, потащило по земле. От визга закладывало уши. Когда-то давно Алексей слышал, что в самой середине смерча ветра нет. Полный штиль, и если оказаться там, то можно даже увидеть чистое небо. Он тогда решил, что это всё байки, и поверит он в них только тогда, когда найдётся придурок, который действительно заберётся в центр смерча и увидит всё своими глазами. Кто бы тогда предупредил, что этим придурком станет он сам... «Выпорю поганца, — обречённо подумал Алексей, — просил ведь подождать». И прыгнул. Никакого неба он, понятное дело, не увидел. Его рвануло во все стороны разом, оглушило, и почти сразу он наткнулся на живое, твёрдое, обхватил и прижал к себе. Ветер исчез тут же, мгновенно, лишив невидимой поддержки, Алексей рухнул на землю, больно ударившись плечом, но Яноша из рук всё-таки не выпустив. Смерча больше не было. Даже ветра не было. На разорённую улицу со стуком падали палки, ветки и всё, что минутой раньше металось по воздуху. У обочины стонал, приходя в себя, старик. Остальные успели разбежаться. Надо же, какие шустрые, подумал Алексей, чего же тогда стояли баранами? Янош лежал у него на руках, бледный, как смерть. Из носа текла кровь, размазываясь по щеке липкой лентой. Алексей прижал палец к его шее, нащупал пульс — чуть замедленный, но ровный, и только тогда почувствовал, что его отпускает. Переутомился. Ещё бы, такой смерч поднять. Это ничего, это пройдёт. — Алекс? Сидящая на дороге Женевьева — растрёпанная, перепачканная в пыли, съёжившаяся в комок так, что Алексей сперва её даже не заметил, с ужасом глядела на него и на воцарившийся кругом хаос. — Алекс, что это было? «Это был Янош», — подумал Алексей и сам чуть не рассмеялся от того, с какой гордостью он это подумал. Как тут было не гордиться? Такой смерч — а мальчику всего десять лет, и он лишь недавно начал развивать свои способности. Да когда он вырастет, он будет поднимать ураганы! — Собирайтесь, — сказал он вместо этого. — Вам не стоит здесь оставаться. Ваш зять вас прибьёт, а не он, так местные выживут. Идите в дом, заприте двери, соберите вещи. Через пять минут я за вами приду. Да шевелитесь, ну! — прикрикнул он, видя, что она так и сидит на земле. Женевьева ойкнула, вскочила, метнулась к дому, на ходу вытирая грязь с лица. Алексей поднял Яноша и прыгнул в свою парижскую квартиру. Уложил на постель, ещё раз проверил пульс, вытер со щеки кровь. Янош был уже не так бледен, как в первые минуты, дышал ровно, но в себя не приходил. Когда Алексей прыгнул в дом Женевьевы, она уже вытаскивала из спальни чемодан. При виде внезапно возникшего посреди её гостиной человека она вскрикнула и шарахнулась в сторону, чемодан с глухим стуком упал на пол. Алексей сделал вид, что не заметил шока у неё на лице. — Собрались? — спросил он и, дождавшись, пока она поднимет чемодан, протянул руку. — Держитесь за меня. И закройте глаза. Её холодная ладонь слегка подрагивала в его руке. Мгновение спустя их окружил чуть приглушённый гул голосов, паровозные гудки и прочий шум, безошибочно узнаваемый любым, кто хоть раз в жизнь оказывался на вокзале. Женевьева вцепилась в руку Алексея. — Где мы?! — Лионский вокзал, — Алексей выглянул из маленького узкого коридора, ведущего к подсобному помещению — сюда почти никто не заходил, только уборщики, но и те очень редко, и можно было прыгать, не боясь наткнуться на свидетелей. — Всё в порядке, идёмте. Но ему пришлось буквально выволакивать Женевьеву в зал ожидания — она с таким недоверием озиралась по сторонам, словно ожидала, что вокзал в любой момент исчезнет. — Как вы это делаете? — с трудом выговорила она. — Это какой-то фокус? Так не бывает. — Совершенно верно, фокус. Вы всё равно не поймёте. Провожать её он не собирался — надо было поторапливаться, вдруг Янош уже пришёл в себя. Квартиру он узнает, Алексей несколько раз брал его с собой в Париж, просто не хотелось оставлять мальчика одного. — Вам хватит денег на билет до... где ваши родители живут? — В Ренне. Да, — торопливо кивнула она, — конечно, хватит. — Вот и замечательно. Приятно было с вами познакомиться, мадмуазель Дегре, — он не удержался и поднёс её руку к губам, потому что хотелось всё-таки поставить точку, а французы, кажется, прощались именно так. — Всего хорошего. — Подождите, — она вцепилась в его рукав. — Что вы сделали с Яном? Я видела, как он упал. — Всё с ним будет в порядке, не беспокойтесь. И мне действительно пора. Прощайте. Он шагнул обратно в коридор и представил себе комнату на улице Могадор. Уже в прыжке ему показалось, что Женевьева кричит что-то ему вслед, но он так и не расслышал, что. В квартире было тихо. Янош спал, положив ладони под щёку. Алексей коснулся кончиками пальцев его лба, провёл по растрёпанным волосам. Янош не хотел переезжать в Париж, ему нравилась маленькая Ла Бати, нравились горы вокруг. Может быть, стоит переехать куда-нибудь ещё. Франция большая, место им найдётся. Осталось сделать совсем немного. Алексей прыгнул обратно в Ла Бати, в их дом, и начал собирать вещи. Соседи сюда ещё не добрались, наверняка толпятся возле дома Женевьевы и пересказывают друг другу случившееся, но рано или поздно кто-нибудь решит узнать, куда исчез «демон», и поиски начнут, конечно же, отсюда. Ещё и ружья прихватят на всякий случай. Так что задерживаться не стоило. Много он не взял — одежду, книги, некоторые личные вещи. Оказалось, что за полтора года они с Яношем всё-таки успели обрасти барахлом, но большинство необходимых в быту вещей, таких, например, как кухонная утварь, можно было достать и в Париже, так что Алексей решил не тащить сразу всё. Может, ближе к ночи ещё раз прыгнет. А вот оставлять дом было неожиданно жалко. Это был первый дом, где он жил свободно, был сам себе хозяин, ни на кого не оглядывался. Где он чувствовал себя в безопасности и мог не прятать хвост. Будут, конечно, и другие, но по этому дому Алексей начинал скучать уже сейчас. Напоследок он снял со стены любимую картинку Яноша — ту самую, которая привела их когда-то в эти горы. На память. ______ * — Si nous parlions d’autre chose? (фр.) — «Не поговорить ли нам о чём-нибудь ещё?» Алексей произносит nous (нам) как nu (голый). ** - А la vache (фр.) — коленно-локтевая поза, дословно переводится «по-коровьи».