Настоящее
Нишка возвращается в Крепость-на-Перекрестке поздней осенью — тогда, когда засохшие листья цвета ржавчины хрустят под сапогами, а блеклое солнце ни демона не греет. Она ненавидит это время, потому что именно такой осенью Ирви Нэльтайн повела их разношерстную команду в Мерделейн, где большинство из них так и осталось. Кара, Элани, Гробнар, Зджаэв… Имена шелестят, будто сухие листья, когда Нишка осторожно перебирает их в памяти, боясь случайно раздавить. Конечно, это глупо, но тифлинг давно перестала оценивать свои действия в таких вопросах. *** То, что осталось от Крепости — жалкие руины, в которых раздаются размеренные удары молота — своим видом остро ранит ее, заставляя сглатывать тугой горячий ком в горле и отводить глаза. Нишка, безусловно, понимала, что Крепость не могла остаться прежней, но и представить себе не могла, как некогда великая цитадель могла так пасть. Когда тифлинг проходит через ворота, ей кажется, что эта разинутая в последнем вопле пасть кошмарного чудовища сейчас захлопнется, оставив Нишку в некогда светлом и радостном внутреннем дворе, ныне превратившимся в сухую бесплодную землю — мертвую и холодную. Из кузницы доносятся удары молота — размеренные, спокойные — и они заставляют Нишку поежиться. Воздух во всем дворе почему-то затхлый — тифлинг рассеянно отмечает это — будто в промозглой гробнице. В таких местах нужно прятаться, из таких мест надо молча и осторожно уходить, чтобы не дай боги не потревожить никого. Тум-тум Удары молота кажутся неправильными, лишними, и тифлинг с трудом перебарывает желание зажать уши и зажмурить глаза в ожидании небесной кары, которая должна обрушиться на того, кто тревожит покой мертвой Крепости. … какая же чушь лезет в голову. — Келгар, — тихо зовет Нишка, перебарывая себя и входя в кузницу, оставляя позади нестерпимо желтую бесплодную землю и яркий фальшивый блеск тусклого холодного солнца. — Ты где? Тифлинг приспосабливает глаза к темноте и видит дворфа, который спокойно, почти безразлично бьет старым молотом по ржавому железу, слепыми глазами смотря куда-то сквозь Нишку. — Коза рогатая, — произносит он без улыбки и, не переставая бить почти развалившимся молотом по рассыпающемуся в труху мечу, изучает подругу белыми, пустыми и холодными глазами, взгляд которых пробирает до костей и отдается холодом в позвоночнике. — Я тебя ждал. — Ну, вот я и здесь, — Нишка пытается засмеяться, но, когда ее нервный смешок жадно заглатывает темнота кузницы, умолкает. — Да… ты здесь. Тишина повисает между ними — живая, осязаемая, выпивающая весь свет, обволакивающая душу и лишающая сил, голоса и воли. Тифлингу страшно. — Зачем ты звал? — голос Нишки слишком тих, слишком легко умирает во мраке, и она начинает нервно хрустеть пальцами. — Да Ирви просила, — отзывается Келгар и улыбается щербатым ртом, что пугает только больше. — Меч свой просила принести. Серебряный. Нишка теряет дар речи и медленно, пятясь, выходит из кузницы, а потом сползает по одной из ее стен, вглядываясь невидящими глазами в равнодушное, стеклянное, изукрашенное лазурью небо. Тум-тум. — будто издевательски доносится до нее.Прошлое
В тот день, когда Ирви покончила с собой, Нишка была далеко от Крепости-на-Перекрестке. Но, едва услышав обрывки странных, кошмарных слухов, тифлинг поспешила вернуться, надеясь, что жуткие картины, которые рисовало ее воображение, легко уступят место реальности — несомненно, правильной и хорошей. Нишка никогда не считала себя наивной, так что свои глупые надежды оценивала скорее как малодушие, не позволяющее признать одного простого факта: Ирви уже не та, что раньше. В любом случае, когда тифлинг примчалась в Крепость, было уже поздно. *** Безразличный Келгар сидел у окна Рыцаря-Капитана и смотрел на яркое по-весеннему солнце и даже не обернулся, когда Нишка вошла — только дернулся всем телом и снова застыл в беззвучном оцепенении. В воздухе витал стойкий запах мертвого тела — гнилой и мерзостный, тот, который тифлинг знала, казалось, всю свою жизнь. Въевшийся в душу, напоминающий о жалкой, убогой халупе в Гнезде Нищих, он никак не ассоциировался с Ирви Нэльтайн, не мог принадлежать ей. Но принадлежал. — Лучше бы она… — проскрипел голос Келгара как несмазанный Конструкт и снова утих. Лучше бы не возвращалась — так подумала Нишка, когда стало понятно, что дворф не собирается продолжать. Или надо сказать — лучше бы не давала надежду на возвращение всего на круги своя? Конечно, это одно и то же, но всякую вещь можно сказать по-разному — это словно вертеть монету в пальцах, показывая ее разными сторонами. — Все кончено, — сказала тифлинг в конце концов, ощущая бесконечную усталость, о которой ей писала Ирви совсем недавно. Эта мрачная, тихая апатия навалилась на нее, словно гора Галадрим, и придавила к земле. И удивительно остро в этой усталости Нишка почувствовала как прошлое, наполненное гомоном Крепости, перебранками в таверне Дункана, мягким теплом походного костра, уходит от нее, уносится легким, почти незаметным ветром, проскользнувшим в открытое окно, как бы она ни пыталась его удержать. — Все кончено, — эхом отозвался Келгар, наконец-то обернувшись к ней и шумно вздохнув. — Приезжай почаще, Нишка, — дворф редко называл ее по имени, и у нее дрогнуло что-то внутри — хотелось выцарапать саднящее, как рана, чувство. — Не пропадай надолго, хорошо? — Обещаю, — солгала тифлинг. Это был последний раз, когда она видела Келгара не утратившим рассудок.