Ты только поверь

Маршал вернулся в превосходном настроении, ночь прошла сносно, даже выше ожидаемого, тело удовлетворенно гудело и теперь требовало движения… Рокэ пружинисто и легко соскочил с Моро и, бросив поводья подскочившему Пако, оглядел двор, размышляя о том, что ему сейчас было бы совсем не лишним помучить своего бесполезного юношу. — Найди моего оруженосца, — лениво велел соберано подошедшему Хуану, протягивая ему плащ, шляпу и стеснявший движения роскошный колет, — и вели ему явиться на урок фехтования. Да, пусть не мешкает. Хуан молча поклонился и, забрав хозяйские вещи, направился к дому. Рокэ же, подставив довольное лицо весеннему ласковому солнцу, пошел на задний двор, гадая, проснулся ли уже представитель почтенного семейства сов. Если нет — тем лучше. Это послужит мальчишке дополнительным уроком, а ему самому обеспечит лишний повод для издевки над молодым недотепой. Ричард показался во дворе довольно быстро. Рокэ с сожалением хмыкнул — оруженосец уже не спал, что ж… Мальчишка хмуро подошел к своему эру и, слегка поклонившись, промямлил приветствие. При этом оруженосец не поднял на своего обожаемого монсеньора глаз. Обиделся за вчерашнее, паршивец… Рокэ скользнул взглядом по руке Окделла, той самой, которую на прошлой тренировке хлестнул рапирой, и замер в недоумении. Раненые пальцы Ричарда были перехвачены платком. Тот факт, что рука была замотана, сам по себе был непонятен, кажется, не столь уж сильно он вчера его ударил, за ночь все должно было пройти, однако куда больше Рокэ заинтересовала повязка. Черный шелковый платок, мужской… — Покажите мне свою руку, юноша, — скомандовал Алва, шагнув к Окделлу. — С ней все хорошо, монсеньор, — как-то сухо отозвался оруженосец, все так же не глядя в лицо своего эра, а интересующая Рокэ рука уже сжимала рапиру, — я в порядке и готов к тренировке. Как и ожидалось, рапира нормально легла в руку, пальцы гнулись с трудом, но причин для опасения за кости не было. Но этот платок… — Я сказал, покажи руку! — рыкнул Рокэ, сильным ударом выбив из слабой руки мальчишки шпагу, и та со звоном покатилась по плитам, которыми был добротно вымощен двор. Рокэ молча наблюдал, как у Окделла затряслись губы и тот, немного поколебавшись, стал разматывать черную ткань, покрываясь при этом пунцовыми пятнами. Рокэ зло фыркнул и, шагнув к оруженосцу, резко дернул за платок. Мальчишка охнул. Алва на раненые пальцы почти не глянул, отметил лишь, что осталась небольшая припухлость, а содранная кожа покрылась темной корочкой — жить будет, ничего смертельного. Его сейчас куда больше занимал черный шелк. Платок был мужской, определенно. У Алвы  самого такие водились, да и цвет… Рокэ изящным движением поднес чужую вещь к лицу. Нет, его платки пахнут совсем не так. Кому бы ни принадлежал этот кусок шелка, его владелец недавно проделал долгий путь верхом и прибыл  издалека, возможно, с севера. Ткань хранила на себе едва уловимый запах дорожной пыли, конный дух и аромат трав, не растущих в окрестностях Олларии, но покрывающих дикие луга Надора. Северянин, значит… — Откуда у тебя это? — Рокэ свел брови и глянул на бледного оруженосца. Тот сжал кулаки, не обращая внимания на то, что на раненых подживших пальцах снова выступила кровь. Но даже это было не самым странным. Рокэ удивил взгляд юноши, в котором сейчас не было и капли так бесившего Алву обожания. Из обычно спокойных и серых, как зимнее небо, глаз сейчас струилась холодная, почти лютая, злоба. — Он мой, монсеньор, — Окделл вытянул вперед руки и, сдерживая ярость в голосе, требуя, — будьте добры, верните мне платок. — Ты врешь, — Рокэ сузил глаза, все еще не понимая, что такое могло случиться, что влюбленный в него дурачок за одну ночь превратился в злобного волчонка, — я же жду правдивого ответа. — Это платок отца, — не моргнув глазом, соврал Окделл. Вот тебе раз, он и так умеет? Кто бы мог подумать! Рокэ знал, что Окделл лжет. Среди личных вещей оруженосца отродясь ничего подобного не водилось, да и откуда в обнищавшем Надоре взяться отличному шелку из Багряных Земель? — Я не верну его, пока не услышу правду, — насмешливо фыркнул Алва, и в тот же миг оказался на земле, придавленный своим хрупким юношей и растерянный неожиданной и невозможной по своей сути атакой сошедшего вдруг с ума оруженосца. Окделл завалил Рокэ, выхватил у него из рук свой платок и тут же попытался спрятать его, засунув за пазуху. Рокэ, слегка отойдя от шока, дернул за завязки рубахи юноши, не желая терять такой интересный предмет, и та с треском разорвалась, обнажая красивые ключицы, на которых, безобразно и совершенно неожиданно, темнели отметины, оставленные чьей-то жгучей страстью. Карьярра! Рокэ не мог поверить своим глазам. Маленький гаденыш предавался ночью запретной страсти с мужчиной. С кем-то опытным и дерзким, а так же, вероятно, нежным и влюбленным, судя по романтическому штриху в виде оставленного на память платка, которым незнакомец перевязал раненые пальцы мальчишки. В том, что зацеловал Окделла чужак, сомнений у Алвы не было, ни один из его людей не посмел бы прикоснуться к надорскому герцогу, не понеся за это сурового наказания. Значит, кто-то, прискакавший ночью с севера, проник в дом с весьма определенной целью. В своих действиях чужак преуспел, и это отчего-то задевало Алву сильнее всего прочего. Улик было хоть отбавляй. Они распутно темнели на бледной коже Окделла и были очень свежи, да еще этот кошкин платок… Похоже, тот был мальчишке очень дорог, раз он осмелился забрать его у Рокэ силой. Оруженосец, расширив полные злости серые глазищи (у Рокэ аж дыхание перехватило, он и не догадывался, что «надорский мышь» посмеет ТАК на него смотреть), резко подскочил и бросился бежать к дому, на ходу поправляя разодранную монсеньором рубаху. Тренировка полетела коту под хвост, как и безразличие, которое до сих пор Рокэ испытывал к Ричарду Окделлу. Рокэ, злой, но изрядно заинтересованный, устроил допрос с пристрастием Суавесу, но тот, спокойно пожав плечами, сообщил, что дор Рикардо не покидал своей комнаты и уж тем более не выходил за пределы усадьбы, а посторонних в доме не было. Ага, как же! Соберано, вызывая удивленные взгляды кэналлийцев, носился по дому в поисках следов, оставленных незнакомцем, а потом опустился до того, что добрый час орал на своего оруженосца с требованием рассказать правду. Но Ричард, потупив взгляд, безразлично и гордо молчал. Вот тут-то и стало ясно, отчего девиз Окделлов: «Тверд и незыблем», раньше Алва над этим не задумывался, ему вообще было плевать на своего оруженосца. Теперь же все как-то неуловимо изменилось. Очень скоро маршал убедился, что не сможет вытянуть из юного герцога ни слова, вот ведь тварь закатная! Молчит. И лишь когда Рокэ подходил к мальчишке очень близко, тот морщился, словно ему не нравился исходящий от монсеньора запах. И глаза… Они теперь были другие — в них отчетливо читался вызов, что делало Ричарда Окделла совершенно непохожим на себя прежнего. Это злило, но совсем не так, как прежде раздражало чванливое обожание… Время шло, день сменялся днем, и, казалось бы, история с черным платком осталась в прошлом. Рокэ с тех пор не спускал с мальчишки глаз. Тот, кто раньше был для него лишь досадной помехой, теперь вызывал волнующий интерес. Сначала маршал уверял себя, что это вызвано лишь желанием схватить шатающегося по дому Алвы любовника негодного оруженосца, так как был уверен, что чужак обязательно вернется сам Рокэ, окажись он на месте неизвестного северянина, непременно вернулся бы, но время шло, а никто не появлялся. И можно было бы вполне забыть об этой глупой истории, если бы не некоторые появившиеся обстоятельства: во-первых, с того дня Окделл больше ни разу не назвал Рокэ эром, а обращался к Алве подчеркнуто сухим «монсеньор»; во-вторых, зайдя однажды ночью в комнату оруженосца, Ворон увидел, что мальчик спит, уткнувшись носом в тот самый проклятый черный шелк, а еще Рокэ понял, что не желает делить мальчишку с кем бы то ни было. Пусть сам он не получит Дикона, но и никому другому не отдаст. А получить хотелось. Особенно когда вспоминались оставленные чужими губами отметины, темневшие на молочных ключицах Окделла. А не в меру разыгравшееся воображение рисовало распластанного на постели обнаженного Ричарда, послушно подставляющегося под чужие ласки. Ричард, Дикон, Дик… Сейчас звать оруженосца по имени, даже мысленно, доставляло куда больше удовольствия, чем вслух продолжать величать Окделла безликим «юношей». Мальчишка теперь не казался маршалу серым мышем. Совершенно неожиданно Окделл обнаружил в себе массу всего занимательного, чего раньше Рокэ не видел в упор, и это теперь сводило маршала с ума, вызывало желание коснуться, прижаться, попробовать, покорить, завладеть… Но малейшая попытка сближения вызывала холодный протест со стороны мальчишки. Рокэ скрипел зубами и проклинал северного гостя, оставившего шелковый платок, а взамен забравшего сердце Дикона. В том, что Ричард влюблен, сомнений не было, и это доводило Рокэ до исступления, заставляя его раз за разом злобно нападать на своего ненаглядного юношу, насмешничать, жалить словами… Чем бы вся эта история закончилась, если бы не случились набеги бирисских диких отрядов на пограничные селения в Варасте, возможно, не знает даже Создатель, уж Рокэ это точно было неизвестно. Возможно, он просто убил бы мальчишку со словами: «Так не доставайся же ты никому!». Но, по счастью, случилась война. Рокэ с радостью ухватился за возможность убраться из Олларии, даже рискуя в случае проигрыша кампании сложить свою черногривую голову на плахе. Когда же ему доставили письмо от опекуна Дикона с просьбой отпустить мальчика домой, в Надор, навестить больную матушку, Алва лишь зло швырнул бумагу в камин. Так, значит? На север собрался, голубчик? Не отпущу от себя, ни на бье! И пусть больная матушка не обессудит. Старая перечница поди и не знает, чем, а, главное, кем, ее праведный сынок бредит. Думать о том, что Ричард хотел улизнуть и раствориться в чужих ласках, было невыносимо. Успокаивало Алву только одно — по закону три года Дикон принадлежал только Рокэ и никто не посмеет этого изменить, если сам маршал того не захочет. А он не захочет — ни за что. Три года большой срок. А впереди их ждала Война. И Алва не будет Вороном, если не придумает что-нибудь эдакое, чтобы завоевать мальчишку и заставить его забыть о северном пришельце. Кто бы ни был хозяином черного платка, время и расстояние могут изменить многое, и Рокэ будет рядом с Диком постоянно, днем и ночью. Вараста это не Оллария. А война не дворцовое расшаркивание. Все непременно изменится. Рокэ довольно улыбнулся своим мыслям, наблюдая, как его дорогой мальчик спрыгивает с Соны и, придерживая на голове шляпу, бегом влетает в дом. Похоже, юноша всерьез надеялся на письмо опекуна и скорый отъезд в Надор к своему любовнику, дурачок… Разве ж Рокэ отпустит? Даже не мечтайте, герцог. Нас всех ждет Вараста.