Ларец

Полупустой спортивный зал обрушил на вошедшего тяжелый спертый воздух с привкусом пыли. Анна стояла у зеркала вся в черном. Высоко поднятая голова, прямая спина, в отражении — серьезное выражение лица. Тянула носок так, что казалось того и гляди треснет либо ткань, либо кости. Когда он подошел ближе, она сделала шаг в сторону и села на шпагат. Завела руки за спину и скользнула по нему взглядом. Безразлично. Нет, слишком быстро для безразличия. Альфред убрал руки в карманы и молчал. Не стал отвлекать и лезть с разговорами, почему-то хотелось, чтобы она приняла вертикальное положение. Размолвки — обычное дело, уговаривал он себя, наблюдая за ней. Психанула, собрала вещи и уехала — какая вымученная нелепая глупость. Прямиком с телеэкранов в жизнь. Между парами бывает и не такое. Анна встала и посмотрела на себя и Альфреда в зеркало. Быстро наклонилась и вытащила что-то из сваленной в кучу верхней одежды. Над губой, особенно когда она обхватила фильтр, заметно блестел пот. — Последняя, — предупредила она, строго глянув на него. Америка приподнял брови. — Здесь нет противопожарной сигнализации, — добавила Россия. Первый затяг, и тени под глазами стали совсем глубокими, а лицо — непривычно скуластым. Нужно было говорить, но он молчал. Вспомнил, что видел ее такой худощавой разве что после войны, но тогда она была словно выплавлена из металлов — несгибаемая, могущественная. Попробуй ударить такую — получишь ответ с процентами. А тогда он и замахиваться не пробовал. Зачем, если союзник? Привозил ей дефицитные капроновые чулки и жвачку, подтрунивал, когда она впервые за десятилетие, смеясь, меняла тяжелые сапоги на туфли. Сейчас худоба была какой-то болезненной и выматывающей, от былого блеска глаз и силы тонких рук осталось лишь воспоминание. Вспыхнувшее и погасшее. Россия могла считать его лгуном, но большая часть того, что Америке нравилось в ней, лежала далеко за пределами горизонтальной плоскости. Она протянула ему сигарету после второй тяжки. — Не будешь язвить, что противно? — притворно удивился Альфред и затянулся. — С чего бы? Я этим ртом уже много чего делала, — она криво усмехнулась, и от этого стало невыносимо гадко. — Значит, все? — не вдаваясь в подробности, обронил он. Аня дождалась момента, когда он вернет сигарету, прежде чем ответить: — Значит, по-другому. Альфред закрыл лицо руками. Он чувствовал себя паршиво, но его разбирал булькающий смех. Пришлось согнуться пополам, чтобы хоть как-то заглушить его. В этом не было ничего нормального, но он не мог остановиться. Боже… — Я ушла от модели, которая не работает. Это не для меня, — Аня стояла сбоку от него и пыталась сказать то, чего говорить никогда не хотела. Америка резко выпрямился. — Слушай, я рад, что у тебя новый президент… надеюсь, что хоть этот не сопьется, — он говорил и не верил в то, что это вообще требуется объяснять, — но это не дает тебе права думать, что мы равны. Мы не равны. Не мне тебе это объяснять. Это и есть наше «по-другому». — Значит, все, — она дернула маленькой светловолосой головой и отдала ему сигарету. — Увидимся в Сиднее. Они не стали прощаться. Альфред просто застегнул куртку и оставил ее заниматься гимнастикой или балетом. До Олимпиады в Австралии оставалось чертовых полгода. Все. Он выкинул сигарету и облизнул потрескавшиеся на морозе горчащие губы. Если одной истории наступал конец, значит где-то начиналась другая.