Безумие. Россыпь осколков

Вельга не любит трактиры — они слишком душные, слишком шумные, и да, он вырос в Рашемене, но там, когда тебе кажется, что по тебе ползает сотня взглядов, полагается идти к хатран и говорить, что ты чувствуешь присутствие духов, а не хвататься за кошелек, как параноидальный торговец на рынке. Вельга пытается сказать об этом Нишке, но она раздраженно отмахивается: — Ты серьезно предлагаешь нам ночевать на земле, когда есть возможность поспать на нормальных кроватях? Вельга молчит и тоскливо смотрит в сумрачное небо, на котором уже видно звезды. Да, он предлагает. Да, это глупо. Что ж поделать. — Если у тебя нет денег, можешь просто сказать. — У меня есть деньги, — хмуро отзывается он, внутренне содрогаясь: хатран бы его на куски разорвали или кинули в пищу каргам, если бы узнали, что он, найдя в Эшенвуде пару давних эссенций, по совету Ганна продал их, а не зарыл в землю с молитвами. С другой стороны, это же были просто эссенции стихии, одной больше, одной меньше. Он вздыхает. — Мы идем ночевать в таверну, — говорит Нишка упрямо, чуть хлеща хвостом. Вельга не открывает рта — они не так далеко от Рашемена, чтобы его не начинало тянуть как привязанного, и он не знает, что может произойти. Интересно, Нишка во второй раз просто горло ему перережет? — Как хочешь, — бормочет он. Ну а что еще? Действительно — как она хочет, это же он с ней тащится, а не она с ним, и этот осколок, ему нужен осколок, Ганну нужен осколок, и если сейчас попытаться… Вельга зажмуривается до цветных пятен, считает до пяти и открывает глаза. Нишка смотрит на его нехитрые методы удержания сознания так, словно он на ее глазах отрезал себе руку и съел ее, да еще и громко чавкая. — Слушай, ты что, в этой таверне наследил? — хмурится она, осторожно делая шаг назад. Вельга рад, что она отходит медленно: это же Нишка, захоти она отойти по-настоящему, уже была бы во Вратах Балдура. — Хозяйскую дочку дьявольски коварно обрюхатил или злобно разбил все бутылки в подвале? — Нет! — огрызается он, стараясь не краснеть. Нишка фыркает. — Отлично. Значит, нам действительно ничего не мешает. Звезды, кажется, тоже готовы над ним посмеяться. Вельга безрадостно думает, что над ним, кажется, и судьба похохотала от души. *** Он остается внизу просто потому, что не хочет оставаться с Нишкой наедине — он слишком много лжет и слишком много утаивает, чтобы смотреть ей в глаза прямо и говорить с ней так, будто они приятели и друзья. Вельге хотелось бы иметь друзей, настоящих друзей, но даже он знает, что с такого дружба не начинается — как и не начинается она с зеленого костра на Той Стороне и серебряных глаз мертвого каргова отродья. Вельга сидит за самым близким к лестнице на второй этаж столом и пьет эль мелкими глотками — на его вкус он слишком горький, но взгляд орка-трактирщика слишком полнится ехидством, чтобы просто отставить кружку в сторону; Вельга невольно припоминает слова Нишки про дочку хозяина — и косится на хозяйского сына, невнятно-зеленого, с плечами шире чем у него самого и руками, кажется, могущими сломать крепкие дубовые ножки стола. Ему почти становится смешно — пока он не вспоминает, что он просто беглый времионни-недоучка, которого использует отродье карги и которого никто не вспомнит после его смерти. Ему страшно хочется просто закрыть глаза и сидеть, слушать, как тавернский гомон отдаляется и приближается, словно волны, чувствовать себя хоть немного причастным к обычным людям — к тем, кем он то ли не был, то ли забыл, как быть. Это несправедливо. Впрочем, кто вообще обещал ему справедливость? — Один здесь? — он открывает глаза. Девушка рассматривает его с легким любопытством. Вельга чуть крепче сжимает пальцы на ручке кружки. — Да. Что-то в этом роде. — Гухил, налей мне меда, — говорит она, теряя к нему интерес и кидаясь к стойке. Он не успевает облегченно выдохнуть, как она уже возвращается и садится напротив, весело сверкая зубами в улыбке. Пальцы у нее не крестьянские — слишком нежные — а вот одежда подходит крестьянке как нельзя лучше. Вельга слегка настораживается: несоответствие ему не нравится, такие штучки, конечно, не в духе рашеми, но в любой момент все может пойти не так, придется отбиваться, и будет так страшно, если он снова выпадет из себя, если снова проснется после черноты и увидит свой клинок и свои руки в крови. Как он будет объяснять это Нишке? Как ему потом жить с этим, в конце концов? Вельга почти зол — он ведь говорил, что лучше не ночевать среди людей, он надеялся, что спустя столько времени о нем хотя бы забудут, он полагал, что в Рашемене и окрестностях они с Нишкой не влезут ни в какую передрягу — они и так не очень-то друг другу доверяют, что он может сказать, чтобы убедить ее в своей полезности, что он может сказать, чтобы не рассердить Ганна? — и эта злость прорывается в его голосе ярче, чем ему бы хотелось. — Ты кто? — А что? — не-крестьянка весело фыркает, приподнимая брови. — С тобой рядом могут только благородные сидеть? Мне не позволено? — Что у тебя с пальцами? — А что с ними не так? Он молчит несколько секунд, вглядываясь в ее глаза. Кажется, нападать она не собирается. Ну или кричать своим дружкам, чтоб доставали мечи, потому что сейчас начнется. Вельга все же невольно чуть отодвигается. — Не в этом дело. — Тогда объясни, в чем, — девушка отпивает меда и облизывается, как кошка. — А то ты злой как медведь по весне, будто эль горький или врага увидал. Может, и то, и то. — У тебя одежда крестьянская, — говорит он, внутренне готовясь к тому, что сейчас она протянет руку и парализует его или ударит парочкой волшебных стрел. Не то чтобы он действительно боялся — вокруг полно людей, он может постоять за себя и без оружия, тем более перед одинокой девушкой, а для того, что пострашнее, есть помощь Ганна. Вельга отбрасывает мысль встать и уйти — Нишка наверху наверняка одна, драться вдвоем не лучшая идея, если неподалеку маячат орк и полуорк. — А пальцы не грубые. Девушка растопыривает ладонь и в задумчивости рассматривает ногти и тыльную сторону ладони. — Ну да, — говорит она в конце концов. — Потому что я бард. Забрела сюда, станцевала, спела, попала под дождь. Сердобольные крестьяне и дали мне это платье поносить. Вельга кажется себе полным идиотом. — Почему ты подсела ко мне? — хмурится он. — Потому что ты тоже явно не крестьянин и не местный, — она улыбается. — А не-местным бывает о чем поболтать. У тебя красивый нос. Он отводит глаза в сторону, не зная, что делать. Надо ли говорить что-то в ответ? Сможет ли он в этот раз отделаться улыбкой, как от раздражения Нишки? Нужно ли вообще начинать что-то говорить, если они встретились сегодня и завтра разойдутся навсегда? Вельге кажется, что она видит все его неловкие мысли, медленные и глупые, как слизняки, оставляющие позади себя склизские следы-сомнения. Вельга чувствует себя полным идиотом: будто бы он когда-то вообще учился говорить с людьми, будто был среди них, будто бы времионни, учитель или Ганн вообще были похожи на кого-то обычного. — Спасибо, — говорит он. — А у тебя красивые пальцы. Она подмигивает. — Спасибо. Она делает глоток меда, пока Вельга размышляет, стоит ли спрашивать ее имя или она скажет его сама. Стоит ли ему представиться и этим намекнуть на то, что он хочет узнать, как ее зовут? Вельга отбрасывает мысль попросить Ганна узнать — это уж будет совсем по-дурацки; Вельга знает, как попросить кого-то об информации, Вельга знает, как попытаться утихомирить Нишку, несущую с собой осколок могущества — но здесь и сейчас он чувствует себя потерявшимся в толпе ребенком. — Как тебя зовут? — решается он. Она улыбается. — Меня называют по-разному. Дармоедкой, Утренней Звездой или Ловкими Пальцами — а я ведь ни разу в жизни никого не обокрала. Что насчет тебя? Это какая-то бардовская манера, понимает он. Видимо, надо подыграть. — Меня называют наемником с мечом, кормильцем Амберли и дьяволовым разбивателем бутылок в подвале, а у меня ведь даже нет хвоста и рогов. — Интересно, — фыркает она. — И давно ты кормишь Амберли? — Не очень, — отвечает он, слегка краснея. — А давно ты ешь задарма? — С тех самых пор, как впервые взяла в руки лютню, как некоторым кажется, — она вздыхает. — На самом деле труд менестреля не очень-то легок. Никогда не знаешь, где тебя осыпят хвалами вместо медяков, а где медяками вместо добрых слов. — Я слышал, барды умеют колдовать, — возражает он. Девушка фыркает: — Колдовство колдовством, да оно только выглядит красиво и раны залатает, если придется с кем подраться за шляпу, полную подаяния. — И давно ты дерешься за шляпы? — Не очень. А давно ты дьявольски бьешь бутылки? — Тоже не очень, — он улыбается. — И все-таки, как тебя зовут? — Луэр, — отвечает она просто. — А ты… — Вельга. — Мило. Он не уверен, что должен делать дальше — но уверен в том, что не хочет, чтобы она уходила. — Вельга, — вдруг говорит она, наклоняясь и загадочно сверкая глазами. — А ты когда-нибудь пугал деревенских ночами? *** Они вылезают из дряхлой, как сам Торил, телеги, под которую его затащила Луэр, пытаясь сдержать хихиканье — Вельга старается особенно, со всей ретивостью неофита; Луэр шикает на него, но сама не может удержаться. — Ты видел его лицо? — шепчет она, и губы ее дрожат. — Еще бы не видел, — шепчет он в ответ. — «О нет, демоны! Демоны!» — Ну ладно, — Луэр фыркает и взмахом руки снимает иллюзию с них обоих. — Это было весело, не так скучно, когда делаешь это в одиночку. — А ты наверняка старалась. — Куда я денусь от судьбы всех бардов. Они молчат некоторое время. Вельга не знает, что теперь делать — он знает только, что у Луэр волосы пахнут яблоками, и что ее пальцы очень приятно держать, когда утаскиваешь ее в сторону от внезапно появившегося стражника, и что он был бы рад, если бы все это не было неожиданной передышкой в его странном путешествии. На мгновение он думает — может, забыть о Ганне, об осколке и о Рашемене? Но следующая мысль — он станет не только отступником, но и предателем клятвы, оставит того, кто спас его от гибели — отметает первую; не нужно себя соблазнять. И воздушные замки тоже лучше не строить, даже если Луэр понимающе улыбается и тянет его куда-то в сторону, кажется, к таверне. Он пока не принадлежит себе — и не может ничего обещать, так что… — Не потеряешься? — спрашивает Луэр, кивая в сторону двери. Он качает головой. — Отлично. Тогда прощай, кормилец Амберли. — Стой, — говорит он неожиданно для самого себя. — Где ты обычно бываешь? Когда я вернусь… — Сначала вернись, — улыбается она. — Тогда, может, вместе побываем где-нибудь. — Правда? Вельга не знает, каким словам положено верить, а в ответ на какие делать вид, что веришь, когда вы оба знаете, что это ложь; барды ведь обычно просто делают то, что хотят, верно? Значит ли это, что… Губы Луэр на вкус как мед. Вельга запоздало пытается схватить ее, но она легко уворачивается; глаза ее горят тем же смехом, что и раньше. — Сначала вернись, — повторяет она. — А потом… потом посмотрим. — Я обещаю, — говорит он, и Луэр растворяется в обступившей таверну ночи.