Бойтесь своих желаний...

С самого начала Джек не ощущал счастья. Это его не удивляло, он был к этому готов - как азартный игрок за карточным столом жизни, он знал, что крупный куш вызывает эйфорию только в первый миг, а затем наступает некоторое разочарование. К тому же, ему к стольким новым вещам нужно было привыкнуть! Там, в Лондоне, когда все необходимые бумаги были подписаны, и он держал в руках документы, подтверждающие его право на Баскервиль-холл и семейное состояние, вместе с облегчением он ощутил пустоту. Вот она, цель, на гербовой бумаге с печатью. И это все? Он заставил себя выглядеть счастливым человеком, не демонстрирующим свои чувства. В конце концов, бабочке, вылетевшей из кокона, тоже приходится привыкать к новой жизни. Всю предыдущую жизнь, получается, он был гусеницей? Такое сравнение насмешило и привело его почти в хорошее настроение, как если бы он радовался свалившемуся на него богатству. Ну, не свалившемуся. Выгрызенному с боем. Выгрызенному... Как забавно. Сходство с бабочкой было более очевидным - он теперь расправил крылья. Можно было не ограничивать себя в тратах, хотя именно сейчас ему на удивление ничего не хотелось. Он сидел в номере гостиницы, как перед выпущенным из бутылки джинном, не зная, чего пожелать. Но крылья-то у бабочки должны соответствовать новому положению непременно! И потом, жена... все без исключения женщины покупаются на платья и драгоценности. Бэрил уже получила свою долю угроз и более суровых карательных мер, теперь нужно было сменить гнев на милость, щедро одарить ее в знак прощения - и жена стала бы более покладистой. Джек примерил новые костюмы из лучших магазинов Лондона. Что ни говори, а одежда делает господ. Зеркала отражали привлекательного молодого мужчину, те его черты, что считались невыразительными, превратились в правильные, бесцветность перетекла в благородство, глаза смотрели с властной уверенностью. Джеку показалось, что теперь он и без всяких ухищрений не похож на себя прежнего, не похож настолько, что свободно можно ехать в Баскервиль-холл! Конечно, это было иллюзией. Хотя ему не хотелось уже ни прятаться, ни осторожничать. Да, он - хозяин, он - наследник, вернувшийся в родовое гнездо. Климат ли девонширский так подействовал, сама атмосфера болот или душевный подъем и охотничий азарт, преследовавший его последние два года, но теперь Джек и не вспоминал, что некогда собирался затребовать наследство из Южной Америки, продать поместье и получить сумму деньгами. Баскервиль-холл распахнет свои двери перед последним из рода, это так, это не может быть иначе! Джек давно уже ощущал дом своим, если он мирился с доживающим свой век стариком, то этот как чертик из табакерки выскочивший американец раздражал его до крайности. Джеку было жаль воздуха, которым дышал Генри, он ревниво следил, не стирается ли пол под подошвами кузена. Когда Генри начал оказывать Бэрил знаки внимания, Джек почувствовал себя рыбаком, пожалевшим приманку. Хоть улов и стоил любой приманки - мало ли женщин на свете, - именно этой рыбе червячка не хотелось скармливать категорически! Из Лондона Джек вернулся в дом, который раньше посещал лишь на правах гостя. Разумеется, вначале он пользовался париком и накладными усами, они тоже неплохо меняют облик. Бэрил, устало выслушавшая его просьбы и обещания, покорно согласилась ехать с ним в Баскервилль-холл. Ей было легче, она могла просто надеть шляпку с густой вуалью, а по прибытии сказаться больной и не выходить из своей комнаты. Джек расстарался, нанял новую прислугу из приезжих. Местные жители пытались нанести ему визиты вежливости, но он находил способы их избегать. Для доктора Мортимера хозяина Баскервиль-холла никогда не было дома, - даже такой непритязательный и скромный человек, как доктор, в итоге обиделся и обходил особняк десятой дорогой. Бэрил не рвалась гулять даже в саду. Джека уже беспокоило ее состояние. Не выкинет ли она какую-либо глупость? Он пришел к ней на третий день пребывания в Баскервиль-холле, машинально повторяя клятвы, что больше никогда не причинит ей боль, по возможности незаметно перебирал ее гардероб и личные вещи в поисках лекарств, ножа или веревки. Бэрил почти не оборачивалась, но смысл его действий от нее не ускользнул, она вдруг, по-прежнему глядя в стену, сказала: - Не бойся, я не повешусь, Джек. У меня будет ребенок. Джек не сразу понял. Потом до него дошло, и он просиял, хотя детей в принципе никогда не любил, особенно младенцев. Но его собственный ребенок - другое дело. Маленький наследник родового поместья, разве не знаменательно, что дитя появится на свет теперь, когда Джек восстановил свои права! Судьба иной раз шутит шутки, и Баскервиль-холл унаследуют не потомки законопослушных старших сыновей, а внук изгнанного с позором Роджера. Бэрил не уклонилась от объятий, молча выслушала заверения в любви, новую порцию клятв и оправданий. Джек уже сам верил в свою невиновность. Всему причиной эти дурацкие английские законы, в любой нормальной стране он получил бы свою долю семейных денег и был бы счастлив. Разве можно довольствоваться жизнью в нищете? Через неделю Бэрил исчезла. Джек нашел ее в Лондоне, в том самом отеле, где они останавливались, подстерегая Генри. Даже Бэрил, умная вроде бы женщина, пряталась не лучше страуса. Джек долго объяснял, что она вредит прежде всего ребенку, и убедил, а может быть, она просто устала. Он согласен был остаться в Лондоне до родов, прежде всего, из-за врачей - доктора Мортимера ведь пригласить было невозможно. Ребенка Бэрил потеряла. Джек честно пытался не упрекать ее, но скандал таки разразился, он обвинял ее, она - это было что-то новенькое - обвиняла его. Джек почувствовал себя как пророк Валаам, с которым заговорила его покорная и бессловесная скотинка. Он даже не остановил ее, когда в разгар ссоры Бэрил вдруг замолчала и быстро прошла мимо в свою спальню. Джек пустился в загул. Куда еще тратить миллион? Уж теперь-то он мог себе это позволить, и оправдание у него было, а Бэрил пусть не думает, что она единственная на свете женщина. Только, как и следовало ожидать, эйфория прошла вместе с опьянением, а похмелье оказалось мрачным. В алкогольном забытье Джеку впервые с той ночи привиделась Дора, тонущая в Гримпенской трясине. А ведь все так славно сошло! Все было разыграно, как по нотам - Генри шел именно той дорогой, собака набросилась на него на перекрестке тропинок, который Джек приметил заранее. Собаку он не называл по имени, не ласкал и не баловал - странно даже, что зверюга к нему привязалась. Дорой называл ее заводчик, сам Джек не упоминал ее клички, обращаясь с собакой только командами: взять, ищи, принеси. Вспомнил он, как ее зовут, когда наконец увидел в темноте силуэт Генри, похлопал собаку по спине и жестко сказал: "Взять, Дора!" И Дора не подвела. Генри боролся, скажите, пожалуйста! Да любой человек на его месте бы сразу сложил лапки, ведь все было против - мрачные болота, старинная легенда, светящаяся морда собаки, а главное, клыки. Но этот упрямый канадец пытался оторвать от себя собаку и орал минут пять, не меньше. Под конец крики сменились хриплым бульканьем, но не смолкли, и Джек, потеряв терпение, вышел на тропу с дубинкой, обернутой мешковиной, чтобы не оставлять следов. Генри увидел человека, невероятным усилием отшвырнул собаку и выкрикнул - как, непонятно, нижняя часть его лица превратилась в кровавое месиво, и горло, наверное, тоже: - Помогите! На пом... Помощь он получил, тот самый удар милосердия, которым убивали раненых гладиаторов. Джек подошел и ткнул кузена дубинкой в висок. Генри обмяк, собака продолжала терзать безжизненное тело, пока Джек не оттащил ее. Псина вся дрожала и не переставала рычать. Джек пожалел, что не захватил для нее напоследок угощение, она, бесспорно, заслужила это, заработав для него миллион. Конечно, ему было жаль беднягу, но времени разводить сантименты не оставалось, кого-то мог черт принести на крики, Джек размахнулся, закинул дубинку в топкое место и скомандовал: - Принеси! Конечно, он был не изверг, и поступил так только по суровой необходимости. Дора рвалась из трясины, скулила жалобно, словно любая маленькая фермерская собачка. Ее огромные глаза глядели на хозяина с непониманием и обожанием. Как это звери ухитряются так смотреть... Джек подождал, убедился, что собака наверняка утонет, и ни один сыщик ее не заметит, вытащил револьвер и всадил пулю в лоб, оборвав мучения бедняжки. Генри вроде как не дышал, но Джек перестраховался, скатив тело лицом в заполненное водой углубление, разумеется, не в трясину, дражайшего кузена должны были обнаружить и констатировать смерть. Выстрелу из револьвера он заранее приготовил объяснение - стрелял в воздух, услышав шум на болотах. Все было готово для убедительной победы. Сыщики допросили Джека весьма вежливо. Мысленно усмехаясь, он выдал им свою версию, и они ни на секунду в ней не усомнились. Опрашивали всех окрестных фермеров, всех охотников, под подозрение попали даже хозяева такс. У доктора Мортимера неоднократно интересовались, точно ли его собака утонула, и чуть не довели беднягу до нервного срыва. Джека и близко не подозревали, все знали о его пристрастии к бабочкам, а явно не бабочки растерзали несчастного баронета. Джек попробовал снова напиться, чтобы отогнать воспоминания. Попросил прощения у Бэрил. Несколько раз ездил с ней в оперу, жена любила музыку. Ночь убийства снова истаяла в памяти, и он решил возвращаться в Баскервиль-холл. Поместье было таким же мрачным. Джек вспомнил, что покойный Генри хотел провести электричество. Он решил заняться этим сам. В ярко освещенном, отремонтированном доме и настроение будет другим. Джек прикидывал, куда можно будет повесить люстры, зашел в библиотеку сэра Чарльза, оглядел ее с удовлетворением - у дядюшки было просто великолепное собрание книг. Он открыл семейную Библию в кожаном переплете, оценил старинный шрифт, пожелтевшую, но прочную бумагу, перевернул страницу, другую. Глаза вдруг выхватили кусок текста, и Джек вскрикнул, отшвырнув книгу, как ядовитую змею. "Ибо ты сделал это тайно, а я сделаю это перед всем Израилем.. сын, родившийся у тебя, умрёт» Взгляд метнулся по полкам, Бог знает, почему, на глаза попадались книги, и на память приходили строчки, которые словно вторили проклятью из Книги Царств: "Того, кем мы убиты, ждут в Каине!" "Скажи, какой недуг тебя гнетет? - Его зовут и у злодеев - совесть". Джек выскочил из библиотеки, захлопнул дверь и долго не мог перевести дух. Нет, никакая совесть, конечно, его не мучит. Да сколько человек на его месте поступили бы так же и отправились бы на виселицу, он оказался умнее других, в чем его вина? Джек вдруг вспомнил, что совсем забросил своих бабочек. И не тянуло больше. Надо заняться чем-то серьезным... чем? Собак разводить? Смешно. С какими глазами тонула Дора... Планы провести электричество и отремонтировать старый дом благополучно забыты. Джек бродит по Баскервиль-холлу, не находя себе места. Надежды на ребенка тоже нет, у супругов разные спальни. Несколько раз Джек срывается и уезжает в Лондон кутить, а Бэрил, похоже, и это безразлично. Все же именно она беспокоится первой, когда Джеку становится трудно глотать. Предлагает вызвать врача, приносит шейный платок - простыл? Заболел? Джек отмахивается, никаких посторонних людей ему тут не нужно, всего лишь небольшой отек, скоро он пройдет. Но неприятные ощущения только усиливаются, вспухают заглоточные лимфоузлы, у Джека начинаются приступы лихорадки. Иногда по ночам ему снится, что он тонет в Гримпенской трясине, болотная жижа льется в рот, раскрытый в последнем вопле, руки скользят по грязи, тщетно пытаясь найти опору, и Джек вдруг просыпается в холодном поту. Рубашка мокрая насквозь, хоть выжимай, на языке мерзкий вкус крови и желчи, а дышать все труднее, равно как и глотать. У Джека начинается кровавая рвота. Бэрил, чуть не плача, умоляет его обратиться к врачу. Джек отказывается с фамильным упрямством английских аристократов. Ерунда, само все пройдет, да и что там понимают эти врачи. Он не говорит ей того, о чем давно догадывается. При увлеченности биологией трудно совсем не разбираться в медицине. Джек начинает покупать драгоценности и дарить их жене. Она, кажется, тоже догадывается о причине. Бэрил смотрит на него, как раньше, в первые дни их романа, шепчет, что ей ничего не надо, лишь бы он был здоров. Джек устало вздыхает - ну да, он откупается, но это все, что он может теперь сделать. Он был ей плохим мужем, пусть хоть потом она будет обеспечена. Скоро ли наступит это потом? Джек смотрится в зеркало - худое, незнакомое лицо с запавшими глазами и потрескавшимся ртом, одежда висит, как на колу, на болота не выйдешь, пойдут легенды о призрачном баронете! В тот день он теряет сознание, и, очнувшись, видит над собой Бэрил. Джек пытается говорить, но только сипит. Скоро он потеряет голос, надо успеть спросить, сказать... Все слова теперь бессмысленны, и Бэрил только смотрит удивленно, когда он срывающимся шепотом просит прощения: мол, какие глупости, я все давно забыла. Теперь ей надо говорить за двоих, и она говорит часами, перед глазами проплывают, оживая, картины теплых берегов, омываемых двумя океанами, зарослей диковинных растений, что не растут в мрачной Англии. Увидеть бы еще раз... Но он не перенесет переезда. Вместе с голосом изменяют легкие. Джек борется за каждый глоток воздуха, во время приступов сипло кашляет и синеет, но так же яростно запрещает вызвать врача, похудевшими пальцами сжимает карандаш и царапает на бумаге: "Не смей, прокляну". Бэрил вздрагивает, она боится проклятий. Сейчас они понимают друг друга, как никогда, догадывается ли она, что он уже не хочет жить? Джек не может жевать и глотать, и Бэрил поит его с ложечки. Когда она сама ухитряется спать и есть, непонятно, он постоянно видит ее рядом - усталую, похудевшую, но готовую в любую минуту поддержать, помочь, успокоить. Джек упрямо пытается обходиться без помощи, встает сам и даже проходит несколько шагов, прежде чем, задыхаясь, схватиться за плечо Бэрил. В один из ясных осенних дней, когда воздух особенно прозрачен, ему становится совсем худо, он долго не приходит в себя, и Бэрил в панике посылает за доктором. Очнувшись, Джек видит над собой лицо Мортимера, на котором ясно читается гневное изумление и возмущение. Конечно, доктор узнал Джека, даже изменившегося и изуродованного болезнью. Но Мортимер хороший врач, долг для него прежде всего, он осматривает шею Джека и негодование сменяется выражением тревоги. Мортимер вполголоса подзывает Бэрил, Джек закрывает глаза, притворяясь потерявшим сознание. Пусть доктор говорит при нем, все равно Джека скоро засосет яма надежнее Гримпенской трясины, и оттуда его не вытащит ни Скотланд-ярд, ни демон криминалистики, покоящийся на дне водопада. Джеку не надо особо и притворяться, он соскальзывает в беспамятство, уцелевшим краешком сознания разбирая слова: "Очень тяжелый случай, запущенный... неизлечимая опухоль в горле... ничего нельзя сделать, вопрос нескольких дней", и мысленно радуется, что поставил сам себе верный диагноз - горло, как у Генри, это справедливо.