Стой за моим плечом

В далекой жаркой стране под палящим солнцем блестит белым мрамором дворец. Бесчисленные коридоры укрыты драгоценными коврами, стены украшают изящные решетки, ниши отделаны изразцами и узорами. Немыслимая роскошь и немыслимая же красота окружает тех счастливчиков, что ходят по его лестницам и светлым покоям. Розы и георгины, гиацинты и тюльпаны расцвечивают яркими красками сад, а их аромат сильнее духов. Несколько фонтанов дают прохладу, ажурные беседки манят тенью, отдыхают и резвятся среди свежей зелени прекрасные одалиски. Не жизнь, а сказка! И хозяин всего – великолепный и могущественнейший султан, мудрый и милосердный… я. Казалось бы – о чем еще мечтать? Но моя жизнь не безоблачна, стоит взглянуть хотя бы на бессчетную стражу, днем и ночью несущую караул. Одного меня не оставляли никогда, да я и сам не жаждал одиночества – всегда есть вероятность того, что откуда ни возьмись появятся заговорщики и подпортят мою ценнейшую шкурку. Тихий и незаметный страж всегда стоял за моим плечом. Он спал в моих покоях возле двери, таскался со мной в бани, подпирал плечом стену, когда я отдыхал на скамейке в саду, и даже сидел с невозмутимым лицом на пуфе, когда в покоях появлялись наложницы. Несколько лет назад я был беспечнее: охрана оставалась за дверями спальни. А потом некий ловкач умудрился забраться в мои покои по почти отвесной стене и протиснуться в узкий проем окна. Окна с того случая, даже самые малые, обзавелись прочными решетками, а я – длинным шрамом на плече. Потом была милая тихая дева, превратившаяся в злобную фурию, стоило двери закрыться за моим защитником. Спасло меня лишь чудо – очень вовремя заглянул слуга, он хотел осведомиться – подавать ли ужин, так как я запамятовал дать указания. За несколько минут, проведенных со мной наедине, поганка успела оцарапать мою кисть отравленной заколкой. Яд был не местным – к местным я был устойчив, ведь меня приучали сопротивляться родной отраве с самого детства. Свет в моих глазах померк почти сразу же, я начал задыхаться и крик застрял в горле; члены тела ослабели настолько, что не было сил шумом привлечь внимание охранника. Тут бы я и отправился к предкам, если бы не мальчик, заголосивший во всю глотку, едва увидел меня на полу. Дева успела метнуться к нему и испробовать на нем свою заколку, но было уже поздно – набежала охрана, прибежали лекари, меня, хвала Небесам, вернули к жизни. Мальчишку, кстати, тоже – именно на нем первом проверили снадобье. Мне навсегда запомнилась беспомощность и отчаянное желание жить, которые я испытывал, пока яд споро уничтожал мое тело. Выводы были сделаны, и с тех пор воин оставался в комнате даже в самые интимные моменты. Сперва мне это мешало. До такой степени, что даже не до ласк стало на какое-то время. А потом жажда плотских утех возросла настолько, что сделалась невыносимой, и я успешно забыл о внимательных глазах охранника. Девы из гарема были нежны и прекрасны, я регулярно брал на свое ложе одну из ласковых красавиц, но, к сожалению, у всех моих наложниц был общий изъян – с ними совершенно невозможно было пообщаться. Нет, прелестницы без труда поддерживали видимость беседы, блестели глазами и зубами, то и дело заливаясь тихим, приятным уху смехом. Но своего мнения у них не было совершенно. Точнее, все, что интересовало дев - насколько дорогим будет преподнесенный мной подарок. Еще их волновал вопрос потомства – рождение ребенка давало дополнительные привилегии, и красавицы вовсю старались угодить распорядителю гарема, чтобы он напомнил мне о деве в нужные дни. Они не знали, что я пью специальный настой – двое сыновей у меня уже есть, а большее число наследников может создать лишние трудности. Также мои чаровницы грезили об отдельных покоях со слугами, но их требовалось заслужить, и они старались угодить мне во всем, рассыпаясь в льстивых похвалах. Мне бы слушать да радоваться, но, к сожалению, я слишком проницателен. Фальшь, звучащая в словах и прорывающаяся в певучих стонах, заставляла меня досадливо морщиться. Я пытался говорить с ними, объяснить свои желания, но в ответ получал лишь недоверчивый взгляд и все ту же лесть. Измученный собственным недовольством, я взял за привычку вызывать наложниц к себе как можно реже. А потом мне пришла в голову гениальная мысль: почему бы не попробовать набрать в гарем мужчин? Я загорелся этой идеей: действительно, женщин выращивают, словно нежные цветки, они привыкли к мысли, что живут для того, чтобы угождать. А если откажутся – участи их не позавидуешь. Вот и стараются, бедняжки. Встречаются и среди мужчин такие типы, например, среди домашних рабов и рабов для наслаждений, но мы поищем в другом месте! И я начал с энтузиазмом разыскивать себе симпатичных юношей. Одеваясь неприметно и неброско, навещал базар и казармы, дома сирот – заодно и проинспектировал последние, и даже тюрьмы. Надергав отовсюду приятных взгляду мужчин, поселил их в специально выделенное крыло. С сегодняшнего дня начну потихоньку вызывать к себе по одному, чтобы решить, куда их можно пристроить. А пристроить было куда – я намеревался постепенно сменить весь штат прислуги, вытеснив не заслуживающих доверия новыми лицами. Последние три покушения были самыми страшными, потому что угроза исходила не извне, не от каких-нибудь властителей других царств, а от моего окружения. Вельможи слишком привыкли к вольнице, что была при почтенном батюшке, мое желание взять все под контроль и провести реформы не встретило среди них понимания. Я затих на время, изобразив из себя безобидного недалекого юнца, ослепленного свалившейся на него властью. Мило улыбаюсь кизлярагасы и вельможам, а сам стягиваю в столицу наемников, убираю слишком дерзких сановников, но делаю это без шума. Никаких голов, показательно выставленных на серебряных и деревянных блюдах около главных ворот дворца. Только тихие несчастные случаи. Вельможи заволновались, но пока ищут виновника в своей среде, ибо никому не приходит в голову, что султан сподобится действовать исподтишка. Сегодня ко мне должен прийти юноша, почти мальчик, которого я забрал из приюта. Парень был свободным, и я даже поинтересовался у него самого – хочет ли он пожить у султана в гостях. Произнося «да», он неуверенно прятал глаза, полагаю, его ответ был продиктован благоразумием. Наверное, не стоило давить, но парень так понравился внешне, что я пригласил его весьма настойчиво. Задумавшись о голубых глазах и веснушках, вызолотивших щеки и подбородок, я несся по скрытому коридору. Проходя мимо очередного слухового отверстия, притормозил, услышав голоса. Надо послушать. В конце концов именно для этого и нужен потайной ход – чтобы вызнавать маленькие и большие тайны живущих со мной людей. - И зачем он ту гору взял! – пробасил чей-то голос. Я поглядел в отверстие – о, да это же один из моих стражей! Как там его? Азиз! Я с интересом прислушался. - Лучше бы на нас посмотрел! – продолжал Азиз. - Чем я хуже этого черного? – он хохотнул немного обиженно, зарабатывая укоризненный взгляд одного из товарищей, остальные заржали, не видя в речах стражника ничего крамольного. - Мордой ты не вышел, чтобы в постелю султана лезть! – поддел Азиза Басим. Азиз с досадой потер старые шрамы, стягивающие кожу лица, и недовольно пробурчал: - Может, морда и не красива, зато клинок мой мощен и крепок, уверен - у того черного мордоворота он не так внушителен! Я сжал кулак – каков наглец! Клинком своим он меня хочет потыкать! Что бы такого с ним сделать, дабы мысли всякие глупые в головушке не вихрились? Да как он смел? - Азиз, прекрати! – в ужасе вскрикнул молодой воин. Вот, молодец парень, сразу видно – уважает меня, не то, что этот будущий клиент палача. - Это уже на грани! – продолжал между тем воин. - Можно подумать, султану нужен твой клинок! - Длинный клинок – это всегда хорошо, - задумчиво ответил Азиз, словно не заметив онемелого ужаса в глазах товарищей, - пусть и не для того, чтобы использовать. Вот, скажем, гладкие щеки – они для чего нужны? Зачем обязательно потребен тонкий стан? Не все ли равно, прям ли нос, ведь он никак не пригодится в слиянии тел? Вот так и клинок – может, и не для дела, но для красоты! Воины, немного успокоенные этим объяснением, все же качали головами, я прямо слышал их мысли – ежели султан услышит похвальбу охранника, то не станет слушать дальнейшие рассуждения про красоту, а раздует в гневе ноздри и прикажет сварить нечестивца в масле, уж можно не сомневаться. В принципе, идея с маслом интересная. Больше обо мне не говорили. Азиз задумчиво затих, мечтательно глядя куда-то в стену. Я заскрипел зубами – небось мечтает о ножнах для своего клинка, королобый(1)! От злости я не чуял под собой ног. Задумавшись над наказанием для Азиза, сам не заметил, как подбежал прямо к дверям покоев, где обретался Захи(2). Сегодня его – специально к моему приходу – отвели в отдельные покои, так как самому Захи личной комнаты пока не полагалось, это еще нужно заслужить. Всех наложников поселили в огромной зале. Вдоль стен стояли диваны, на них спали и отдыхали. Я нанял нескольких новых наставников, ведь наложников следует учить несколько иным ремеслам, чем наложниц. Впрочем, полагаю, что предоставлю им право выбирать – вдруг кто-то испытывает желание ткать или вышивать прекрасные узоры? Я слышал, что самые красивые и драгоценные вышивки - зардози - создают именно мужчины. Притормозив перед дверью, вспомнил, что моя тень ждет под дверями спальни, из которой я выбрался через тайный ход. Безопасно ли войти к наложнику одному? Я сам его выбрал и тут же забрал с собой; времени на то, чтобы подкупить или запугать парня, вынуждая совершить покушение, не было. Следовательно – относительно безопасно. Но я все равно прошел немного вперед, подошел к ближайшему посту и велел послать за воином. Стражи невозмутимо кивнули, и один из них легкой трусцой отправился выполнять поручение. Впрочем, к Захи я зашел, не дожидаясь появления защитника. Парень свернулся на подушках и бездумно перебирал пальцами шелковые кисти. Увидев меня, встрепенулся, вскочил на ноги и замер, не зная, как меня приветствовать. После некоторых колебаний просто низко, в пол, поклонился. Ну, правильно. Он же думает, что я заурядный смотритель гарема. Тщусь надеждой - он не считает меня кизлярагасы(3), все-таки евнухи все как на подбор толстые и рыхлые. Выходя в город, я стараюсь замотаться платком и уж конечно не представляюсь султаном. Иногда меня узнают, но редко. Обычно, оглядев нескольких дюжих воинов, бряцающих оружием, принимают за важного вельможу. Надеюсь. Захи глядел на меня большими испуганными глазами, потом все-таки решился прервать мое молчаливое созерцание: - Сегодня мне на постель положили красную розу и вот это… Мальчик показал кожаный ремень, украшенный камнями и протравленным узором. - Все верно. Это значит, что тебя посетит султан, - я одобрительно кивнул головой, - наставники успели тебе что-то объяснить? - Немногое. Я так и не понял: сначала все мы имеем тот же статус, что и одалиски? Нас будут учить наставники, а потом… неужели сама валиде-султан будет выбирать достойных стать джарийе(4)? Парень глядел неуверенно. Еще бы. Про то, как устроена жизнь в Доме счастья многие знали, но каковы будут законы для мужчин? - Нет, Захи. Боюсь, что здесь нет валиде-султан. Матушка султана упокоилась в земле несколько лет назад. Поэтому решать, кто останется в серале, а кто отправится помогать кухаркам, будет сам султан. И зависеть его решение будет не от того, правильно ли наложник наливает розовую воду и с той ли ноги надевает султану туфли. Присаживайся. Я повел рукой в сторону ложа, Захи нервно забрался на него с ногами, выставил свои бледные коленки и обхватил их руками – никакой грации. И это почему-то мне понравилось. Я начал расспрашивать, как ему тут нравится, Захи отвечал осторожно, но я продолжал выспрашивать и, наконец, кусая губы, он ответил: - Здесь лучше, чем в приюте. Красивое все. И наставники умные, столько всего знают, на вопросы отвечают охотно. И еще сад. Мне нравится. - Очень хорошо, - я благосклонно кивнул, - но что-то все же тебя волнует? - То, что нельзя выйти, - с извиняющейся улыбкой ответил он. - Это так важно? – удивился я. - Важно, - твердо ответил Захи, отводя глаза в сторону. Интересно. Хотел я ему сказать, что тоже, в общем-то, выйти не могу, да не стал. Интересно, и что он соберется с этим делать? Попереживает и смирится? Или его натура потребует неких действий и он, например, подкупит евнуха из тех, что все еще охраняют сад, и тайком станет выбираться иногда «на волю»? Мы еще немного поболтали ни о чем, Захи все более тревожно поглядывал на двери – ожидал появления султана. Пришла пора решать – признаться в том, что я и есть султан или продолжить общаться с веснушчатым мальчиком более-менее вольно? Мне отчего-то нравилось то, как он со мной разговаривал: почтительно, но достаточно откровенно, так, как никогда бы не стал говорить со всемогущим владыкой жизней. Принять решение было достаточно просто, и я нащупал взгляд незаметно просочившегося в комнату воина. Вот, кто поможет мне в моей дилемме! - Захи, а смягчил ли ты кожу маслами? – небрежно спросил я, и бедный парень с испугом уставился в мои глаза. - Неужели, нет? - Но… я не знал… мне не было велено, - проблеял Захи растерянно. - Тогда иди к наставнику и скажи, что тот, кто называет себя Сулейманом, приказал выдать тебе масла. Иди, иди. Не робей. - Но мне было сказано не покидать покои! – возразил Захи. - Иди, - с нажимом повторил я, и Захи бочком выскочил в дверь, торопясь исполнить приказание. - Итак, Ияд, - я обратился к воину; готов поклясться, что при звуке своего имени в темных внимательных глазах промелькнуло удивление, - сейчас я уйду. А ты скажешь Захи, что султана отвлекли дела. И не станешь пояснять, что султан и я – одно лицо. - Захи не должен понять, что вы – султан, - понятливо кивнул Ияд. - Ты всегда нравился мне своим умом, - я кивнул охраннику. - Я сделаю все, что прикажет мой повелитель. Но я не могу оставить вас без защиты, - Ияд застыл в низком поклоне, ожидая моего ответа. - Хорошо. Ияд, позови кого-нибудь от дверей. - Доверить султана одному из «цветочков»? – с возмущением вскрикнул воин, я поморщился. «Цветочками» мои славные воины называли мрачных евнухов – наследие прежнего правителя. Считалось, что воин, охраняющий гарем, должен быть скопцом, да еще и чем уродливее, тем лучше. Видимо для того, чтобы не вводить в искушение женщин. В довершение несчастным, словно в насмешку, давали имена прекрасных цветов. Меня эти недомужчины настораживали – если бы в угоду чьей-то прихоти мне отсекли «древо жизни» да еще и вместе с «подвесками», я б такому человеку служил только для одного – чтобы подгадать момент и вонзить кинжал в сердце. Потому, после долгих размышлений, было принято решение избавляться от этого дурно пахнущего наследия. Во всех смыслах дурно пахнущего. Мало того, что скопцы не вызывали во мне доверия, так они еще и распространяли вокруг себя настолько сильные миазмы, что по ним можно было проследить их путь по коридорам! Благодаря моим стараниям во дворце почти не осталось евнухов. Кого-то поймали на взятке и казнили, кто-то, поняв откуда дует ветер, сам поспешил уйти. Сейчас некоторое количество скопцов обреталось на женской половине – кажется, милые дамы к ним уже привыкли. И еще несколько десятков евнухов охраняли сад. Вот и все. - Ияд, они не «цветки». Неужели не чуешь? – я раздраженно взмахнул рукой. - Но… сераль же? – Ияд был настолько потрясен, что не удержался от реплики. - Ну сераль. И что? На этой половине никто родить не может, знаешь ли. Ияд, иди, пока Захи не вернулся. Я еле успел убраться до прихода Захи, но все-таки успел. Время, проведенное с золотистым мальчиком, настроило меня на добродушный лад, хотя я даже не притронулся к его коже. Мысли вернулись к дерзкому Азизу. Пожалуй, жестокой кары он не заслуживает. Но щелкнуть его по носу все равно хочется. Впрочем, сегодня у меня еще есть дела, так что все завтра. Или послезавтра. *** Сегодня я облачился в красивый белый кафтан, обшитый золотом, навертел белоснежный же тюрбан и зашел на женскую половину. Наложницы выстроились передо мной в ряд. Пока я медленно шел мимо шеренги, распорядитель – тучный одышливый евнух, вполголоса поведал мне, что недавно произошло покушение на одного из шехзаде(5) – ему подбросили ядовитую змею. - Змея не могла приползти сама? – тихо уточнил я, кизлярагасы покачал головой, вызвав тревогу: терять наследников я не мог. - Кто? - Не могу знать, о пресветлый! – невозмутимо качнул головой евнух, и тяжелая ярость всколыхнулась в груди – кизлярагасы либо знал и не хотел выдавать преступника (скорее всего, преступницу), либо небрежно относился к своим обязанностям. Что же делать? Гарем перестал быть безопасным местом для моих мальчиков. Но такова традиция – хотя бы до семи лет они должны жить в серале вместе с матерями! Может, отослать их вместе с кадын в один из загородных дворцов? Пожалуй, так будет лучше. А перед этим переговорить с каждой кадын, объяснив, что если у меня станет на одного сына меньше, то и на одну кадын тоже. Между женщинами шла невидимая борьба, весь гарем негласно поделился на два лагеря, обе кадын надеялись, что именно ее сын станет следующим султаном и, значит, она займет наивысшее для женщины положение: станет валиде-султан. Тогда весь сераль будет подчиняться ей, а любящий сын, благодарный матери за все, что она для него сделала, будет по привычке заходить к матери за советом. Мне подобное противостояние не нравилось категорически. Я желал сыновьям быть союзниками. Однако, пока что повлиять на кадын никак не мог. Единственное, что стоило сделать – отсечь властолюбивых женщин от их сторонниц и сторонников, окружить новыми людьми, так чтобы плести интриги против друг друга стало сложнее. Хотя бы лишу кадын поддержки кизлярагасы, который, по моим наблюдениям, имел в этом деле свой интерес и попеременно поддерживал то одну, то другую. Посмотрев на склоненную передо мной чалму кизлярагасы, едва удержался от резкого удара по жирной шее. Вот ведь змей! Так бы и прибил, но надо ждать. Еще не время. Пока у меня остается гарем из нескольких сот цветков, нужен и кизлярагасы. Впрочем, дело даже не в том, что за женщинами должен кто-то присматривать. К сожалению, нынешний кизлярагасы имел поддержку в лице многих видных вельмож и, кроме того, именно толстяку подчиняются евнухи, являющиеся мощной силой. Я, как мог, подтачивал его власть, но пока что она еще слишком велика. Надеюсь, это ненадолго. Настроение испортилось. Платок я бросил совершенно незнакомой девчонке и, пробурчав, что мне сегодня не до танцев, поспешно бежал из Дома радости на мужскую половину. Там меня занесло в общую комнату. Наложники как раз занимались с наставниками, и я, не обращая внимания на их удивленные взгляды, тяжело рухнул на ближайший диван. Вокруг стоял ровный гул – кто-то тихо переговаривался, сравнивая свитки с тщательно выписанными буквами, кто-то вышивал – все-таки нашлись желающие, кто-то учил язык, кому-то наставник растолковывал Коран. На меня почти не обращали внимания, только изредка бросали любопытствующие взгляды. Кланяясь, подошел наставник и шепотом спросил: угодно ли мне поглядеть, как мужчины танцуют? - А они умеют? – лениво удивился я, не совсем представляя, как вообще мужчина может танцевать для своего повелителя. - Прошло слишком мало времени для того, чтобы говорить о серьезных успехах, но несколько юношей весьма талантливы, - уверил меня наставник, и я согласился из любопытства. Как танцуют женщины я видел много раз. Как танцуют пары – тоже. Но исключительно мужской танец – это интересно! Некоторое время все бегали, застилая пол коврами, чтобы не повредить пятки, разыскивая инструменты и рассаживая музыкантов; я поморщился, так как не любил суеты, но вскоре музыканты взяли первые ноты, и непривычно одетые юноши задвигались. Руки извивались словно змеи, бедра подбрасывало вверх, живот соблазнительно изгибался. Движения не были точной копией женских танцев. Быстрый поворот, резкая напряженная рука, горделивый изгиб шеи – в этом был вызов и… приглашение. Когда танец закончился, я вдохнул и с удивлением понял, что глядел на танцоров, напряженно замерев и почти не дыша – это совсем не похоже на ту расслабленную скуку, что я испытывал, наблюдая за своими прекрасными цветками. Музыка стихла, но танцоры остались стоять передо мной, дожидаясь вердикта, я различал на их лицах нешуточное волнение. Не стоит затягивать с похвалами, тем более, что они их заслужили. Я порылся в карманах и, не глядя, передал склонившемуся рядом со мной наставнику три перстня – по числу танцоров. Тот передал мой подарок, юноши, поклонившись, быстро удалились с моих глаз – им был необходим отдых. Четвертый перстень с крупным круглым изумрудом я снял с собственного пальца и повернулся к наставнику: - Это ты разучивал с ними танец? Мужчина снова низко поклонился: - К стыду моему - нет. Я хотел учить их по-другому, но Наджи, - наставник повел рукой в сторону одного из наложников, - уговорил меня попробовать новый, неизвестный мне танец. - Значит, Наджи, - я внимательно осмотрел юношу, тот, видимо, не ожидал, моего внимания – занервничал, прикусил губу, сцепил мертвой хваткой руки. - А почему он сам не танцевал? - Повредил себе ногу. Во время танца. Такое иногда случается, если двигаться очень быстро, - пояснил наставник. - Понятно. Выздоравливай, Наджи! – я передал через наставника перстень и тихонько пожалел, что по своей собственной прихоти не назначил на мужской половине управляющего. Кто же теперь напомнит выздоровевшему Наджи, что нужно посетить спальню султана? Неужели я теперь сам должен заниматься такими мелочами? Наверное, так и есть. Ведь, выходит, что фактически я и есть управляющий мужской половины гарема. Тот управляющий, что следит за женщинами мне не нравится – он старый, толстый и плохо пахнет, что неудивительно для евнуха. И еще, кажется, хочет меня убить. Мысли мои опять вернулись к противному кизлярагасы, я снова повторил про себя, что уже сделано для уменьшения его влияния. Итак, я сам подбираю себе охрану из янычар. Раньше все воины во внутренних покоях и серале подчинялись кизлярагасы, и были евнухами, конечно же, а теперь в ведении кизлярагасы только воины, что охраняют сад, примыкающий к женскому сералю. Наложницами управляет все еще он, но к моим мужчинам я его не подпустил. Учителей для шехзаде – моих наследников, на которых я возлагаю большие надежды, тоже подбираю я сам. В общем, уже скоро толстяк благополучно задохнется во сне. Ну а пока требуется все-таки подобрать кого-нибудь для мужского гарема. Кого-нибудь преданного лично мне. И не евнуха. Хватит с меня этих уродищ. *** И зачем я только пошел в Дом радости? Прошлая ночь с наложницей не доставила никакого удовольствия. Пришедшая дева поклонилась, опустилась на колени и, как положено воспитанной наложнице, подползла к постели. А потом она чуть распахнула халат, не снимая его, и призывно разметалась по матрацу. Правоверный никогда не должен обнажаться полностью – это всегда твердили воспитатели, и это мне с ранних лет казалось весьма глупым. В одежде не очень-то удобно сходиться с женщиной, но как разденешься, если буквально каждая чуть ли не плачет от подобного, твердя, что нельзя гневить пророка, он-де даст больного ребенка? Да не будет у меня больше детей! Зачем? Чтобы они потом друг друга травили? Нет уж, будет и двоих! Мне всегда нравилась девичья спина, но поворачивать прекрасный цветок на живот тоже запрещено, и я, сцепив зубы, глажу и ласкаю грудь, целую живот, добиваясь тихих вздохов и яркого румянца. Сама дева тоже не ленится – целует и прижимается пышной грудью. Вроде, все при ней. Нежные руки осторожно прикасаются к моему телу, ее взгляд затуманен страстью, губы приоткрыты, а я отчего-то холоден. Не могу отделаться от мысли, что целуется и милуется она в точности также, как сотни дев до нее. Я отлично знаю, что перед тем, как попасть ко мне, девы тщательно моются, удаляют волосы на теле, умащиваются маслами, а также главный евнух напоминает счастливицам, как следует вести себя в постели великого меня. Видимо, с последним происходит некая неурядица – посещающие меня одалиски невероятно однообразны. Я даже говорил об этом с управляющим. Но без толку: этот сын ишака, не моргнув глазом, предложил удавить девочку, если она мне так не угодила. Пришлось уверять, что я всем доволен. Не погибать же девчонке лишь из-за того, что главный евнух желает мне досадить? Наверное, стращает бедняжек до обмороков, лишь бы не отклонялись от его указаний. Почему-то горячая волна накрывает меня только после того, как я вспоминаю голубые глаза Захи. С утра настроение ни к шайтану. Одеваясь во все новое, тихо закипаю. Девица улыбается во сне, и ее безмятежное лицо вызывает новый приступ раздражения. Обижать ее не хочется. Не думаю, что именно эта одалиска виновна в моих бедах. Однако, делать со всем этим что-то надо. Например, расселить, наконец, сераль. Пора разгонять этот гадюшник. Выдам всех нетронутых замуж, а «тронутых» распределю среди вельмож. А кизлярагасы все-таки убью как-нибудь. И позатейливей. Про изощренное смертоубийство лучше всего посоветоваться с человеком, для которого умертвление себе подобных стало делом жизни. Раздражение требовало выхода, и я решил наведаться к палачу в надежде, что беседа немного развеет тягостное умонастроение. Вообще-то обычно наказаниями занимается кизлярагасы – поручает стражникам из охраны высечь, побить палками или удушить. В моем дворце проживает более тысячи людей, постоянно кто-то из них совершает оплошности: серьезные и не очень. Если кто-то из слуг перевернет на пол блюдо, то, скорее всего, будет отправлен к ближайшему стражнику за вразумлением, но, конечно же, не к палачу. Палач нужен для серьезных преступников. Молчаливый мужчина с тяжелым взглядом пришел ко мне сам. Не знаю уж, сколько он сунул кизлярагасы за содействие. Наверное, достаточно, чтобы жадный евнух не задумался над тем, кого ко мне ведет. Жил Сирхан там же, где и работал – в углу пыточной лежал матрац, рядом находились ларь и столик. Я, прямо скажем, не перегружал его работой, а чтобы не сидел без дела, поручил организовать все так, чтобы исключить влияние кизлярагасы на назначение и исполнение наказаний. Сирхан поклонился и потребовал денег, конечно же. За полгода тихий мужчина устроил все, как я повелел, и еще одна ниточка ускользнула из цепких пальцев кизлярагасы – теперь провинившиеся шли к Сирхану и именно ему несли подношения, чтобы смягчить свою участь. Я прекрасно знал, что за небольшую мзду помощник палача не станет усердствовать, попридержит руку и даже смажет пострадавшее место, чтобы быстрее заживало. Бороться с подобным, с моей точки зрения, не имело смысла, и я делал вид, что не в курсе. Мне всегда нравилось появляться внезапно. И еще – слушать чужие разговоры, хотя некоторые и полагают, что это занятие не пристало достойному мужу. Не важно. У меня на эту тему свое мнение. - Сирхан, мне больно! – грустно произнес чей-то голос, я насторожился и придержал шаг – в речи неизвестного не было страха, и мне стало любопытно. Я остановился послушать, янычар молча замер за моим плечом. - Понятное дело, Наджи! Как ты умудрился так расшибиться? – пробурчал низкий голос палача. - Сам не знаю, - вздохнул некто по имени Наджи. Наджи? Уж не мой ли это танцор? Я осторожно выглянул из-за угла, палач сидел на подушке, а наложник – на сундуке, Сирхан осторожно обрабатывал пораненную коленку, его движения были бережны; обыкновенно затвердевшие, словно каменные, черты лица сурового палача расслабились, уголки губ дергались, пряча улыбку. Чудеса. Этот человек на моей памяти ни разу не улыбнулся. Я тихо развернулся и пошел прочь – не хотелось прерывать это неожиданное общение. Про интересную, болезненную и длительную казнь я могу расспросить и позже. Любопытно, к чему это все приведет? Подсмотренная мной сценка была вполне невинной. Пока никакого статуса у Наджи не было, он был волен свободно передвигаться по дворцу. Когда я приходил на мужскую половину, то усердно делал вид, что являюсь всего лишь доверенным лицом султана. Наставники были предупреждены о моей прихоти заранее, следовательно, Наджи не догадывается, что фактически в нескольких шагах от того, чтобы стать икбал. С другой стороны – может быть, есть кто-то, кому этот милый мальчик нужнее, чем мне? В моем положении верный союзник, благодарный за щедрый подарок, гораздо важнее хорошо проведенной ночи. Я шел, перебирая в голове возможных кандидатов на должность управляющего и казначея мужского гарема. Ияд неслышно ступал за спиной – сегодня была его очередь заботиться о моей безопасности. - Как тебе новички? – неожиданно спросил я у воина. - Заметил? Я набрал почти сотню стражей! Наверняка со многими ты уже встретился. Что думаешь о них? Возникла заминка – охранник обдумывал ответ, потом раздался его голос: - Им придется тренироваться. Ну, да это дело наживное. Вскоре они станут вполне достойны. - Ияд, дорогой, ты уже много лет служишь мне, - я приостановился и оглянулся на тревожно замершего мужчину, - в моем серале не все благополучно… Воин тихо хмыкнул. И то верно – когда это там было благополучно? Серпентарий, да и только! - Я думаю отправить шехзаде и кадын подальше отсюда. В загородный дворец. Ияд молча склонил голову, ожидая продолжения, его мощная фигура излучала напряжение – до недавнего времени он, наверное, и не подозревал, что я помню его имя и вообще как-то различаю тех, кто бесшумно следует за мной, отводя опасности. - Ты подберешь сотню воинов, достаточно надежных, чтобы стоять во внутренних покоях. И отправишься с шехзаде, чтобы лично проследить за их безопасностью. Ияд побелел, его ладонь дернулась, прикрывая пах. Несчастный вообразил, будто его теперь оскопят – ведь рядом с женщинами могут находиться только евнухи. Я усмехнулся: - Не трясись за свои «подвески»! Ты уже слишком стар для того, чтобы их вырывать – вряд ли переживешь процедуру. - Но ведь я должен буду находиться в одних покоях с кадын! – от изумления Ияд забыл про осторожность, вслух высказав собственное недоумение. - Меня сейчас мало волнуют кадын! – жестко произнес я. – Шехзаде надлежит быть в безопасности, а евнухам я не доверяю. Прислуживать кадын должны проверенные тобой и помощниками люди. Мне не важно, какого они будут пола. - А если… - Ияд, кадын уже выполнили свое предназначение, подарив мне наследников, - я посмотрел прямо в глаза воина и, понизив голос, четко произнес, - мне нужны сыновья. Живые и здоровые. Если кадын позволят себе… лишнее вне надзора строгого кизлярагасы, то мне не следует об этом докладывать. Добродетель кадын – не твоя забота. - О некоторых вещах не обязательно докладывать, - упрямо произнес Ияд, - достаточно посмотреть на живот. - Женщины умеют справляться с подобными компрометирующими «вещами», - заметил я, Ияд отвел взгляд, видимо, он не одобрял таких методов. - Ияд, - позвал я и, добившись того, что собеседник поднял на меня глаза, спросил, - так я могу на тебя рассчитывать в этом вопросе? Ты сможешь уберечь шехзаде? - Я смогу, повелитель, - уверенно кивнул головой Ияд. Через несколько недель ненатурально улыбающиеся кадын выдвинулись в отдаленный дворец. С ними отправилась небольшая армия слуг и охраны. Перед отъездом я провел с каждой дамой прочувствованную беседу, доходчиво объяснив, что оба шехзаде мне очень дороги и я буду весьма огорчен потерей любого из них. Вплоть до того, что под корень уничтожу семьи обеих кадын. Полагаю, мне удалось донести до кадын свою мысль. После их отъезда я вздохнул свободнее – теперь кизлярагасы, действуя через неумных женщин, не мог навредить моим драгоценным мальчикам. Да и кадын пока поостерегутся уничтожать соперницу, ведь это не принесет выгоду, только смерть. Расположение духа стало прекрасным, возжелалось увеселений, на глаза попался Азиз, и тут мои мысли вернулись к давнишнему разговору о клинке. Раньше мне было не до воина и его якобы невероятных размеров достоинства, а сегодня настроение было отличным, захотелось немного развлечься. Дом радости я посещать не хотел, а на мужскую половину уже заглядывал вчера – поглядел, как танцует Наджи. Хорош. Но легкий газовый платок ему не достался: во-первых, я все еще делаю вид, что просто проверяю готовность наложников предстать перед султаном, во-вторых, Наджи зачастил к палачу, и я затаился, ожидая, чем завершатся эти встречи. Пока что Наджи лишь блестел глазами и весело щебетал, Сирхан молча слушал трескотню юноши и смотрел на него так, что даже у меня щемило в груди от безнадежной нежности, читающейся во взгляде этого безжалостного человека. Способно ли иссушенное невзгодами древо расцвести цветами любви? Как в пустой душе того, чей промысел связан с кровью и болью, может зародиться светлое чувство? Это сродни с чудом! Сирхан знал множество способов причинить страдания, он на моих глазах, не дрогнув, задушил заговорщицу, его не тронули ее мольбы и слезы, оставили равнодушным страшные проклятия. Его движения были отточены и деловиты. Так же он пытал – спокойно, без капли сострадания. Однако, когда Наджи глубоко порезал руку, Сирхан жалостливо кривился, зашивая и перевязывая. А потом долго утешал и гладил наложника по голове. Я подглядывал за ними через смотровое отверстие и никак не мог поверить, что этот добрый лекарь и жестокий палач – один человек. Это загадка, и я желаю ее разгадать! Впрочем, сейчас меня интересует другая загадка: Азиз. Неужели закаленный в боях воин воспылал ко мне страстью? Иначе отчего он меняется с товарищами таким образом, чтобы стоять в карауле как можно ближе к моим покоям? Я вызвал воина к себе, пристально оглядел склонившегося мужчину и повелел раздеться. - Видишь ли, Азиз, до меня дошли слухи, что у некоего воина невероятно красивый «клинок» и, больше того, он желает мне его показать, дабы я сам тоже мог восхититься размерами и формой. Азиз побледнел, черты его лица застыли, я с наслаждением наблюдал за его реакцией, развалившись на подушках и поигрывая кинжалом. Думаю, что могу себе позволить безмятежность, поскольку заблаговременно позаботился о собственной безопасности – около стены невозмутимо возвышались несколько воинов. Полагаю, можно не опасаться нападения пришедшего в отчаяние мужчины, а то что он пришел в смятение, это точно – султан мог казнить за один непочтительный взгляд, что уж говорить про грязный и оскорбительный намек! Азиз повел себя хладнокровно – зашуршали одежды, звякнули ножны, перешли в руки одного из стражей, босые ступни несколько раз переступили с места на место. Наконец воин распрямился и замер под моим взглядом. Интересно. Такой контраст между непривлекательным ликом и великолепным телом. Лицо Азиза было на любителя – шрамы искажали черты, из-за них он казался старше своих лет. О том, что Азизу нет и тридцати говорила его гладкая кожа и пышущее силой мускулистое тело. На бронзовых плечах и боках почти не было шрамов, только пара тонких полосок на груди и предплечье. Я и сам не заметил, как оказался рядом, провел пальцами по узким валикам шрамов, тронул твердый живот, потер торчащую тазовую косточку, проследил выступающую на плоском животе венку. Азиз тихо выдохнул, кожа под моими пальцами повлажнела от мельчайших капелек пота – воина мгновенно бросило в жар от пары движений. А он чувствителен! Всего от нескольких легких прикосновений щеки Азиза заалели румянцем, а губы приоткрылись. Это интриговало – у женщин, случалось, мои ласки находили весьма горячий отклик, но любовь мужчин еще была для меня в новинку. Наложники глядели на мою персону с настороженным почтением и что-то не спешили млеть и восхищаться. Полагаю, это подтверждало мое подозрение, что одалиски все-таки в первую очередь видели во мне своего господина и владетеля, но не мужчину. Были бы девы столь же благосклонны ко мне, встреться мы в иных условиях? Наверное, нет. Продолжая исследование вытянутого в струну тела, пристально вглядывался в лицо воина, пытаясь распознать мелькающие на нем эмоции. Мои легкие прикосновения заставляли мужчину потеть и щуриться, он буквально впивался в меня взглядом, видимо тоже силился понять, что у меня на уме. Азиз прикусил нижнюю губу чуть ли не до крови, пришлось провести по ней пальцами, осторожно высвобождая из плена крупных зубов. - Я думал покарать тебя за дерзость и хвастовство, да теперь вижу, что насчет клинка ты не преувеличил, - ровный тон голоса дался с трудом, но, боюсь, несмотря на попытки казаться незаинтересованным, пылающий страстью взгляд выдавал мое состояние. - Однако, остается еще дерзость, - чуть улыбнулся Азиз, я незаметно ущипнул его за бок, чтобы не позорил меня перед стражами своей наглой улыбочкой. - Полагаю, это все из-за того, что ты устал нести службу, Азиз, и жаждешь отдохнуть на мягких подушках сераля. Что ж, лови. На пол перед закаменевшим воином полетел синий кусок ткани. В моем кармане всегда лежат несколько газовых платочков, их упорно засовывает туда уста, отвечающая за мои одежды. До сих пор я ни разу их не использовал для того, чтобы показать приглянувшемуся человеку, что он или она избраны султаном, обходился Домом радости. Но сегодня, распаленный видом мощного, жаждущего ласки тела, я не колебался. - Мне теперь придется перебраться в сераль? – Азиз яростно сминал побелевшими пальцами кусок ткани. Запоздало пришла мысль о том, что воину может не понравиться такой поворот событий. - Вполне возможно. Ты же знаешь – любой житель страны – мой раб. Без исключений. Может быть, я захочу, чтобы ты сменил род деятельности. Азиз поклонился. Кажется, он недоволен. - Я могу идти? – голос воина был бесстрастен, но руки, сжатые в кулаки, подрагивали от напряжения. Как правило, даме, получившей платок, давалось время на приведение себя в порядок, но сегодня я не намерен был ждать несколько часов, изнывая от предвкушения. О, нет. - Нет. Во внутренние покои, - я повелительно повел рукой, Азиз медленно прошел в указанном направлении, охрана дернулась вслед за нами, но я покачал головой, и они остались в зале. Помедлив пару мгновений, я нашел взглядом служанку и повелел принести фрукты и кофе. Когда я зашел в покои, Азиз задумчиво стоял посредине, гипнотизируя взглядом покрывало. Мои пальцы прошлись по мгновенно напрягшейся спине, съехав по желобку вниз, туда, где начиналась манящая расщелина между ягодицами. Потом я подтолкнул его вперед, Азиз прошагал до постели и снова остановился. В покои проскользнул уста, помогая мне раздеться, отослав его, я присел на край, посмотрел снизу вверх: лицо Азиза было подчеркнуто спокойным, каким-то неживым. Ни следа улыбки или теплоты в глазах, хотя «клинок» продолжал демонстрировать похвальную стойкость. Обиделся он на меня, что ли? Или просто расстроился? Мягко потянув на себя кисть, уложил Азиза рядышком. Поцелуй в плечо заставил Азиза вздрогнуть, пока я медленно исследовал грудь и живот губами, он лежал неподвижно, только изо всех сил комкал ткань покрывала, а когда я вернулся из своего путешествия по его телу к ключицам и плечам, он, видимо, не выдержал напряжения – резко взметнулся, навалился на меня всем весом, сдавливая, вышибая дыхание. Он прижал меня с такой силой, что я не смог бы вывернуться, даже если бы захотел, но я и не желал свободы – секундный страх быстро испарился, воин целовал и ласкал меня так неистово и жадно, что трудно было заподозрить его в желании моей смерти. Он прижимался и терся, горячо дышал в ухо, постанывал, его пальцы наверняка оставят на мне синяки, с такой безжалостностью он мял бока и ягодицы, цеплялся за плечи и руки. Это было так непохоже на осторожные, тягуче-плавные ласки нежных цветков моего сераля! Мне было душно, жарко, пот заливал спину, ребра трещали под тяжестью придавившего меня Азиза, я хватал ртом воздух, втягивая каждый глоток как последний, твердая ладонь натирала нежную кожу, меня трясло от этого безумного горячечного напора и собственной внезапной онемелой слабости – вместо того, чтобы разозлиться и подмять наглеца под себя или хотя бы запротестовать, я тонул в новых ощущениях и терял себя, прижимаясь в ответ, целуя и прикусывая чуть солоноватую упругую кожу. Судорога наслаждения настигла нас почти одновременно – Азизу потребовалось еще несколько движений. А потом он немного сполз в сторону, но все еще продолжал придавливать. Так мы и лежали. Не знаю, о чем думал воин. Я лениво решал для себя: то, что произошло, заслуживает награды или наказания? В действиях воина не было и капли почтения или стремления угодить, зато хоть отбавляй страсти и искреннего незамутненного ничем вожделения. Не этого ли я жаждал? С трудом пошевелившись, понял, что весьма ограничен в движениях – Азиз не давал сдвинуться. И все-таки я ухитрился почти вслепую, действуя за его спиной, стянуть с пальцев перстни, все до одного. Азиз на мои дерганья не обратил никакого внимания, так и лежал, отвернувшись в сторону, пока на его спину не начали падать тяжелые драгоценности. Ощутив этот своеобразный град, воин вздрогнул, откатился, пошарил рукой и с удивлением поднес к глазам торжественно-красный перстень. - Мне уже уходить? – медленно спросил он. - Можешь остаться. Сейчас, правда, день, а девы обычно остаются на ночь, но так ты не дева. И я что-то подустал… Отчего-то спать захотелось неимоверно и я, наплевав на запланированные дела, развалился на перине, позволив себе задремать. Проснулся от тихого стука посуды – прислужник расставлял на низком столике тарелки. Женщина, прислуживающая мне ранее, была весьма сноровиста, никогда даже чашечка у нее не звякнет. Но, к сожалению, она не была умна. Сирхан очень скоро добился от нее признания, что именно она подсыпала яд в пищу, и только счастливая случайность сберегла меня от смерти. Теперь, кроме повара, блюдо пробует еще и подавальщик. Под моим пристальным взглядом юноша быстро закинул в себя куски всех принесенных яств, отпил из чашки и с поклоном удалился. Азиз, пока я спал, сложил перстни кучкой перед собой; когда я взглянул на него, он задумчиво их разглядывал, морща лоб и приподнимая брови. Шевельнувшись, привлек внимание Азиза: на меня уставились серьезные, даже какие-то грустные глаза. - И что же - великий султан уже решил, что делать со своим рабом? Мне сдать клинки в оружейную? - Нет. К чему? Когда твоя смена? - Завтра. - Хорошо. Значит, сегодня тебе следует отдохнуть, а то проворонишь султана. Предлагаю прогуляться по саду, а потом потрапезничаем и – спать. Азиз кивнул. Прислужники заторопились со сменой одежды, пока мне помогали, Азиз, словно между делом, успел сжевать половину кушаний, краем глаза я следил за его передвижениями. Он держал себя спокойно, неторопливо надевая принесенные из смежных покоев вещи и прилаживая к поясу саблю. Наверное, успел привыкнуть к окружению – все-таки не раз уже бывал в этих покоях и даже наблюдал за моими ночами с наложницами. Воспоминание о тех ночах натолкнуло на вопрос: - Азиз! - Да, повелитель? - Ты не ревнив? - Ревнив, - спокойно утвердил Азиз, взгляд его был безмятежен и чист, лицо, как обычно, ничего не выражало. А вот с этим надо что-то делать. Моя семья столетиями властвовала над телами и душами подданных, но очень немногие из моих почтенных предков умерли от естественных причин. Султан – хозяин жизни любого жителя нашего славного царства, но, увы, не хозяин своей собственной жизни. Я еще помнил дикий страх в глазах отца, который он пытался потушить жестокими казнями и немилосердными указами. Смерть порождает смерть, страх перерастает в ненависть. Потому я не усматривал ничего удивительного в том, что батюшка в конце концов скончался во вполне цветущем возрасте. Я был всего лишь пятым сыном и все, на что мог рассчитывать – быстрая смерть. Жив только благодаря матушке. Ей удалось умолить старшего братца не торопиться с казнями родни… Красивая была женщина, мир ее праху. И умная. Она не переставала мне повторять: - Сулейман, помни, нельзя недооценивать простых людей. Последняя поломойка может в какой-то момент получить власть над твоей жизнью. Пусть всего на мгновение. Не обижай зря рабов, окружи себя преданными людьми и дни твои на этой земле будут долгими. Слова матушки запали мне в душу. Не скажу, что при мне совсем не появляются головы у стены, но, по крайней мере, я стараюсь сдерживать норов и взял себе за правило хотя бы на несколько мгновений задуматься, прежде чем отдать приказ. Ответ Азиза колет сердце тревогой. Ревнивец способен на многое. Отверженный и обиженный мужчина – почти на все. Я меряю взглядом его фигуру. Ну, и что теперь с ним делать? Отослать подальше? Но я не хочу терять удивительное ощущение от близости, еще ведь даже не успел толком распробовать! Вдруг с другими наложниками так не получится? Хотя, о чем это я? Скорее всего – не получится! - И что же мне теперь делать, ревнивец-Азиз? После этих слов не стоит поворачиваться к тебе спиной, если в моих покоях переночует очередная дева. - Я скорее умру, чем подвергну опасности жизнь великолепного султана, - внушительно произнес Азиз. - Хорошо. Азиз? Кадын уехали, мне грустно по вечерам. Я распоряжусь, чтобы тебя впускали в мои покои без заминок. - А как же прекрасные цветки? Они будут горевать без ваших ласк. - Что цветки? – я пожал плечом. - Здесь есть кому их сорвать… сейчас меня интересует нечто совсем другое. Несколько лун протекли незаметно. Я избавился наконец от лишних ртов в серале – массово выдал замуж тех наложниц, что ни разу не удостаивались моего внимания, гарем почти опустел, ибо таковых было большинство. Кизлярагасы смотрел на меня волком, многоопытный евнух, конечно, догадался, куда все движется, но поделать ничего не мог – я окружил себя мужчинами и воинами, жил и передвигался вне сераля, совершенно прекратив все посещения наложниц. Азиз следовал за мной практически постоянно, даже если кто-то другой уже заступал на дежурство, он все равно на правах «любимой жены» находился поблизости. Наверное, чувствовал напряжение и тревогу, подспудно охватившие дворец. Я уже отдал приказ Сирхану – кизлярагасы пора было тихо умереть во сне, палач обещал исполнить все ближайшей ночью и лишь немного не успел. Точнее, успел кизлярагасы. Когда на меня кинулся чернокожий евнух, я даже не успел испугаться – шел, шел по многолюдному залу, вдруг ко мне на неподобающей скорости метнулась фигура. Рывок! Азиз буквально отбросил меня в сторону, уводя из-под удара. Стоящий за плечом стражник, взмахнул саблей, разрубая нападающего от плеча и до пояса, юноша захрипел и упал, забрызгивая все вокруг кровью. Из ослабевшей руки выпал короткий кривой кинжал. Находящиеся в зале мужчины заволновались, раздались вскрики, кого-то стошнило – зарубленный евнух зрелище неаппетитное. Меня быстро увели в личные покои, набежали стражи, обеспечивая безопасность. Азиза, получившего глубокую рану, перевязали. Я, испытывая запоздалый ужас от едва не произошедшего, настоял на том, чтобы воин лег на мою постель. - Если ты еще раз вытворишь нечто подобное, не избежишь плетей! – гневно прошипел я прямо в озадаченное лицо Азиза. - Это была не твоя смена! Зачем ты подставился? - Мое предназначение – защищать султана, - Азиз уже справился с первоначальным удивлением, и его лицо снова было образцом невозмутимости и спокойствия, а меня мелко трясло. - Твое предназначение, - прошипел я тише, так как горло сдавливало от смеси злости и страха, - выполнять волю султана. Развлекать. А если ты, тварь такая, сдохнешь, то очень меня огорчишь! Я еще некоторое время шипел и злился, распекая молчаливо слушающего Азиза, пока не понял, что повторяюсь. И, кажется, уже выдохся. Да и злость немного прошла. - Я счастлив, что вы не пострадали, - проговорил Азиз, улыбнулся и одарил меня таким ласковым взглядом, что мне моментально стало совестно: вместо слов благодарности, спаситель услышал от меня лишь ругань. - А я счастлив, что ты пострадал не очень сильно. И стану еще счастливее, когда буду уверен в том, что кинжал не был отравлен. А пока мне предстоит бессонная ночь – буду вслушиваться в твое дыхание и трогать лоб. - Султан слишком обеспокоен здоровьем ничтожного раба. - Я знаю. Все, отдыхай. Азиз? - Да, повелитель? - Не смей сдыхать! - Повинуюсь. Я потянулся рукой к тесемкам, опускающим полог, но воин поймал мою руку: - Свет моей души, обещай, что будешь очень осторожен, пока я тут валяюсь! Впервые на «ты». Это потому, что он сейчас просил не великого султана, а дорогого сердцу человека. На секунду даже глаза защипало. - Обещаю. Поспи немного. Я быстро поцеловал уголок вздрогнувших в улыбке губ и опустил полог, надеюсь, Азиз сможет немного поспать. Через час появился начальник стражи и Сирхан. Мне доложили, что один из наложников случайно видел, как убийце передавали сверток, в котором, скорее всего, и лежал кинжал. Носить оружие в серале было позволено только охране, за этим строго следили. Также никто не мог приблизиться ко мне в одиночку: просителя брали под руки два дюжих воина и подтаскивали ко мне. При этом напасть на меня человек не имел никакой возможности – его крепко держали и не отпускали в течение всей аудиенции. Откуда взялся кинжал? Если мы узнаем это, поймем – кто стоит за покушением. Я догадывался, что это кизлярагасы, но лучше выяснить доподлинно. Того, кто передавал сверток, опознали. Я сказал Сирхану, что хочу посмотреть на этого человека – все же это оказался один из лично выбранных мною наложников, и я хотел знать, кто именно. И почему. Погруженный в собственные раздумья, я мало что замечал, наверное, именно поэтому не приметил какого-то слишком уж мрачного выражения лица Сирхана. Только увидев прикованного к стене Наджи, я понял, что палач сегодня молчалив и хмур вдвое против обыкновенного. Быстро окинув взглядом наложника, определил, что к жесткому допросу еще, видимо, не приступали – на обнаженном торсе наливались несколько синяков, но других повреждений я не замечал. Ну и что мне теперь делать? Сирхан глядит в пол. Наджи – куда-то сквозь пространство. На вопросы мальчишка по словам палача отвечать отказался, однако, что-то мне подсказывает: пыток он не выдержит, выложит все. Отдать Сирхану приказ? Но Наджи мне нравится – он такой милый, его смех похож на колокольчики. Что от него останется после каленого железа и плетей? И как его вообще угораздило влезть в это дело? Выгоды ему от моей смерти никакой. Наоборот – из гарема скорее всего вышибут, а здесь ему и обеспечение, и плата немалая. Кто-то из приятелей надоумил? Может, он вообще не знал во что ввязывается? Я не понимаю – да, интриги в серале плетут постоянно, но чтобы вот так: без году неделя, а уже оказаться затянутым в заговор против султана? Это слишком серьезно и опасно. Требует подготовки. Ну кто будет так рисковать собственной жизнью? Или… а что, если мальчик не просто так крутился возле Сирхана? Может он заранее предусмотрел, что его поймают и спешил завести нежную дружбу с палачом? Как-то все равно глупо: кто даст гарантии, что суровый безжалостный палач настолько воспылает страстью, что забудет и о чести, и о долге? Зачем так явно подставляться – он ведь передал сверток у всех на виду, не скрываясь. Что стоило зайти в закуток? - Мир тебе, Наджи. - Мир вам обоим, - помедлив ответил наложник, звякнула цепь пресекая его попытку поклониться. - Наджи, ты не хочешь говорить с Сирханом, так ответь мне. Неужели я сам не заметил, как нанес тебе смертельную обиду? Отчего ты желаешь мне смерти? - Вам? – Наджи удивленно моргнул, потом в его взгляде забрезжила догадка и он тихо охнул, мотая головой. - Нет, я не хотел… не хотел… Н-да, судя по тому, что мальчик даже не знает, что султан – это я, вряд ли он осознанно участвовал в заговоре, скорее его использовали втемную. Или он талантливый притворщик, что тоже вероятно. Но все равно непонятно, зачем в последнем случае так рисковать? Заговорщиков допрашивают без жалости и казнят без исключений. К чему обрекать себя на мучительную кончину? - Допустим, не хотел, - терпеливо сказал я, - а что ты хотел? Зачем передал кинжал евнуху? Что тебе пообещали? - Я же не знал, что там оружие! Просто попросили, я и передал… - А кто тебя попросил? - Не знаю. Кто-то закутанный в одежды. Я шел, меня попросили, и я просто взял и отдал! - Давай очень подробно. Все до мельчайших деталей: где шел. Когда шел. Кто находился в этот момент рядом. Как тебе объяснили, кому именно передать – ты был знаком с евнухом? Наджи вздохнул и начал рассказывать, как он гулял по саду, на него налетела спешащая куда-то фигура. Он не понял, кто это был – голос высокий, а там кто его разберет, складки одежды скрадывали очертания тела. Этот некто пожаловался на занятость и попросил передать сверток черному евнуху, который носит сиреневый халат и должен быть в зале мужского гарема. В качестве платы за услугу Наджи предложили сладость, и тот не отказал – в гареме сладкое получали только после ночи с султаном или за какие-нибудь особые заслуги, а парень очень любил вкусности. - Понятно. Вроде, довольно простая история, отчего же ты не хотел ее рассказывать? Наджи поморщился и жалобно поглядел на меня: - Звучит глупо. Как будто я кого-то выгораживаю. Но, клянусь, так оно все и было! Я задумчиво покивал и повернулся к Сирхану: - Что-то у тебя здесь мрачновато. Пойдем-ка в сад. Палач с каменной мордой поплелся за мной, около камеры встали два воина, им был дан приказ никого не впускать, даже евнухов и священников. Я опасался, что кто-нибудь милосердный сверх всякой меры заглянет к мальчишке, чтобы уберечь прекрасного наложника от, несомненно, уготованных ему мучительных пыток. И сделает это единственно возможным способом – подарит легкую смерть. В саду ярко светило солнце, журчала вода в небольшом фонтане, покачивались цветы – было так тихо и покойно, словно все зло ушло из этого мира. Интересно, а может ли так быть, что это нелепейшее покушение – попытка заронить семя ненависти в душу Сирхана? Он любуется мальчиком и даже сейчас кидает на Наджи полные чувств взгляды. Видимо, должно случиться что-то очень серьезное, чтобы палач отрекся от своей страсти. Несомненно, Сирхан испытает ко мне отнюдь не благодарность, когда его милый будет предан смерти, пусть даже и милостиво-безболезненной. А я, между тем, собственноручно передал ему немалую власть. Что будет, если кто-нибудь предложит ему если не успокоение души, так хотя бы месть жестокосердному султану, отнявшему отраду глаз? - Сирхан! – позвал я, и палач тут же склонился передо мной, появляясь из теней, где он пребывал, пока я задумчиво наслаждался запахом розового куста. - Как думаешь, раб говорит правду? - Не могу знать, повелитель. Может быть и так. - Сирхан, ты столько преступников повидал на своем веку! Наверное, уже научился отличать правду ото лжи? – палач молчаливо покачал головой, а я усмехнулся и легко произнес, - ты так несведущ в ремесле? Сирхан прищурился, его темные глаза пристально всматривались в мое лицо, он пытался понять, что за игру я веду, а я пытался понять, отчего он не воспользовался моим вопросом, чтобы выговорить Наджи жизнь? Или он собирается устроить наложнику побег? Или внезапно охладел к запятнавшему себя подозрениями мальчишке? А может ему, как и мне, приходила в голову мысль о том, что Наджи специально соблазнял, дабы потом воспользоваться потерявшим голову мужчиной и сама возможность подобного поворота событий настолько его разгневала, что он перестал заботиться о здоровье Наджи? Ну, нет. Только что в темнице мужчина буквально впивался взглядом в беспомощную фигурку. Не похоже, что пламя страсти утихло. - Возможно и так, - мужчина согласно кивнул на мой вопрос, и я так и не понял, что там происходит в голове палача, это несколько раздосадовало меня. - Так что ты мне посоветуешь? – напрямую спросил я. - Полагаешь, наложник заслуживает смерти? Или мыслишь, что стоит попытаться выведать правду с помощью твоих навыков? Сирхан покривился еле заметно при последних моих словах, сверкнул угольками глаз: - Подарите его мне! – неожиданно попросил палач, заставив меня расслабленно улыбнуться – наконец-то определился в своих намерениях! - Да зачем он тебе? – «удивился» я. - Мои ночи одиноки, - невозмутимо пояснил Сирхан. - И для того, чтобы их скрасить тебе непременно необходим участник покушения? Сирхан сузил глаза, видимо уже жалея о своей просьбе. Я нарочито тяжело вздохнул и, будто закручинившись, покачал головой: - Сирхан, дорогой, подарок султана надо заслужить. Меня пытались убить, отрада моего сердца заработала ранение, спасая своего повелителя, а я одариваю человека, который не может найти заговорщиков? Куда это годится? Разве это справедливо? - Прошу, повелитель, дайте мне три дня, а потом я кину к вашим ногам предателей, покусившихся на султана! - Хорошо, Сирхан. Три дня. Выполнишь – забирай свою… усладу! Уходя в свои покои я довольно улыбался – теперь палач будет стараться как никогда. Надеюсь, он проведет хоть какое-то расследование, а не подставит первых попавшихся евнухов. На следующее утро я уже не улыбался: рана Азиза покраснела и стала горячей, он потел и метался во сне, а я не отходил от постели, загоняв всех рабов и распугав служек зверским выражением лица. Лекарей мое великолепие довело до нервной трясучки бесконечными вопросами, хотя последние и утверждали, что состояние больного в норме, просто один из этапов, нужно немного выждать… Все равно я волновался, грозил почтенным старцам всевозможными карами и казнями, кричал на слуг и разбрасывал посуду – нервное напряжение сделало меня несдержанным. Азиз удивленно хмурился на мои вопли и старался вести себя тихо, чтобы не навлечь на себя гнев сумасшедшего султана. Наконец, жар спал. Рана покрылась корочками, неприятного запаха не было – я сам тщательно ее обнюхал, не доверяя чужому мнению. И я без сил повалился прямо рядом с полуобнаженным Азизом – наконец-то можно спокойно поспать, не вскакивая среди ночи, не требуя у рабов обтереть горячее тело и не вслушиваясь в дыхание. Поутру я первым делом попытался нащупать Азиза, но бессовестный мужлан оказался вовсе не там, где надо бы – не подле меня, а в казарме стражей. Меня такая ярость захлестнула, что еле сдержал руку, когда нашел его. Так бы и отхлестал по невозмутимой физиономии! - Что ты здесь делаешь? Забыл свое место? - Мое место здесь, - спокойно возразил Азиз, и пока я в гневе глотал воздух, осторожно дополнил, - или мне – в сераль? - Тебе – ко мне в покои. Все. Ни шагу от меня, ясно? Развернувшись, рванул к себе, от непонятной ярости мутилось в глазах – да как он посмел куда-то уходить без разрешения? - Не наигрался еще? – донесся тихий вздох из-за спины, меня подкинуло и внезапно стало все равно, что мы стоим посреди коридора, спереди и сзади – стража, а из-за угла появилось несколько спешащих куда-то слуг. Я резко повернулся к Азизу и уставился в его устало-понимающие глаза. - Нет, я еще не наигрался, как ты изволил выразиться. Кажется, я ясно дал понять, что ты мне весьма небезразличен? К чему этот демонстративный уход? - Вечером великолепный султан говорил другое, - невозмутимо заметил Азиз, я припомнил, что опять кричал и распекал своего молчаливого любовника. - Да? Не помню. Не было такого! – я действительно не мог припомнить, что именно высказывал воину. - Как скажет повелитель, - покорно поклонился Азиз, заставив меня скрипнуть зубами от этого показного смирения. Я рывком поднял голову застывшего в поклоне Азиза, сжав в горсти отросшие волосы. Чуть раньше небрежно сброшенная чалма покатилась по полу. Из моих уст вылетало какое-то дикое шипение, мало похожее на нормальную речь. - Не смей издеваться надо мной, раб! Мало тебе того, что я не ем, не сплю? Теперь я сказать тебе ничего не смею? – внимательные глаза воина чуть прищурившись ощупывали меня, словно Азиз пытался решить что-то для себя. - Да хватит на меня так смотреть! - Великому султану нужно отдохнуть, - тихо произнес Азиз, наверное, волнения оставили заметный отпечаток на челе. - Сам знаю, - проворчал я и, не удержавшись, прикоснулся к обветренным сухим губам. Азиз ответил мне сразу, хотя и с непривычной осторожностью, продолжил говорить я уже вполне мирным тоном: - Обиделся на меня? - Кто я, чтобы обижаться на самого султана? – усмехнулся воин. - Тогда что? - Показалось, что надоел. - Это тебя шайтан смущает. Тоже еще придумал – надоел! Все – пойдем, там, наверное, уже завтрак принесли… В тот же день я приставил к ненаглядному стража, велел охранять и слушаться, но ни в коем случае не оставлять одного. Пока выдавал указания, Азиз внимательно слушал, потом я услышал его тихое «зачем». - Не обижайся, знаю, что ты умелый воин, но я не готов снова жертвовать своим спокойствием только оттого, что некоторые полагают себя неуязвимыми. Пусть другие получают раны. Не ты. Азиз ничего не возразил – он вообще больше молчал. В тот вечер он долго нежил и ласкал меня, вырывая из уст совершенно недостойный султана скулеж, а потом, прижался всем телом. Уже засыпая, я услышал задумчивый вопрос: - Не пойму, что ты так… цепляешься за меня? - Не рад уже? – хмыкнул я, замирая. - Рад. Еще как. Но все же – почему? - «Клинок» красивый! –хихикнул я, из вредности не поясняя более ничего. Пусть сам догадается. Не маленький уже. *** За всеми волнениями и не заметил, как прошли отпущенные Сирхану три дня, а потом и больше, а от палача – ни слуху, ни духу. Хотел уже пожурить его, но тут он сам заявился пред мои светлые очи, да не один, а с заговорщиками. Нашел-таки. Окинув взглядом зал, отметил, что среди ровных рядов распластанных на мраморе евнухов, затесалось несколько дам из Дома радости, оставалось лишь удивляться масштабности заговора. Повернувшись к Сирхану, тихо спросил: - Они действительно все… злоумышляли? Вот прямо – все? Сирхан блеснул глазами: - Было больше. Некоторые… не выжили. - Даже так? А кизлярагасы? Не помню, чтобы ты что-то докладывал по поводу него. - Вчера скончался. Думаю – сердце, - улыбнулся краешком рта Сирхан. - Смотрю, Наджи тут нет. Уже утащил мальчика в свое логово? – палач мрачно угукнул, вырывая у меня вздох. - Жаль. Хотел еще поглядеть на прощание, как он танцует. Ну да ладно. Вроде есть еще у меня танцоры. Ладно, думаю… Слова приговора уже почти сорвались с языка, но стоящий рядом Азиз незаметно сжал мой локоть, и я повернулся к нему: - Даже в лицо им не посмотришь? – с непонятным напряжением спросил воин. - Думаешь обнаружить здесь кого-то знакомого? - Кажется, уже. Только не уверен. Я приказал поднять смертников, Азиз быстро прошел между рядами, я не успел его остановить. Когда уже у него пропадут эти замашки? Нельзя же так подходить. Опасно. Но Азизу, видимо, даже в голову не пришла мысль проявить осторожность – он все еще мыслил как незаметный и никому не нужный воин. Тем временем свет моей души опустил руку на плечо одного из стоящих и потребовал: - Подари! - Да что же это такое! Все клянчат у меня. Один, другой… бери, конечно, если надо. Это все? Больше никто не нужен? Может, желаешь пару женщин забрать? - Не любитель! – усмехнулся этот наглец и, испросив позволения, куда-то быстро исчез вместе со своей собственностью. Вечером я передал Азизу бумаги, оформленные надлежащим образом и, сгорая от любопытства, поинтересовался: - Сказывай. Почто меня перед палачом позоришь? - Злишься? Тогда зачем отдал? - Отдал, ясно почему – я уже всю голову себе сломал, все думал: где достать такой подарок, чтобы в радость был? Колечки мои ты не носишь… - Мешают. Не привык, - тут же оправдался Азиз, я только рукой махнул: и впрямь – к чему такому перстни? - Не юли, сказывай. Азиз мялся и опускал глаза, и я уже с некоторой долей брезгливого ужаса вообразил себе, что спасенный евнух был любовником моего красавца. Даже успел пожалеть и о том, что не разглядел его внимательно, и вообще о том, что отдал. Но все оказалось проще – евнух оказал Азизу некую услугу и тот считал себя обязанным. - А поподробнее про эту загадочную услугу не расскажешь? - Если прикажешь. Азиз теперь глядел мне в глаза твердо, не отводил более свой взгляд, и мне показалось, что он не хочет ничего уточнять. Заставить? Полагаю, это будет неверно. Обидится. - Мне надо про это знать? Азиз, если ты навещал в серале одну из моих наложниц, лучше признайся. Ведь их сейчас пристраивают, потом поздно будет. Я легко подарю ее тебе. - Султан выше ревности, - с уважением кивнул Азиз, я хохотнул, легко проведя пальцами по его щеке: - Нет, даже и не думай: не выше! Просто ты всегда рядом, и я не собираюсь отпускать от себя верного воина. А дева пусть скучает в твоих комнатах, это мне не обидно. - Султан коварен, - с почтением кивнул Азиз, вырывая из меня очередной смешок своим комично-серьезным видом. - Султан волнуется, когда чего-то не знает. Это может быть важным. - В моей истории нет ничего особо интересного, - начал нехотя Азиз, - когда меня ранили – видишь, на лице? И еще на плече… Ну, ты помнишь. Я метался в горячке и лекарь, приписанный к страже, ничего не мог поделать. Тогда один из евнухов заметил, что знает некоего Хасура, который весьма искусен во врачевании ран. Лекарь был молод, но мудр не по годам – он сумел смирить свою гордыню и призвал ко мне Хасура. Тот действительно излечил меня. - Но ты же заплатил? - Разве можно поблагодарить за жизнь металлом? - Хорошо. Ты поселил Хасура у себя? - В городе. Он больше не вернется во дворец, я отдал долг, теперь пусть сам. Больше мы о евнухе не говорили. Надеюсь, Азиз не соврал, но я не стал продолжать расспросы, заговорив о другом: меня мучил вопрос с сералем. Там все еще проживало не менее сотни женщин, их охраняли простые стражи – евнухов не осталось. Главою над сильно поредевшим гаремом назначили неприметную женщину – я помнил ее еще по тем временам, когда сам жил в Доме радости, мои воспоминания о ней самые приятные. - Ты тогда был ребенком, разве нет? – заметил Азиз. - Шехзаде живут с матерями до семи лет, я правильно помню? - Да, но я всегда был привязан к матушке и часто ее навещал. Хануф была пейк моей матери, сколько я помню. У них были теплые отношения, почти подруги. - Но справится ли эта Хануф с обязанностями управляющей? Одно дело прислуживать валиде, и совсем другое – вести дела сераля! - Полагаю, она справится. У нее ведь будут помощницы. Пойми, она всю жизнь как-то выживала среди хищниц, ей известны тайные и явные союзницы, а также кто из женщин враждует. Во всем этом я даже разбираться не желаю. Главная задача, которую я перед ней ставлю – чтобы все эти прекрасные, но колючие цветки не лезли на территорию мужчин и не пытались извести кого-то вне Дома радости. - А в самом Доме радости? - Пусть как-нибудь сами разбираются. У меня, веришь, нет, своих проблем хватает. (1)Королобый — крепкоголовый, тупой, глупый. (2)Захи(زاهي) - цветущий, яркий (3) кизлярагасы – евнух-управляющий. Имел большую власть в гареме. Небольшая справка: «Мечта и вершина карьеры евнуха — должность кизлярагасы. В его руках была сосредоточена огромная власть, а официальное положение могло быть приравнено к положению премьер-министра европейского двора. Он являлся главнокомандующим дворцовой стражи, круг его обязанностей был чрезвычайно широк, а влияние огромно. Кизлярагасы выступал главным свидетелем на свадьбе султана и его детей, проводил церемонии обряда обрезания и помолвки, объявлял принцу о смерти отца или о его отречении. Он же отвечал за продвижение по иерархической лестнице гарема женщин и евнухов, и их карьера во многом зависела от его расположения. В обязанности кизлярагасы входила также защита женщин гарема и поставка туда новых одалисок.» (4) Джарийе – считалась самой низкой ступенью иерархии. Каждая девушка, попавшая в гарем, получала именно этот статус в начале своего пути. Здесь надо заметить, что большинство девушек так никогда и не повышают свой статус, даже проведя в гареме много лет. Такой статус принадлежит самой простой рабыне-наложнице, официально принадлежащей гарему Султана, с минимальным жалованьем. Такие наложницы даже не допускались к интимной близости со своим повелителем, никем не имели права командовать и управлять. В их обязанности входила уборка в помещениях дворца, обслуживание тех, кто находился на более высоком положении в иерархической вертикали, выполнение различных мелких поручений. Это даже не были поначалу мусульманки, хотя впоследствии почти все они принимали Ислам. Для джарийе устраивали в гареме курсы, курс которых длился два или четыре года, что зависело от того, в каком возрасте рабыня попадала в гарем. Наложниц обучали элементарным знаниям и навыкам. Они учились писать на османском языке, изучали прикладные дисциплины, к примеру, вышивание или игра на каком-то музыкальном инструменте. Через два года девушку ждал экзамен, который принимала сама валиде-султан — мать царствующего султана, первый человек в гареме. Не сдавшие отправлялись на кухню и в дворницкие, сдавшие — становились джарийе, потенциальными наложницами султана. Мы говорим потенциальными, потому что далеко не каждой выпадало счастье разделить с султаном ложе. Многим суждено было прожить свой век в тоске и ревности. Правда, если одалиска в течение девяти лет так и не познала султана, её старались при первой способности для развития выдать замуж за какого-нибудь чиновника, обеспечив хорошим приданым и вернув свободу. Вообще, к гаремным рабыням отношение было вполне заботливым и внимательным. Даже самой последней джарийе из султанской казны всегда выдавалось денежное содержание на косметику, наряды и сладости, а на праздники делались дорогие подарки. Те, кто не впал в депрессию, тоскуя о родном доме, мечтали стать гёзде (gözde — любимая, пользующаяся благосклонностью), то есть теми, с кем султан провел хотя бы несколько ночей. Но даже если это была всего одна ночь, статус одалиски резко повышался, ей полагалось повышенное содержание, более комфортабельные покои и несколько черных рабынь. Численность гёзде обычно не превышала сотни. Такое счастье могло выпасть одалиске в любой момент: султан мог положить на нее глаз в самом начале, когда ему представляли сдавших экзамен джарийе, или во время прогулки, или на торжестве, где прислуживала будущая счастливица. Тогда султан посылал своей избраннице подарок и букет цветов — это означало, что он ожидает её сегодня ночью. Понравившись султану, гёзде получала шанс стать икбал (ikbal — счастливая), то есть фавориткой. Их было относительно немного: у Махмуда I (Birinci Mahmut, 1696–1754) их было пятнадцать, а Селима II (İkinci Selim, 1524–1574) — девять. Можно представить, насколько отличался уровень существовании фавориток-икбал от других рабынь. Если же гёзде или икбал беременели и приносили султану сына или дочь, они становились кадинами (kadin — женщина, мать), небожительницами гарема, ну, а самым счастливым выпадала честь стать султанскими женами — кадин-эфенди. Жен у султана было четыре, больше не позволяли законы шариата (количество рабынь не ограничивалось). Но с точки зрения мусульманского права, статус кадин-эфенди отличался от статуса замужних женщин, обладавших личной свободой. (5) Шехзаде. Титул «шехзаде» использовался в Османской империи для обозначения мужского потомства султанов. Слово «шахзаде» персидского происхождения и в переводе с фарси означает «сын правителя, принц»[1]. Как правило, наследники престола, шахзаде, назначались султаном правителями санджаков — административно-территориальных единиц в Османской империи