Пока не победим всех

«Я пришел потому, что когда ты решаешь с кем-то провести всю оставшуюся жизнь, тебе хочется, чтобы эта оставшаяся жизнь началась как можно быстрее». Гарри Бернс (Когда Гарри встретил Салли)

Дженсен просыпается от того, что ему тепло и мокро. Причем как-то сразу везде. И это ощущение как-то напрямую связано с тем ощущением счастья, которое накрывает его сразу после пробуждения. Джаред лижет ему шею, и его горячий язык явно пытается не пропустить ни сантиметра. И, похоже, начал он это дело снизу, судя по влажному холодку, покрывающему все остальное тело при каждом невольном движении. То, что происходит – это так интимно, интимней всего, что было у них до этого, и Дженсену и хочется продолжать, но и напрягает одновременно. Потому что язык Джареда, основательно поработав над его губами, пускается в обратное путешествие. И, пока он окучивает теплотой и влагой соски, руки Джареда осторожно стягивают с Дженсена трусы. Трусы, блядь, трусы – о, боже! А сам Джаред невнятно бормочет, заставляя его приподнять бедра: «Дженсен, дай мне прикоснуться к тебе как следует, слышишь?» И Дженсен послушно приподнимается, как тогда в машине, даже не думает возражать, потому что он еще тогда понял, что возражать Джареду – бесполезно. Да и не следует, потому что сразу же после этого, он чувствует целый каскад поцелуев в то место, где только что были трусы - горячечных, жалящих, невыносимых – поцелуев Джареда, которые заставляют желать большего и чего-то… другого? Дженсен стонет, не в силах больше это все выносить и начинает ерзать, пытаясь подставить под губы Джареда ту часть своего тела, которая особенно изнемогает, а хитрый Джаред, будто не понимая, старательно вылизывает все, что рядом, и Дженсен снова стонет, неудовлетворенно и страстно. И, наконец, Джаред снисходит, потому что трусы Дженсена уже болтаются на одной щиколотке, а Джаред удобно размещается между ног и шепчет, шумно втягивая в себя воздух: «Блядь, Дженсен, как я хочу тебя, ты не представляешь!», и целует его прямо в головку. Потом втягивает, погружая в мокрое и горячее, которое опускается все ниже и ниже, а потом сменяется холодком, а потом снова. «Джаред, я хочу заниматься с тобой мармеладом» - вдруг вспоминается Дженсену, но блядь, какой, к чертовой матери, мармелад – это лучше! Это невероятно, прекрасно, охуительно и волшебно, чувствовать свой член у кого-то во рту. Во рту! Дженсен опять богохульственно стонет: «ОБОЖЕМОЙБЛЯДЬ» и чувствует, что вот-вот кончит. От невыносимости ощущений, от смертельного желания также притронуться к Джареду, от того, как он смотрит ему прямо в глаза и сосет – это вообще запредельно, от заполняющего рот и готового вот-вот сорваться слова: «Твой». Твой навсегда, потому что ты мне делаешь это. Твой – потому ты первый. Потому что такой долгожданный. Я твой, твой. Всегда был, есть и буду. О боже. Дженсен совершенно точно знает, что через десять секунд кончит, и совершенно точно знает, как хочет, чтобы это произошло. Он хочет кончить, целуясь. Он нуждается в том, чтобы кончить, целуясь. - ДжаредстойидикомнеДжаред. Дженсен тянет его за волосы вверх (за первое, что попалось) и если Джаред и не понимает сначала, в чем дело, то потом поддается («Поддается, поддается» - почему-то ликует Дженсен, который усматривает в этом действии нечто важное, усматривает любовь). Джаред поднимается, нависает сверху, глядя в глаза и страстно целуя, не забыв заменить умелой ладонью на члене свой умелый язык. Заставляя Дженсена кончить так сильно, что даже немного становится больно – перед глазами длинные белые молнии, искрящее небо и красные сполохи по сторонам. Он кончает и не очень красиво стонет, или даже, возможно, скулит, потому что во рту у него орудует язык Джареда с таким напором, что Дженсену даже трудно дышать. Он чувствует их общую слюну у себя на подбородке и – боже, о, боже, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ДЖАРЕДА – как продолжение своих губ и себя. Едва переведя дух, Дженсен говорит то, что думает: - Боже. Ему бы хотелось сказать что-то другое, да многое что, но он просто не может, его глаза закрываются, веки тяжелеют, и он едва-едва способен шевелить губами и языком. Джаред должен понимать, что это «боже» - значит «о, боже, я буду писать заявление в суд каждый раз, когда мне не придется вот так просыпаться», или «боже, я не смогу больше думать ни о чем другом, кроме твоих губ и языка», или «боже, что это так больно упирается мне в бедро, неужели твоя эрекция?». Боже, это именно то, что он скажет Джареду в течение ближайшей пары минут, сразу же после того, как кровь снова прильет к его мозгу. Но Джаред не понимает и уточняет: - И что это значит? Ты опять молишься, что ли? Джаред пытается шутить, но Дженсен слышит в его голосе нотки неуверенности и сомнения. И, каким-то просветом в своей затуманенной голове думает: «Господи, Джаред, ты даже не представляешь себе, как я влюблен». Смотрит на Джареда испуганно и офигевши, ну, потому что это немного страшно – так сильно влюбиться, и офигенно приятно чувствовать радостную пустоту в том месте, где обычно ощущается лишь напряженность и переизбыток крови, доставляющий дискомфорт. - Это значит, что для первого раза неплохо. Джаред возмущенно нависает сверху: - Неплохо? Да что ты вообще можешь знать, ты же девственник! Он прижимает Дженсена к простыням и тот снова чувствует бедром напряженный член. «Боже, Джаред!» И это вызывает в груди нежность-желание-благоговение, и Дженсен просто опускает руку вниз и касается Джареда там. Просто одно единственное прикосновение, а Джаред так стонет, словно Дженсен его проглотил. «Бедный Джаред». Сделать так, чтобы он кончил – это невероятно, это паника от того, что Дженсен готов это делать всегда, вечно оставаясь в постели. Боже, как люди могут думать о ЧЕМ-ТО ДРУГОМ? Как, если лучше всего на свете, это обливаться потом под Джаредом, лаская рукой его член и потираясь своим, уже опять возбужденным и крепким? Дженсен вынужден отвлекаться на всякие мысли, чтобы сдержаться, когда Джаред говорит: «Дженсен, я сейчас…» и не кончить, а переспросить: «Ты сейчас что?» и лизать его губы, сосать язык и впитывать стоны, до тех пор, пока Джаред не начинает дрожать и извиваться, и целовать его во время оргазма, чувствуя, как чистым металлическим привкусом наполняется рот. Он не сказал «я кончаю», или «о, боже» - ничего подобного. Когда Джаред начинает дрожать и конвульсивно дергаться от оргазма, он даже Дженсена по имени не зовет. Он говорит: «Я люблю тебя», и это тоже одна из тех вещей, которая говорится тогда, когда у тебя во рту чей-то язык, а на члене чужие пальцы, но разница в том, что Дженсен уверен, что сказано это не просто. Не просто так говорит это кончающий Джаред, и… боже, Джаред ты бы видел себя в этот самый момент! Потому что это прекрасно. И если раньше было время, когда Джаред вовсе не казался Дженсену прекрасным, то это наверняка только потому, что бог любит делать все прекрасное тайным, так, чтобы нужно было хорошо постараться, чтобы его отыскать и увидеть. «Пути господни неисповедимы», думает Дженсен и улыбается. - Блядский боже, Дженсен! Он идеален. Он даже говорит то же самое, что и Дженсен, после того как кончает. Разве что чуть-чуть богохульно. - Джаред, этот рот... - Дженсен вытягивается рядом с Джаредом на постели, крепко прижимаясь к теплому мокрому боку. Чувствуя себя немного странно, потому что чувствует на своем лице капли чужого пота, чужой слюны и, возможно… хм, да нет, невозможно. Когда он привыкнет, наверняка ему это будет казаться негигиеничным. Когда привыкнет. Лет через десять-пятнадцать. - Что мой рот? Ты говоришь – Джаред, этот рот? Нет, блядь, надо говорить – Дженсен, этот рот! Когда напишут потом твою биографию, то обязательно должны будут назвать ее «Дженсен, этот рот», я серьезно. Дженсен совершенно уверен, что если бы любой другой человек из более шести миллиардов, населяющих сегодня планету, сказал ему это, он почувствовал бы себя оскорбленным. Также он совершенно уверен, что намерен провести в постели весь сегодняшний день. И гадает, сколько же времени Джаред сможет вытерпеть без еды. Наверняка, не очень долго, нужно его как-то отвлечь. - Извини, Джаред, но когда напишут мою биографию, то назовут ее «Он никогда не был королевой бала». - Возможно. - Блядь, ну реально, ну кто еще может вот так улыбаться, как Джаред? Никто так больше не улыбается. Когда Джаред так улыбается, он улыбается всем своим организмом. Ну, правда. – Но, хоть ты и не стал КОРОЛЕВОЙ БАЛА, Дженсен, - Джаред наклоняется и щекотно шепчет ему в самое ухо: - Я считаю, что ты все равно всех победил. Слыша такие вещи, Дженсен чувствует себя обязанным Джареда тут же поцеловать. Проклятый Джаред Падал-как-его-там со всей своей зенитной батареей нежности и непосредственности, обрушившей к черту все защитные бастионы несчастного девственного задротского сердца. Он ведь ненавидел все эти праздники, балы и коронования, ненавидел из принципа, а теперь вот не может отделаться от мысли, что ненависть не может быть принципом. Ненависть – это просто твой непринятый страх. Он понял это, благодаря Джареду, и если это не главный итог и не главная премия этого бала, не высший смысл всего произошедшего и не ступенька к царствию небесному, то тогда Дженсен не знает, как еще это можно назвать. - Мы, Джаред. МЫ всех победили, понятно? Ты и я. Джаред согласно бормочет «ты и я», целуя его и одновременно расплываясь в улыбке. «Ты и я» - так они проводят все свое первое утро. Утро, обед, вечер и еще одну ночь. Впрочем, также как и все последующие, которые Дженсену попросту лень считать.