Ты только поверь

Он скользил темной тенью вдоль забора, закутавшись в черный тяжелый плащ и стараясь не привлечь внимание охраны. Забавно. Рокэ усмехнулся. Он собирался вором попасть в собственный дом и сотворить там… Об этом позже — главное, попасть внутрь. Можно, конечно, было войти не таясь через главные ворота. Но это непременно вызвало бы подозрение у привратника Гонсало, да и Хуан мог почуять неладное, ведь его соберано не более чем четверть часа назад покинул дом на улице Мимоз и отправился кутить к милейшей Марианне до утра. К тому же теперь он был пешком, без шляпы, перчаток и в запыленном дорожном плаще. Да, Суавес непременно насторожится, а вопросы Рокэ сейчас без надобности. Пешком… Рокэ едва заметно поморщился. Моро сейчас был где-то в городе и гордо нес на себе своего истинного хозяина. Воспоминание о верном друге заставило сердце Алвы болезненно сжаться — его Моро был мертв, но умер героем, раздавив Та-Ракана. Тот Моро, что был еще жив, недавно покинул поместье и направлялся к баронессе. Нет, через ворота никак — придется лезть через стену. Рокэ легко подтянулся на руках и, взобравшись на стену, оседлал ее. От дворовой охраны его сейчас скрывала густая тень старого раскидистого каштана. Весна окутывала Олларию стойким запахом цветущих деревьев. Хорошо-то как тогда было… Рокэ глубоко вдохнул ночной, благоухающий цветеньем воздух. И с тоской глянул на темнеющую громаду дома, зацепившись взглядом лишь за одно окно, что его особо интересовало. В комнате Ричарда горела свеча. Рокэ улыбнулся — не спит… Он спрыгнул на траву, мягко перекатившись, и замер, вслушиваясь… Тихо. На конюшне фыркают лошади, Гонсало у ворот переговаривается с кем-то отсюда не разобрать, кажется, с Альберто, в доме тишина. Рокэ, поднявшись и прячась в тени, пробежал к дому и нырнул в незапертую дверь черного хода. Это все так странно. Соглашаясь на подобную авантюру своего далекого предка (правдива была молва, уверявшая, что Рокэ Алва - потомок Леворукого, он в этом лично убедился, прыгнув в надорскую дыру и встретившись там с зеленоглазым Ринальди), Рокэ и думать не мог, что возвращение в прошлое его так сильно зацепит, словно неумелая рука неловко рванула струны любимой гитары. Каким чудесным теперь казался этот, подаренный ему для исправления ошибок вечер. Как сладок был пахнувший цветущими каштанами воздух… Каким идиотом видел Рокэ того Алву, который сейчас отправился прочь из дома с единственной целью — унять свою похоть, залиться до затылка вином в компании куртизанок, чтобы развеять душившую его скуку. Не случайно Леворукий красавец выбрал этот вечер, будь он в прошлом чуть более внимателен и не так безразличен к молодому Повелителю Скал, возможно, до столь удручающих последствий для всей Кэртианы дело бы не дошло. Но интерес к мальчишке у прежнего Алвы появился лишь во время Варасты, когда Дикон уже был без ума влюблен в пегую дуру Катарину. Он и тогда мог бы еще попробовать все изменить, но решил, что воевать за мальчишку — это ниже его достоинства.  Глупец... А потом случилось непоправимое — Ричард его отравил. Дальше все стало рушиться со скоростью летящего вниз сорвавшегося с горы валуна. И ничего сделать было уже нельзя. Рокэ окончательно понял, что любит Ричарда, лишь тогда, когда увидел его рядом с Альдо. Это было пронзительно болезненно, как прострел. Ричард обожал своего анакса и не таился в проявлении чувств. Ракан с удовольствием позволял себя любить и не обижал своего верного молодого эория, как прежний эр, а был ласков и открыто благодарен. А что одинокому недолюбленному с детства мальчишке еще нужно было? Алва мысленно скрипел зубами, корил себя за возникшее столь поздно чувство, но открыть кому-либо свою слабость было подобно смерти, впрочем, не открыть, как оказалось, тоже… Но сейчас у них обоих появился шанс. Для его реализации у Рокэ был только один вечер. Рокэ очень хорошо помнил, что именно сегодня он был особенно язвителен и довел Ричарда почти до нервного срыва, а утром, на уроке фехтования, нарочно с силой ударил оруженосца своей рапирой по пальцам, так что тот побелел, а костяшки окрасились алым. Это было сделано просто так, без повода. Рокэ вымещал на оруженосце свою досаду: на Дорака, короля, на скуку, на жизнь в целом, а может, быть и самого Создателя… Да, ему определенно было скучно. А Ричарду от этой скуки приходилось горько до слез, до окровавленных и искалеченных пальцев, до которых Алве не было никакого дела. И еще прошлого Рокэ бесил взгляд Ричарда, в то время ему постоянно чудилось, что юноша смотрит на него с надеждой, ожиданием и затаенной нежностью. Прежнему Рокэ было не до розовых соплей и вздохов юных идиотов. Взгляд недоласканного щенка порядком раздражал Ворона. И он, как мог, ломал Дика, беспричинно унижая и насмешничая. Кажется, проблески высоких чувств, что переполняли мальчика в отношении монсеньора, пропали из серых глаз Окделла именно после этого дня. Обиделся, отчаялся, не дождавшись взаимности. Дик, прорыдав в подушку до утра (о том, глядя на соберано с укором, рассказывал позже Хуан, слышавший рыдания из комнаты Окделла на рассвете), вырвал нежные ростки болезненных чувств из сердца, а чуть позже нашел себе другой предмет для обожания — прекрасную и невинную Катарину. Королева с радостью эту инициативу поддержала, урывками лаская юношу притворно-нежными взглядами и даря Ричарду лживую надежду. Змея… Рокэ шел по коридору, почти не думая о том, что будет делать, когда окажется в комнате Ричарда. Там будет видно. Он торопился. Время, подаренное ему Ринальди, было ограничено, до первых петухов. И теперь, пробираясь по собственному дому подобно вору, Рокэ клял себя за глупость, ведь раньше он мог каждый день видеть Ричарда, говорить с ним, ловить несмелые улыбки и любоваться смущенным румянцем. Как можно было все это так бездарно упустить? А сейчас в его распоряжении было лишь несколько часов и смертельно обиженный мальчик, который находится на грани между любовью и ненавистью, одно неверное движение, шальное дуновение — ветра и ничего уже не поправить, шанс будет упущен. Комната Дикона была не заперта. Рокэ осторожно толкнул дверь. На столе горела одинокая свеча, мерцание которой он видел с улицы. Ричард сидел на подоконнике и глядел в одну точку. Не нужно было быть гением, чтобы понять, что Дикон ожидающе смотрит на теряющуюся в темноте улицу, по которой совсем недавно, щеголевато гарцуя на Моро, уехал к шлюхам его обожаемый монсеньор. Рокэ вошел. Тихо. Прикрыл дверь. Задержал взгляд на поникших подрагивающих плечах, раненых распухших пальцах, лежащих поверх стекла, худых коленках, подтянутых к груди. Залюбовался, закусив губу, стараясь запомнить каждый штришок, каждую прядку непослушных русых волос. Шагнул. Потом еще раз, так и не придумав, что скажет. А, к тварям все… — Дикон… — сорвалось без спроса. Ричард вздрогнул, резко обернулся, испуганно вытирая тыльной стороной здоровой ладони позорную для герцога влагу, блестевшую на щеках, и замер… Удивленно распахнул глаза. — Эр Рокэ? Вы же… я видел, вы уехали. — Я вернулся, — Рокэ, преодолев оставшееся расстояние, подошел вплотную. И улыбнулся, вдруг сообразив, что говорит чистую правду. Он вернулся к своему мальчику из Лабиринта… Пусть ненадолго. — Но… — Ричард недоверчиво оглянулся в сторону окна, — я не видел… — Я оставил Моро в ближайшем трактире и вернулся пешком, перебрался через стену, — Рокэ, сдерживая дрожь в руке, осторожно коснулся острого подбородка, нежно лаская его пальцем, и повернул к себе заплаканное лицо Дикона, — я вернулся к тебе. Хотел сказать одну вещь. Ты слушаешь меня, Ричард? Глаза мальчишки подернулись дымкой, а все его существо сконцентрировалось на ласкающих скулу пальцах Рокэ. — Ричард? — Да… я слышу, — с трудом отозвался мальчишка, возвращаясь к реальности. — Ты должен запомнить то, что я тебе сейчас скажу, Ричард, это очень важно, — Рокэ едва сдерживался, чтобы не наделать глупостей и не смять такие желанные губы поцелуем, не сгрести своего юношу в охапку и не унести его на постель, не сорвать с него одежду и не… Нет, сейчас это невозможно, сейчас важны только слова, — я не желал обидеть тебя, Дик… Ричард, словно очнувшись ото сна, вздрогнул и подался назад, упираясь затылком в стекло. В глазах мелькнула усыпленная лаской обида. — Видишь ли, — вздохнул Рокэ,  нежно лаская затылок юноши, — я не могу открыто проявлять свое к тебе отношение, мы и так баллансируем на грани, Дикон, все эти разговоры… Боюсь, тебе будет очень больно, если у кого-то появятся доказательства того, что все ходящие о нас слухи не беспочвенны. Я обязан оберегать тебя своей холодностью, понимаешь? Так нужно, пока… Но я хочу, чтобы ты знал, ты мне очень нравишься, Дик. И наступит время, когда я сам упаду перед тобой на колени и буду умолять о взаимности. Юноша был удивлен. Не разобрать, рад ли или, скорее, напуган. Но обида исчезла, губы дрогнули.. — Это ведь сон, верно? — тихо прошептал он. — Нет, — поспешно отозвался Рокэ и сильно стиснул волосы Дикона, которые только что ласкал, — не смей так думать — это не сон. Ты не спишь, Дик. Но завтра я не признаюсь тебе в том, что приходил, снова буду злиться и обижать тебя. Так нужно. Ты не спрашивай, это ничего не даст. Но помни, наступит время и все изменится — ты только поверь… Дик порывисто вздохнул, как-то дернулся и, потянувшись, прижался к обветренным и жестким губам Рокэ своими. Поверил ли? Или по-прежнему считал, что все происходящее лишь сон Рокэ не знал, но сопротивляться этому порыву был не в силах. Ответил. Прижал. Жадно лаская все, до чего мог дотянуться, и вбирал в себя тихие стоны. — Я люблю тебя, Дикон, — горячо шептал он в раскрытые губы. — Но завтра не подам вида. И еще долго не покажу, до самой Варасты, запомни это, мой мальчик. Если это взаимно — терпи. Дай нам шанс. — Эр Рокэ… — Дикон захлебывался бьющей через край страстью, подставляя под пылающие губы Рокэ нежный атлас шеи, — я люблю… очень. — Вот и славно, — Рокэ улыбнулся. По его щеке скользнула горячая рука. Алва прикрыл глаза, отдаваясь этой робкой ласке, и накрыл руку Дика своей ладонью. Тот охнул. Ах да, пальцы…. Рокэ осторожно взял руку юноши и поднес к глазам распухшую и, вероятно, очень болезненную кисть. Коснулся губами, едва слышно прошептав неуместное сейчас «прости», а потом вдруг улыбнулся. Он вынул из кармана шелковый черный платок и замотал им раненые пальцы Дикона. Лечебного эффекта это, конечно, дать не могло, да Рокэ на то и не рассчитывал, у него была совершенно другая задумка. Ричард зачарованно смотрел, как Рокэ снова поднес его руку к губам и еще раз поцеловал кончики пальцев, которые виднелись из-под черного шелка. — Все будет хорошо, я обещаю. Рокэ поднял мальчишку на руки и осторожно перетащил его на кровать. Уложил, сам прилег рядом, скинув перед этим с себя пыльный плащ, и обнял одной рукой, а второй поглаживал мягкие волосы. Дикон прижался к нему всем телом и спустя какое-то время расслабленно засопел. Уснул. Рокэ, горько улыбаясь, ласкал спящего юношу, зная, что отпущенного времени ему осталось совсем немного. И пусть… Зато оставшиеся минуты он проведет рядом. Ричард проснулся утром с таким чувством, будто побывал в Рассветных садах. Что это было? Сон… Такой чудесный сон. К нему ночью приходил эр Рокэ, и он был совершенно не похожий на себя самого. Столько нежности и ласки в синих глазах Дик не видел ни разу. И, наверное, не увидит. Но как же хорошо было во все это верить. Что он ему говорил? Убеждал, что любит, извинялся, просил потерпеть, переждать… Дикон открыл глаза и снова зажмурился. Солнце уже поднялось довольно высоко и теперь бесцеремонно освещало комнату. Ах да, он вчера сидел на подоконнике и не задернул шторы… Поднявшись, Дик подошел к окну и… замер. В ворота, учтиво распахнутые одним из служивших Алве кэналлийцев, въезжал эр: безупречный, свежий, великолепный. Глаз не отвести. Совсем не похож на того, который целовал Дикона и нежно гладил по голове. Тот был уставшим, но живым и горячим. Он был одет в потрепанный дорожный плащ, и пахло от него полынью и чабрецом, что растут в горах Надора. Ни капли обычных для монсеньора мориских благовоний. Это Ричард понял только сейчас. Понял и чуть не расплакался — все было сном. И когда горечь уже готова была заполнить его всего без остатка, взгляд Дикона упал на пораненную во время вчерашней тренировки руку, которую плотно охватывал завязанный с любовью и нежностью черный шелковый платок. Дикон, все еще не веря тому, что видит, поднес к лицу руку и… Шелк не пах духами или пряными морисскими травами, от него исходил аромат чабреца и дорожной пыли, и он был реальным, таким же, как светившее в окно солнце или весеннее пение птиц, гнездившихся на цветущих каштанах. Ричард прижал платок к губам и счастливо рассмеялся.