Ларец

Чувство неловкости в незнакомом месте — это естественно. И нет в том ничего детского, глупого или неправильного. В конце концов, бежать хотелось не от кого-то конкретного, а — к кому-то. Высокие потолки и тяжелые двери. Красиво до какой-то мнимой тяжести в груди, до сдавленных висков, хотя раньше он мог влегкую это проигнорировать и пройти мимо, не заметив. Чужое тщеславие никогда его не задевало. Свое он медленно выпивал по капле. Смешная напряженность и смешливая натура. Почему двери кабинета закрыли ее в ларце из драгоценного камня? Она стояла спиной ко входу, но поняла, кто к ней идет еще до того, как прозвучал малейший звук. Что-то нечеловеческое, а от того — теплое, мелькнуло между ними — его лицом, ее спиной. Никто из них никогда в будущем не станет обсуждать, почему так сложилось: он всегда впереди, но как ни повернись, она всегда стоит к нему спиной. Они разучатся смотреть друг на друга прямо и честно, но не сейчас. Сейчас поздний вечер глубокой зимы и еще так непозволительно и приятно далеко до настоящих холодов. Россия опустила книгу, хотя вряд ли читала ее до прихода Америки. Изящный атрибут, не более. Они на таком повернуты, почти устало замечает Альфред про себя. У Европы красивые игрушки, а возможно когда-то были и красивые глаза. Он сам с трудом понимал, отчего такие мысли лезли в голову, но ощутил внезапную размеренность в настроении. Анна улыбнулась понимающе: — Не спится? Приблизилась на несколько шагов, держа непереведенный с французского роман, деликатно шурша складками платья, походящего на греческую тогу. Мягкие туфли, туго свитые локоны, заметное желание произносить слова с ударением на последний слог и цитировать какого-то мыслителя. — Кажется, я заблудился, — Альфред улыбнулся в ответ и забрал у нее книгу, чтобы положить ее на стол. Внимание внезапно привлекла карта и пара записей с резанувшими какие-то участки памяти названиями. Анна предсказуемо бесшумно подошла и сложила бумаги в одну стопку. Альфред усмехнулся и отошел от чужих дел, приподняв руки — вот он я, мне нет смысла и интереса действовать против тебя. — Ты веришь в воскрешение умерших? — не глядя ему в глаза, спросила Россия тем странным глубоким голосом, какой бывал у нее, когда ее что-то цепляло. Он наклонился, чтобы заглянуть ей в лицо. — О чем ты? — Право… забудь, — она рассмеялась и поплыла от Америки в сторону, словно столкнулась с ним. — Мы с Австрией любим помечтать о странных вещах… или я одна неисправимая мечтательница… какая глупость! — издав смешок, закончила она совсем тихо. Византия. Одно слово — один ответ. Альфред не мог понять, но старался, пытался вспомнить. — Знаешь, я приехал к тебе и думал, что… ну… подучу русский, но все говорят по-французски, — осторожно высказал давно мучившую его мысль Америка. — Почему? — Мы все иногда бываем немного очарованы, — серьезно отозвалась Анна. — Но не переживай, моей императрице ты тоже нравишься. Она считает тебя милым, — шутливо добавила она, склонив голову к плечу. Альфред пару раз моргнул и опустил взгляд. А рубашки у них из слишком легкой ткани… — Я не об этом. Ты… у тебя же есть собственный язык! Твой, твоих людей, принадлежащий тебе! Разве это не дар? — в голубых глазах молодой страны вспыхнул огонек, сделавший их, казалось, еще ярче. — У меня выбора не было, но и от такого английского подарка я не откажусь… — Но и я не отказалась, — мягко перебила его Россия, — я все помню и понимаю, тем более сейчас, когда всякая новость о Франции приносит лишь больше тревоги. Но от чего ты так печален, душа моя? — Анна коснулась его щеки, затем крепко сжала руку. — Ты не в заколдованном замке, с меня не нужно снимать проклятье. Она врала, конечно, ведя его через залы. В своем греческом платье, в своем соскальзывающем французском шепоте. Она, конечно, говорила правду, укладывая его спать. Перебирая его волосы и напевая свои колыбельные. Засыпая, Альфред видел не высокие потолки драгоценного ларца, а глубокие живые глаза не империи — России.