Стой за моим плечом

От автора – времена прыгают. Так надо. - Азиз, почему ты все время меня кусаешь? Я выгляжу так, словно повстречался со стаей бродячих собак! Не то, чтобы такие у нас водились – визирь внимателен к подобным вопросам, но все же – отчего я опять весь пятнистый? Азиз усмехается и отводит взгляд. Мне кажется, что он таким образом пытается меня пометить, доказать и мне, и себе, что я принадлежу ему. Но разве может синяя клякса что-то доказать? Эх, Азиз. Ночь проходит за ночью, на теле появляются новые пятна, но их все меньше. - Ты передумал меня есть? – спрашиваю я у Азиза, рассматривая почти чистую шею. - Всего дважды куснул! Мне воспринимать сие как признак охлаждения? - Столько лун… почти год, если я не ошибаюсь? А ты все меня не прогоняешь. Терпишь. Азиз отвечает невпопад и задумчиво притрагивается к отметине на моей коже, которую сам и оставил. - Дурак ты, Азиз, ой, дурак! Знал ли ты, что раньше великий султан частенько просыпался с криком посреди ночи? Не помню, случалось ли подобное в твою смену… Ну, да ладно, не о том речь – теперь кошмары обходят меня стороной. - Дай догадаюсь – я отпугиваю их своей страшной рожей? - Не думаю. Полагаю, что они сгорают на подлете, ведь от тебя всегда светло и жарко, как от светила. - Так я исполняю функции факела? - И факела. И еще много-много других важных функций. Азиз, посмотри на меня! Ты мне нужен. И будешь нужен всегда. - Как ты можешь быть так уверен? – голос Азиза непривычно просителен, а взгляд лихорадочно блестит, но мне легко ответить на его напряженный вопрос: - Я султан. Не стоит сомневаться в моих словах. Ты ведь знаешь – нельзя сказать, будто плотское затмевает для меня саму суть вещей. Ты молод и силен, ты красив, не кривись, я вижу твои шрамы, но мы ведь не только на лицо обращаем внимание, да? Так, о чем это я? В целом мире всего несколько людей, на которых я могу опереться. И один из них – ты. Этого могло и не произойти – постель не породнит души, как не породнили меня радости плоти ни с одной из дев, но все-таки каким-то образом ты стал близок мне. И я не променяю эту связь душ ни на минутное удовольствие, ни на фальшивую страсть. Просто стой за моей спиной. Что бы ни происходило – стой, хорошо? - Хорошо. Я знаю, что это не просто согласие с моими словами, это – клятва, и Азиз ее не преступит, он слишком серьезно относится к подобным вещам. Ночи идут, но синяков нет, хотя мне не кажется, что взгляд Азиза стал менее жадным. Просто его пальцы и губы уже не пытаются вжаться в плоть, отпечататься, поставить свою метку. Теперь меня нежат и выглаживают, а я с восторгом принимаю эту ласку так же, как ранее принимал яростную страсть. Мне кажется, что каждый прошедший день, каждая ночь все крепче связывают нас тончайшими нитями. Заботы и дела занимают мое время, но, что бы ни происходило во дворце, внутренне я спокоен – Азиз стоит за спиной, а значит, все хорошо. Единственное, что может поколебать мое умиротворение – ссора или размолвка с Азизом. А они случаются, несмотря на то, что воин невероятно терпеливый человек. Терпеливый. И спокойный. Однако и у него есть свои слабые места. Он не любит, когда я наведываюсь в Дом радости. Отчего-то наложницы его раздражают и вызывают ревность, что, в общем-то, понятно и объяснимо, изумляет лишь тот факт, что мужчины, даже очень красивые, даже те, которых я одариваю, не будят в Азизе отрицательных эмоций. - Азиз, радость моя, султан должен хоть изредка навещать женщин, иначе пойдут слухи, - объясняю я ему раз за разом. Он кивает, но взгляд его темнеет и ночь, следующая за той, что я провел в серале – одинока. Так происходит несколько раз. Я с трепетом жду очередной ночи, а потом, едва увидев личико небрежно выбранной девы, срываюсь с места, оставляя наложницу одну в покоях. Азиз обнаруживается в оружейной – несмотря на темное время суток, он мерно начищает ятаган, пусть при свете тусклого факела мало что видно. - Ты доводишь меня до неистовства своим отношением! – сообщаю я невозмутимо глядящему воину. - А ты - меня, - честно отвечает он. - И что же по-твоему я должен сделать? Факел чадит, потрескивает, отсветы пламени неровно высвечивают неподвижное лицо, я стою и жду, словно Азиз – мой судья, и он выносит мне приговор. - Я не знаю, - произносит Азиз после долгого изматывающего молчания. - А кто знает, шайтан тебя побери? – мой заполошный крик пронзает тишину ночи и мне почти стыдно за несдержанность, и лихорадочный блеск глаз, и дрожь пальцев. Почти. Но не стыдно. Гораздо важнее вырвать ответ. - Ты дрожишь. Уж не заболел ли? – Азиз приобнимает за плечи, а я ежусь – и впрямь трусит как в лихорадке. - Это все ты. Ты делаешь меня больным. Султан должен сходиться с женщинами, иначе заговорят о моем бессилии. Начнутся интриги, кто-то попытается на этом сыграть, потянутся во дворец шарлатаны со всякими взварами… А только все немного успокоилось! - Прости, - Азиз нежно целует меня в висок, - прости, прости, повелитель, но я просто не могу ни с кем тебя делить. Это так… больно. Я знаю, что не должен жаловаться, знаю, что получил много больше, чем то, о чем осмеливался мечтать. Я счастливчик. Но когда к тебе в покои семенит эта… какая-то… я еле удерживаю руку – так и бы и провел ей по горлу кинжалом. Его шепот становится торопливым и бессвязным. Он просит прощения, обвиняет, жалеет меня, себя… снова просит прощения за то, что слаб. - И что же нам с этим всем делать? – прерываю я его. - Мне что – сбрасывать в мешке всякую несчастную, разделившую со мной ложе?* Я могу отдать такой приказ. Хочешь? - Нет. Нет. Это жестоко. Сулейман… ты… не уверен хочу ли знать ответ, но все же спрошу – тебе с ними так же хорошо, как со мной? - С ума спрыгнул, что ли? Нет, конечно. Ты разве не видел? - Старался не глядеть… - А хочешь, пойдем со мной – посмотришь? Все равно кто-то должен следить за факелом, - мне приходит в голову, что если Азиз убедится, что я не горю энтузиазмом, то немного успокоится. - Сулейман, отчего ты не… заменишь себя на кого-то? – Азиз смотрит требовательно, я вздыхаю. - О, я думал об этом. Если дама увидит кого-то другого – поднимет крик. Или разболтает всем и каждому. Они там знаешь, как? Очень подробно все друг дружке пересказывают! Поэтому и повязка на глаза не сработает – рассматривал я и такой вариант. - А если лицом в матрас? Не заметит подмену. - Нельзя. Пророк не велит сходиться в позе, приличествующей только диким зверям.** - Да? Я не знал! - Твое счастье. Мы молчим, Азиз прижимает меня к себе, наглаживает плечо так же бездумно, как до того тер металл лезвия. А я понимаю, что не так уж и важно, в сущности, что там решат женщины, заточенные в серале. Если я расщедрюсь на поблажки, вероятнее всего они забудут обо мне на время. Приняв решение, я возвращаюсь в спальню. Вместе с Азизом. Дева танцует для нас, а поутру получает щедрые подарки. Не знаю, что там она сообщает об этой ночи товаркам, да меня это и не волнует, главное, что взгляд Азиза не замутнен ревностью и горечью. Проходит много дней, и Азиз ловит мою ладонь: - Вчера лекарь интересовался твоим здоровьем. К тебе подойти с этим вопросом он не решился, но у меня долго пытался вызнать все подробности про крепость древа жизни великолепного султана. - И что же ты ему ответил? – спрашиваю с усмешкой. - Что ты великолепен, конечно же. Как иначе? Но… ты был прав. Уже начинаются вопросы, дальше их станет только больше. - Знаю. Что ж, не хотел так делать, но видимо придется… пущу слух, что султан не желает более становиться отцом и посему благоразумно избегает женского общества. Правда, после подобного некоторые отцы попытаются пропихнуть в сераль своих сыновей. Думаю, будет справедливым, если именно ты займешься приемом и сортировкой юношей, у Фарука и без того достаточно забот. - Наши с тобой вкусы сильно различаются, - невозмутимо замечает Азиз, окидывая меня внимательным взором, - во всяком случае, мне так показалось. - Возможно, - я согласно киваю головой, - но тут не очень важен мой вкус. Главное, чтобы мой второй гарем не превратился в рассадник заговорщиков. Подбери лояльных юношей. Таких, которые будут рады возможности пожить во дворце и чему-нибудь научиться. Знаешь, такие, кому пребывание в серале будет в радость. Смышленые. Или сильные, чтобы потом – в охрану. - В общем - полезные? - Да. Ты верно сформулировал. - Ну а как же основное предназначение наложника? Не уверен, что смогу предугадать, кто угодит мудрейшему султану. - Все ты уверен. Сам в себе сомневаешься? Не приметил, что великий султан с некоторого времени все свои ночи да и дни, между прочим, проводит только с тобой? Азиз качает головой и немного виновато улыбается: - Все никак поверить не смею. - А ты посмей. Разрешаю. * провинившихся наложниц зашивали в мешок (иногда в соседстве с дикими зверями или змеями, но это за серьезные преступления) и скидывали по специальному желобу в воду. Еще вариант – евнух отвозил на лодке на глубину и сбрасывал несчастных. ** если верить интернетам, в исламе есть некие ограничения на позы – вроде бы по-собачьи не правильно. Твердой уверенности в этом факте нет, но в фик вставила) *** Сегодня Азиз выглядит несколько озабоченным. Он молчит и во время завтрака, и в то время, что я работаю с записками, но все кидает на меня задумчивые взгляды, а потом все-таки не выдерживает. - Недавно я узнал, что великий визирь утоп в собственной купальне. Мне казалось, он довольно приятный человек? Или я что-то неверно понял? - Мы редко говорили о визире… - я задумчиво касаюсь пальцами губ и с интересом рассматриваю замершего Азиза – раньше он не проявлял и малейшей заинтересованности в политике. - Я простой воин и многого не понимаю, - рассудительно произносит Азиз, - когда ты с Сирханом обсуждаешь государственные дела, не очень прислушиваюсь. Наверное, не мое дело… - Нет, нет. Мне приятно, что ты обратил на это внимание, я с удовольствием расскажу, почему нас постигло такое несчастье. Видишь ли, Халил Чайрандыл был жаден сверх меры. Он пользовался каждой возможностью для побора, даже во время инспекции рынков ему несли подношения, и он закрывал глаза на плохой товар, а на верфи спускал с рук затягивание сроков. Я намекал ему, и не раз, что прекрасно осведомлен о его поведении, но визирь отчего-то полагал, что я не решусь сместить его раньше срока.* В этом он был, несомненно, прав – многие видные горожане были бы недовольны таким решением: очень уж удобно иметь с таким визирем дело. А вот со смертью никто не станет спорить. - Понятно. И что теперь – нужен новый хранитель печати? - У меня уже есть один человек на примете. Визири полагают, что я возвышу одного из них, но я планирую вывести на сцену новое лицо. Завтра он по моему приказу прибудет во дворец. Это человек из моего детства. Мы не виделись несколько лет, он вынужден был покинуть город, но регулярно переписывались. Я в нем уверен. Надеюсь, он и тебе придется по сердцу. Азиз щурится с подозрением. Оглядывает меня, и только один вопрос слетает с его губ: - По сердцу? И мне?.. Ты был с ним близок, как со мной? - Нет! Какой шайтан нашептал тебе подобную мерзость? Он мне как брат. Дорог и люб, но совсем не как ты. Для ревности нет причины. Какой же ты, Азиз! Чуть что – сверкаешь глазами и кривишь губы. - Прости, - повинился Азиз, - сердце печет, как помыслю, что вытворял ты ночами с другими, пока не было меня. - Азиз, радость моей души, каким же безумным ревнивцем надо быть, чтобы не заметить, что твой султан не интересовался мужчинами до твоего появления! Да, я создал сераль, но, чтобы ты знал, не успел никого попробовать, а потом стало нельзя. - Нельзя? – от моих слов глаза воина загораются радостью и он, чтобы продлить миг удовольствия, якобы удивляется этому «нельзя». - Кто же смеет запрещать великому правителю? - Ты и запрещаешь, недостойный! Ишь, еще смеется! – я притворно гневаюсь, Азиз столь же притворно кается и целует как бы в искупление. А на следующий день приезжает Танзиль. Я радостно раскрываю ему свои объятия, Азиз темнеет лицом – мой друг высок и широкоплеч. Если поставить их рядом с Азизом, по фигуре - не отличишь. Только лицо Танзиля не уродуют шрамы, оно весьма мужественно и, вместе с тем, непостижимым образом миловидно. При нем глаза женщин всегда мечтательно туманятся, а движения становятся плавно-соблазнительными, но сам я никогда не глядел на него со страстью, хотя и не мог отрицать: все при нем – и красота, и стать, и горячий, проникающий в саму душу, взор. Я откровенно любуюсь другом, забыв обо всем – так давно не видел. Рад до одури. Соскучился. Но вскоре понимаю некоторую неправильность происходящего: Азиз затихает, его почти не слышно, ни одно неловкое движение не выдает присутствия. Еще немного беседую с Танзилем, а потом веду его в свои личные покои. Шагов за спиной не слышно – Азиз приотстал на одном из поворотов. Я мог бы сделать вид, что не заметил, мог бы чуть позже послать за ревнивцем стражника, но вместо этого извиняюсь перед Танзилем и спешу вылавливать своего воина. - Отчего я все время за тобой бегаю? – даже и не пытаюсь скрыть раздражение. - Мне неловко перед давним другом, что он подумает, будто бы мой фаворит со мной против воли? Ты ведешь себя как юнец, едва вступивший в пору взросления! Чуть не по нраву – сбегаешь! Азиз молчит, опустив голову, я не вижу выражения его лица и это начинает здорово нервировать, но вот он распрямляется, глаза глядят спокойно и смело, ни капли злого раздражения. - Показалось – мешаю. Зачем я сейчас тебе? - Чтобы был. Просто посиди рядом. Ты же сидишь, когда я разговариваю с Сирханом? Тоже скучаешь, но сидишь. И Азиз сидит рядом. Танзиль косится на него с насмешкой и не упускает возможности поддеть – я знаю, друг не терпит «вывертов», как он это называет, и потому Азиз у него теперь записан в дурачки. Но воин лишь невозмутимо глядит в ответ, игнорируя выпады, я не вмешиваюсь – думаю, что на подобное противостояние лучше смотреть со стороны, вовлеченность же грозит мне обидой одного из «противников». Поэтому я тщательно слежу за языком, чтобы ни один, ни другой не заподозрили меня в том, что я кого-то из них поддерживаю или, упаси небо, потешаюсь над кем-то. И за что мне это наказание? Впрочем, в жизни не бывает ничего слишком простого. Танзиль явно раздосадован моим нейтралитетом. И, очевидно, не понимает статуса Азиза. В своих письмах я о нем не упоминал. Это слишком интимно, чтобы доверить бумаге и гонцу. - Танзиль, ты уже очень подробно пересказал Азизу, как мы в детстве дразнили стражников… кстати, теперь мне это уже не кажется великолепным развлечением… Может быть, перейдем к тому, зачем я тебя вызвал? - Так зачем же? – Танзиль небрежно закидывает в рот виноградинку, но за тщательно удерживаемой маской сквозит напряжение. - Наш город постигла великая трагедия – от несчастного случая скончался хранитель печати султана, достойнейший из достойных. Назначение я уже подписал. Поздравляю, тебя, Танзиль, теперь ты - новый великий визирь. - Я? Нет, нет! Сулейман, ты что? Я столько лет не был в городе, как я смогу?.. – Танзиль приходит в неподдельный ужас, я весело смеюсь: - Так тебе и надо! Бросил меня тут одного. Пришло время расплаты. Кое-кому придется поработать. - Сулейман, но отчего я-то? Вот, например, у тебя такой прекрасный воин, он наверняка справится лучше меня! – Танзиль в отчаянье тычет пальцем в Азиза, тот вежливо скалится: - Я всего лишь стражник. Даже читаю с трудом, где уж мне толковую записку составить!** - Хорошо, но неужели среди вельмож не нашелся достойный? – снова вопрошает Танзиль. - Сулейман, великие визири зачастую весьма печально заканчивают свой жизненный путь! Зависть и страх влекут наговоры и доносы, я не хочу умирать со шнурком на горле! - Я мог бы пообещать, что никогда не казню тебя, но ты не хуже меня знаешь - подобные клятвы еще никого не спасали.(6) Впрочем, не пойму, что тебя беспокоит: знаешь же – все, к чему я стремлюсь, всего лишь обеспечить жизнь себе и близким. Так уж распорядились высшие силы: я несу в себе кровь правителей и для подобных мне только два пути: упокоиться в земле, дабы сохранился мир в стране, или же получить престол. Разве можно меня винить в том, что я прилагаю все силы для того, чтобы оставаться властителем? Иди, Танзиль, думается, ты утомлен долгой дорогой и нашим разговором. Я ожидаю, что уже завтра получу от тебя несколько записок – начни разбираться с делами. Танзиль глядит на меня с толикой обиды, но я утишаю**** его раздражение обещанием подарить ему десяток самых прекрасных наложниц. Женщины всегда привлекали моего дорогого друга и самое жестокое огорчение смягчалось наличием мягкого тела в пределах досягаемости. Подошедшая Хануф чуть ли не за руку уводит мечтательно улыбающегося Танзиля, дабы он смог выбрать из нескольких десятков наложниц. Сегодняшнюю ночь он проведет в моем дворце, а уже завтра переберется в свой собственный. Визирь, да еще главный – важная фигура и я не скуплюсь на подарки, чтобы все приближенные видели, как мил он моему сердцу. Слуги несколько дней сбивались с ног, приводя в порядок богато убранные комнаты, перетряхивая ковры и циновки, выметая пыль из углов и пополняя припасы в кладовых. Надеюсь Танзилю понравится результат их трудов. - Он испугался, - замечает Азиз, когда Танзиль нас покидает, - с виду смелый. Почему? Разве не о таком взлете мечтает всякий мужчина? - Танзиль слишком хорошо знает, как недолговечна может быть приязнь султана. С вершины падать больно. Падение же с такой вершины – смерть. Никак иначе. - Он тебя боится? – с некоторым изумлением вопрошает Азиз, я грустно улыбаюсь. - Меня все боятся. Он. Ты. Сирхан. Все. Азиз хмурится и качает головой: - Прости, о великий, но я тебя не страшусь. Теперь – нет. В самом начале, конечно, был уверен, что мою голову выкинут за ворота, но сейчас я боюсь не этого, а того, что тебе прискучит общество глупого необразованного стража. - Не прискучит. - Буду в это верить. Первое испытание Танзиля случается уже через пару дней – Диван. На Диван собираются все визири, включая, естественно, великого, сам султан, то есть я, разных секретарей без счету – на самом деле их определенное количество, но я никогда их не считал; начальник стражи, просители… в общем, кого только нет. Происходит сие действо четырежды в седьмицу, что, как по мне, слишком часто. Из-за времени, потраченного на бесконечные обсуждения, мне частенько приходится до ночи просиживать над записками, выпивая по несколько сосудов с кофе, чтобы не уснуть. Зал Дивана разделен простенками на три помещения: в одном проходит само заседание, в другом секретари работают с документами и третье предназначено для великого визиря – там он будет составлять записки и переписывать их с помощью секретарей так, чтобы я смог с первого прочтения понять, о чем речь. Торжественно появляюсь в зале, визири уже чинно сидят на расставленных вдоль стен диванах, на небольшом возвышении среди подушек со всеми удобствами располагается Танзиль, рядом с ним – секретарь-казначей. Я поднимаюсь на пару ступенек, на помост. За моей спиной устраивается Азиз, усаживаются на низенькие табуреточки несколько секретарей, готовых записывать мои мудрые решения. Заседание обычно начинается после полудня - из небольшого помещения, расположенного по правую сторону от двери, по одному выходят просители, Диван рассматривает и решает их вопросы; как правило это прошения, жалобы, апелляции, а то и предложения от иностранных послов. В основном все, о чем говорится в стенах зала - весьма мелочные, частные проблемы и я изнемогаю, вынужденный по несколько часов в день раздумывать над подобным. Я не хочу принижать важность таких решений, но у меня на кону стоят судьбы целых городов, я бьюсь над решением глобальных вопросов, а тут какой-то купчик требует снизить ему пошлину, так как – далее следует туманный экскурс в историю его семьи, намек на некие заслуги перед прежним султаном… скучно. Очень скучно и тягостно. От гула голосов сжимает тупой болью виски, хочется закрыть уши ладонями, но я продолжаю сидеть с видом спокойным и внимательным. Небеса, еще несколько подобных разбирательств и я сойду с ума: отниму у Азиза ятаган и буду размахивать им, пока не наступит тишина! В какой-то момент, когда прислушиваться к занудным рассуждениям визиря, отвечающего за связи с иностранными купцами, не было уже никаких сил, мне подумалось – а что, если переложить этот утомительный труд на визирей? Вот полностью? Конечно, не стоит делать этого слишком явно, лучше бы так, чтоб было похоже, что я некоторым образом слежу и контролирую. Эта мысль не дает мне покоя несколько дней, я даже делюсь ею с Азизом, и тот, к моему удивлению, ее горячо одобряет. Не думал, что для него есть разница где сидеть и скучать, но он, оказывается, беспокоится о моем настроении: - У тебя иногда бывает такое лицо, как у Сирхана, когда он в свои владения направляется. Проще говоря, будто ты хочешь всех присутствующих если уж не замучить, то хотя бы просто и без затей убить, - поясняет он. Что ж, решено! Через несколько дней по моему приказанию в стене зала, как раз над местом великого визиря, проделывают окно и забирают его золоченой решеткой. Око султана – назовем его так!(7) Визирям объявлено, что я иногда буду появляться в зале, в помещении за этим окном. Но они никогда не смогут знать точно – слежу ли я за обсуждением или нет. Танзиль бурно удивляется моей изобретательности, Азиз одобряет и ласково сжимает ладонь. Несколько лун мы все сосредоточенно работаем – от Танзиля поступают многочисленные записки, бумажек так много, что я прошу Азиза их читать. Можно было бы и секретаря заставить, но Азизу, кажется, нравится принимать во всем этом участие - он прилежно проговаривает слова, подкладывает под мою руку листок, дожидается, пока я небрежно напишу «невозможно!», и переходит к следующей записке. Воин, к моему удовольствию, почти постоянно рядом, но иногда приходится отпускать его от себя. Сам виноват – моими стараниями у Азиза есть и свои обязанности, так что он вынужден покидать меня на пару часов в день. Наметившаяся между Азизом и Танзилем неприязнь достаточно быстро сходит на нет. Азиз успокаивается, убедившись в том, что Танзиль не претендует на место в моей постели, а друг, присмотревшись к воину, находит в нем много положительных черт. В обязанности визиря входит радение о благоустройстве города: много внимания уделяется чистоте улиц, работе рынков и верфей. Проверять подобное визирь должен лично, и Танзиль с самого утра отправляется в путешествие по улицам столицы. Он едет по заранее утвержденному маршруту, по бокам – грозные янычары сурово сводят брови, невозмутимый казначей готов принять у проштрафившихся плату, многоцветная толпа важных сановников следует за визирем и все вместе они вселяют трепет в души ремесленников и торговцев. Первым делом Танзиль осматривает крытый базар. За железными воротами массивного бедестана, под куполом крыши, скрываются от зноя десятки лавок и мастерских, торгующих золотыми украшениями, ароматными специями, переливающимися, тяжёлыми от вышивки тканями, легкими газовыми платками, яркой посудой и пахучими благовониями. Танзиль медленно шествует меж рядов, иногда берет в руки заинтересовавшие его вещи, спрашивает цену. Несколько лавочников оштрафованы за недостаточно чистый, на взгляд Танзиля, прилавок. Кое-кому выставлен на вид сам товар. Я наблюдаю за дорогим другом со стороны – мы с Азизом, одетые в самые простые кафтаны, стоим поодаль. Азиз сначала с интересом вертит головой, а потом ему надоедает смотреть на неспешное действо и он утягивает меня прочь. - Пойдем-ка лучше, кинем пару монет на содержание Птичьего дома! У меня во дворце немного птиц – мне кажется кощунственным заключать этих прекрасных созданий в клетки. Что может быть более жестоким, чем отнять небо у того, кто только им и живет? В некоторых покоях сохранились большие золоченые клетки. Когда-то к ним были приставлены специальные люди, все обязанности которых заключались лишь в уходе за пернатыми обитателями. После того, как мой дорогой брат скончался, и я стал очередным властителем, всех крылатых узников выпустили на свободу, так что сейчас клетки пустуют. Надеюсь, молва не врет и в Судный день души отпущенных мною птиц будут свидетельствовать о совершенных мной добрых делах!*** Один из ближайших Птичьих домов расположен на площади прямо напротив бедестана. Сюда приносят покалеченных сов, аистов и голубей, чтобы несчастные пичуги могли немного передохнуть и оправиться. Старик в драной чалме с благодарной улыбкой принимает наше подношение – на него он купит своим подопечным корм. У Азиза прекрасное настроение и мы некоторое время просто гуляем по улицам, выбирая, впрочем, наименее людные. Я, наплевав на свою обыкновенную осторожность, взял с собой только Азиза и теперь наслаждаюсь редкой непринужденностью – никто меня не узнает, никому я не интересен. Просто два небогато одетых мужчины идут по каким-то своим делам. Забавное такое ощущение. Кажется, я начинаю понимать тех халифов, из сказок, что рассказывала мне на ночь тата. В сказках великий государь всенепременно, хоть на пару дней, сбегает из дворца, чтобы посмотреть, как живут простые люди. Ну, ничего неожиданного для себя я не высмотрел, однако развлекся. Сегодня достаточно жарко и, утомленные зноем, мы поворачиваем обратно во дворец. После душных улиц желается освежиться, я веду Азиза в купальню, а потом, наскоро смыв пот и пыль, сажусь за непросмотренные записки. Нынче меня заваливают сметами, почти на всем начертал «закупай» и только пару бумажек отложил в сторону. Танзиль возвращается только к позднему вечеру. На красивом лице печать усталости, и я отсылаю его отдыхать. Завтра отчитается. * Все гос чины в Осм. Империи назначались на определенный срок. А потом султан лично просматривал списки на назначение и продление, и либо продлевал службу, либо – нет. ** Небольшая справка: «Предложения великого визиря султану, называемые запиской или резюме, передавались правителю через канцелярию. Записки были различных видов: телхис, мюстакиль телхис. Составление этих документов было обязанностью реис уль-куттаба (должностного лица, ответственного за все отделы, действующие в Диване, и за всё делопроизводство). После составления записки, она переписывалась крупным насхом, простым слогом с чётко обозначенным смыслом (это делалось для того, чтобы не утомлять султана) и отсылалась во дворец. Ознакомившись с документом, правитель записывал сверху резолюции краткое послание, вроде «ознакомился», «пусть быть отдано», «отдал», «закупай», «не время», «счастья тебе», «невозможно», и записка возвращалась великому визирю, который отдавал распоряжение об исполнении воли султана. Все пожелания, письма и тому подобные документы от великого визиря передавались правителю в виде таких телхисов» *** прочитала об этом в интернетах: вроде бы турки очень любят птиц, настолько, что даже в зданиях делают специальные места под крышей, чтобы пернатые вили там гнезда. А на могильных плитах можно увидеть выемку – во время дождя там скапливается вода и животные потом могут утолить жажду. Выходить больное животное считается богоугодным делом, а отпущенные птицы… ну, об этом в тексте сказано) **** утишаю от слова тишь! Исправлять не надо! *** Недавно наблюдал любопытную сценку: Танзиль выторговывал у Азиза одного из наложников. - Да зачем Сулейману в серале этот пятнистый ушан? – Танзиль ткнул перстом в сторону неподвижно застывшего Захи. На этом месте мне захотелось вмешаться – какой же Захи «пятнистый»? Он веснушчатый! И очень даже милые у него ушки… надо же, а ведь за всеми этими делами я про него совершенно забыл. Более того – те планы, что я лелеял ранее, ныне поменялись, ведь появился Азиз, быстро занявший все мои помыслы. В первое время я еще приглядывал за привлекшим меня парнем – так, вполглаза. Один из многочисленных слуг получил «секретное» задание и иногда заходил, рассказывал мне, как в беседах Захи вздыхает насчет прогулок. Ну, я и разрешил гаремным выходы в город. В конце концов ничего совсем уж странного в том нет – помню, в детстве, маменька иногда выезжала в паланкине и меня с собой прихватывала. Под ее руководством был построен госпиталь для бедняков, и мама приезжала туда проверить на месте, как идут дела. Конечно, с ней были и евнухи, и стражи, и служанки – целая толпа, а сама она особенно тщательно заворачивалась в платки, скрываясь от нескромных взглядов. Подготовка к этому событию занимала несколько дней, все волновались и говорили непривычно громкими голосами, а после гарем будто вымирал на несколько дней – утомленные женщины отлеживались в личных покоях. И происходили подобные выезды нечасто. Но все-таки совсем уж безвылазно в Доме Радости она не сидела, как и другие женщины с высоким положением. Получив возможность выезжать за ворота сераля, Захи моментально успокоился, оживился и, как мне докладывали, начал почти каждый день после занятий совершать долгие прогулки за чертой города. Уж не знаю, что за удовольствие ковылять по каменистым склонам и сбивать ноги о твердую землю. Но Захи был рад, и я повелел не чинить ему препятствий. А янычарам, вынужденным ежедневно таскаться за парнем, выписал прибавку к жалованию – чтобы предупредить возможное недовольство. Устроив Захи вольготную жизнь, я переключился на другие вопросы и вот уже много лун не вспоминал о нем. Так зачем же рыжий мальчик понадобился Танзилю? Любопытство заставило меня оставаться на месте, то есть, за плотным пологом. Азиз знал, что я присутствую в покоях, а вот Танзиль зашел сюда, когда я уже скрылся за узорчатой решеткой и занавесил проем тканью. Я сбежал в кабинет Азиза, желая немного полежать в полутьме на мягкой кушетке, дать отдых спине, а потом уж снова садиться за бумаги. В моем собственном кабинете подобное было невозможно – меня бы в два счета обнаружил секретарь, подсунул бы мне кофе и вежливо, но непреклонно погнал бы работать. О моем секретаре нужно сказать особо: Садик расторопен и умен. Быстр и работоспособен. Но… вот уже не полагал, что буду когда-нибудь на это жаловаться! Садик совершенно не раболепен. Он бестрепетно пережидает мои вспышки раздражения, невозмутимо пожимает плечами на угрозы, с мнимой покорностью склоняя голову и… спокойно сообщает, что намеченное еще невыполнено. Садись-ка, султан, работай! Вот так-то. И я сажусь. А что еще делать? Иногда не выдерживаю и – султан я или нет? – тихо сбегаю. Вот, как сегодня. Прячусь у Сирхана или Азиза. К ним Садик не смеет соваться. Сирхана мой несгибаемый секретарь побаивается, а с Азизом они в некотором роде дружны – Азиз частенько помогает мне с бумагами, Садик смотрит на это благосклонно. Иногда они обсуждают что-то вполголоса, пока я читаю и ставлю резолюции. Видимо, Садик полагает невежливым вторгаться на территорию Азиза, потому я нахожу здесь временное прибежище. Когда голос Танзиля вырвал меня из приятной полудремы, я еще раздумывал – выйти или сделать вид, что тут нет никого, урвать еще мгновение отдыха? Потом момент был упущен, и я остался подслушивать и подсматривать сквозь щелку – уже как-то неловко было выходить. Чуть не выскочил, когда Танзиль некрасиво высказался о Захи, но вовремя одумался. - Смотри, какой у меня есть красивый юноша! – продолжал тем временем уговаривать Танзиль. - Чернобровый, жгучеглазый! Стан тонок, движения легки! Азиз с легкой улыбкой, которая у него обозначает крайнюю степень заинтересованности, осмотрел предлагаемого невольника. Я тоже чуть подвинул ткань и изменил угол обзора – любопытно же! Что ж, на мой взгляд парень весьма привлекателен: длинные ресницы, выразительный взгляд, чуть вьющиеся волосы, красивые, четко очерченные губы. Вот только, опять же, зачем он мне, если у меня Азиз? Ну, хоть полюбуюсь… - О, великий визирь! – церемонно начал Азиз в ответ, заставив Танзиля поморщиться – мужчины все еще общались с преувеличенной вежливостью, тщательно выдерживая дистанцию. Наверное, моему другу было непросто подойти к Азизу с просьбой. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке, ибо не привык быть в подобной роли. Надеюсь, Азиз достаточно разумен, чтобы понять: надсмехаться над Танзилем – плохая идея, пусть даже сиюминутная расстановка сил это позволяет. - Никогда бы не посмел отказать в подобной малости, - продолжал Азиз, удерживая на лице выражение вежливого недоумения, - однако я могу лишь принять раба в сераль, но наложниками распоряжается Фарук… - Фарук отослал меня к тебе! – немного раздраженно сообщил Танзиль. - Хорошо. Раз так… - Азиз кивнул, - твое желание будет исполнено… Но поведай, зачем тебе Захи? - Секретарем возьму. Соображает. - Очень хорошо, - снова повторил Азиз, - уверен султан будет рад об этом услышать! Захи никогда не был невольником, ему положена плата… ну, там вы уже сами разберетесь. Тогда ты подашь Сулейману записку с назначением, а я внесу новенького в списки наложников? - Да, спасибо, Азиз. - Рад услужить! – Азиз широко оскалился, будто и впрямь рад, но никого это не обмануло – небось потом припомнит. Я выбрался из ниши только после того, как Танзиль убрался. - Слышал? – усмехнулся Азиз. - А то! - Подсмотреть-то удалось? Понравился новенький? - Э… красивый. А что? - Могу намекнуть Фаруку, чтобы прислал его тебе ночью. - Нам. Ты всегда со мной спишь, забыл? Прямо вижу это воочию – он заходит, а постель-то занята! В итоге я пою его кофе до утра, а ты ехидно улыбаешься, - я засмеялся, представив себе сценку, Азиз хохотнул вслед за мной и, отчего-то, возможно, от фривольного разговора, мне безумно возжелалось немедленно переместиться вместе с воином в собственные покои, дабы к обоюдному удовольствию успокоить заволновавшуюся плоть. Обычно я не дотрагивался до Азиза днем – слишком много кругом снует рабов и слуг, кроме того, для утех создатель сотворил ночь, а светлое время суток предназначено для дел, но сегодня я уже позволил себе ускользнуть от работы, позволил себе подслушивать чужие разговоры и почему бы теперь не позволить себе приласкать немного Азиза? Ощутив на себе мои руки, Азиз дернулся и удивленно уставился мне в глаза, я, не обращая внимания на его выразительно приподнятые брови, деловито потянул пояс и распахнул полы кафтана. Перевязь с ятаганом воин повесил на стену – она в сидячем положении не слишком удобна, и теперь я порадовался, что она мне не мешает. Совсем снимать кафтан не стал. Азиз всегда надевал под кафтан короткую рубаху – всего до середины бедра, мне ничего не стоило немного приподнять ее, добравшись до шнурков штанов. - Что ты делаешь? – заговорил наконец Азиз, не делая, впрочем, попыток прекратить творившееся безобразие. - Да вот думаю, как там твой клинок? Надо проверить. Давно не видел. - Ох! – с губ Азиза сорвался вздох, так как я как раз провел пальцами по упомянутому предмету. Некоторое время Азиз позволял мне дразнить себя, а потом решительно приобнял и потянул в сторону ниши. Мой верхний кафтан полетел на пол и был решительно запихан под кушетку, верхняя рубаха упала поверх ручки, тюрбан мы аккуратно положили рядом с изогнутой деревянной ножкой, сверху – головной убор Азиза. На кушетке уместились едва-едва: отлично подходящая для ленивой дремы, она оказалась мала для двоих. Было не слишком удобно, но я пылал энтузиазмом – никогда еще не ласкал никого за пределами покоев. Вроде тот же самый человек, ну, что изменится от того, что возлежит он не на широкой удобной постели, а в каком-то другом месте? Однако, кровь моя вскипела, я ощущал небывалое воодушевление. Кажется, после сегодняшнего времяпрепровождения уже Азиз будет украшен темными пятнами синяков. Он не возражал, только удивленно охал и подсмеивался, изумленный моим напором. Несколько раз в кабинет забегали слуги, мы с Азизом затихали, и люди, не обнаружив в кабинете хозяина, выходили. Эти вынужденные остановки нисколько не охладили мою страсть, даже наоборот, подстегнули, да так, что в ушах зазвенело. Развязка была близка, я яростно целовал Азиза, наши руки ласкали горячую плоть друг друга, все звуки потонули в каком-то шуме, и потому я почти не обратил внимания на тихо отдернувшуюся занавесь. Не знаю, кто там был, но он вскрикнул, отскочил, и ткань вернулась на место. Когда мы с Азизом немного отдышались, я лениво спросил: - Кажется, кто-то все же нас нашел. Или мне показалось? - Садик, - коротко ответил Азиз, я вздохнул. - Надо все-таки отправить несносного к Сирхану. Пусть его вразумят через задние ворота. - Да, ну, Сулейман, чего ты? – Азиз тягуче зевнул и продолжил. - Хороший мужик. Занудный немного. Но толковый. Не надо. - Как скажешь. Ох, еще немного поспать бы… Но Садик ведь не отстанет! Спорим, что он скоро отойдет от потрясения и появится с кофе и укоряющим взглядом? Азиз неопределенно хмыкнул. Двигаться не хотелось, мы так и лежали – полуголые, перемазанные семенем и весьма довольные жизнью. Пока в кабинете не возник Садик. Сначала он тихо колупался, не пытаясь сунуться в нишу, звенела расставляемая посуда, бегали слуги. Потом он подошел к нише и, не пытаясь отдернуть ткань, очень почтительно спросил, не угодно ли великому султану переменить одежду? И обтереться? Я благосклонно заметил, что угодно, и Садик пихнул к нам моего личного слугу. В общем, появление секретаря принесло даже некоторую пользу – мы с Азизом спокойно привели себя в порядок, перекусили, задумчиво выпили по чашечке кофе. Садик все время маячил в поле зрения, но не приставал, и я решил, что и впрямь к Сирхану его посылать совершенно ни к чему. Впрочем, мысль о Сирхане и его методах воспитания еще пару раз за сегодняшний день у меня возникает – Садик не отпускает до поздней ночи. Наконец, я свободен! Почти бегу в свои покои, но в галерее замедляюсь, очарованный атмосферой. Темнота уже опустилась на город, несколько факелов потрескивает, освещая мой путь, пока я шагаю по плитам, блики играют на мраморных колоннах, из сада доносится сладкое благоухание цветов. Прохладно – с темнотой приходит холод, а я в одном кафтане – верхний остался в кабинете. Может, вернуться? А то так и простыть недолго, а болеть совершенно не хочется. Все-таки повернул назад - если надеть теплый и длинный, до пят, кафтан, можно будет немного полюбоваться с галереи на сад. Подышать прохладным, напоенным тонкими ароматами воздухом, полюбоваться на серебряный месяц и россыпь звезд, побыть немного в полной тишине; только легкое дыхание янычара за спиной нарушает спокойствие ночи. В кабинете обнаружился Садик. Он не заметил моего возвращения, и я вдруг с удивлением увидел, как опустились всегда гордо расправленные плечи, как согнулась его спина, как устало шаркают сафьяновые туфли. Заметил, как нездоров цвет лица, а под глазами обозначились тени. Да он же смертельно устал! Или… неужели болен? Садик всегда выглядел собранным, спина прямая, движения легки и быстры. Я и мысли не допускал о том, что он тоже может устать. Глупость, конечно. Он же обыкновенный человек, а не какой-нибудь джинн. Просто глядя в его внимательные глаза, наблюдая за точными, четкими движениями, нельзя было даже заподозрить в нем какие-либо человеческие слабости. Неожиданно мне стало неловко, что я капризничаю, жалуюсь и увиливаю, сваливая на него работу. А он вынужден бегать за мной и уговаривать. Нехорошо. Может, тихо выйти, пока он меня не заметил, а с завтрашнего дня дать ему несколько дней отдыха? Хм. Пожалуй, в таком случае отдыхаться ему будет несколько нервно – наверняка же припомнит сегодняшний инцидент и вообразит, что я попросту услал его с глаз подальше. Не годится. Эдак он не только не отдохнет, но еще и какую трясучку от переживаний заработает: ведь секретарь самого султана - это не ишак начхал! Секретов в его голове столько, что любой иностранный посол с радостью к себе примет. Понятное дело, таких людей просто так не отстраняют – либо держат поблизости, либо… либо перепуганные слуги находят потом бывшего секретаря захлебнувшимся в купальне. - Садик! Секретарь вздрогнул, обернулся, увидел меня и тут же преобразился – спина распрямилась, взгляд прояснился. Кажется, прикажи я – он и ночь готов работать. Но теперь я не дал себя обмануть – с цветом лица он ничего не мог поделать, как и с чуть подрагивающими пальцами, которые он поспешил спрятать в рукавах. - Что ты здесь делаешь? – спросил я. - Мы уже закончили. Иди, поспи. - Я готовлю подборку законов, завтра великому султану предстоит рассмотреть претензию на оливковую рощу, я разыскал несколько бумаг, которые могут дать основание для того или иного решения… - Садик, это все очень хорошо, однако ночь необходимо посвящать отдыху. Или любви. Но никак не оливковой роще! - Но я не успею с утра все подготовить! – Садик состроил такую гримасу, будто сама мысль об отдыхе кажется ему оскорбительной. Я усмехнулся – несгибаемый! Взмах руки и один из янычар выходит из-за спины. - Муавия! – янычар поклонился, готовый выполнить любой мой приказ. - Садик теперь твой подопечный. Мне не нравится этот землистый цвет лица, завтра сводишь его к лекарю, вечером доложишь результат. У меня больше десятка секретарей, убедись, что Садик не взваливает на себя все. Смотри – он должен вовремя есть и спать ночью. - Мой султан, я великолепно себя чувствую, в подобном надзоре нет необходимости! – процедил упрямец. - Вытяни руки перед собой. Нет, так чтобы были видны ладони, - он побледнел, с запозданием до меня дошло, что это похоже на подготовку к наказанию, впрочем, волнение секретаря сыграло мне на руку: пальцы Садика заметно подрагивали. - Видишь? – я указал на обращенные ладонью вниз кисти. - Они дрожат! Полагаешь, это называется «великолепно себя чувствую»? Можешь опустить руки. Садик, я заметил твое усердие. И ценю безупречную работу. Но ты должен отдыхать, ведь человек без этого не может: он надрывается, заболевает и, в конце концов, становится бесполезен. Увидимся завтра, Садик. Не приходи рано – пусть поработают младшие секретари, они справятся. Если же нет – стоит подумать о подборе новых, более смышленых. Муавия? Янычар поклонился, взял Садика под локоть, а когда тот попытался вывернуться, возмутившись, просто перекинул тоненько вскрикнувшего секретаря через мощное плечо, я рассмеялся: - Так его, Муавия! Только смотри, не навреди! Садик очень ценный. - Я буду обращаться с ним, как с хрупким цветком, - на полном серьезе пробасил Муавия и, пошатываясь под весом притихшего от потрясения секретаря, удалился. Проводив его взглядом, я немного постоял, размышляя: уж не погорячился ли, приставив к секретарю янычара? - Как думаешь, Любаб, - обратился я к оставшемуся янычару, - это была хорошая идея? Любаб наморщил лоб, изображая активную работу мысли, я терпеливо ждал: бил-то воин скоро, но любой вопрос обдумывал со всем тщанием, а потому приходилось поскучать, прежде чем он раскрывал рот. - Бумагомаратель выглядит больным, - выдавил наконец Любаб, - как бы не слег от неуемного старания. Глупо так с ног сбиваться. Это случается у новичков – тренируются без ума, в итоге рвут жилы и долго болеют. Муавия проследит, он парень надежный. Все в точности выполнит. - Не обидит? Здоровый же, как кабан… - Да не. Ему как раз такие тонкие, ученые очень по сердцу. Аккуратно будет обращаться. Он, даром, что на вид колода-колодой, в мечети книги берет, читает потихоньку. Муавия не подведет, он нормальный такой. Ответив на вопрос, Любаб вытер рукавом пот, выдохнул и преданно уставился на меня маленькими, почти сокрытыми под бровями, глазками. Я похлопал здоровяка по плечу, пробурчав благодарность за ответ, подхватил шерстяной кафтан и пошел-таки в галерею. Там постоял немного, мое созерцание прервало кряхтение – Любаб, как мог, пытался привлечь мое внимание. - Ну чего ты там? – спросил я не оглядываясь. - В покои надо бы. Азиз серчать станет. Ужо ждет небось. Я с удивлением обернулся на воина – он что, торопит меня? Это вообще что такое: «Азиз осерчает»? Любаб хлопал короткими ресницами и вздыхал. - На кого это Азиз серчать будет? На меня? – спросил я обманчиво-спокойно. - Да нет, - Любаб по-простецки махнул ручищей, - кто ж султану слово поперек скажет? Мне потом по загривку налупит… Холодно жеж. Давайте уже к Азизу под бочок, а? - Под бочок? – переспросил я, даже не зная смеяться или сердиться: наивная прямота Любаба была уже притчей во языцех. - Опять что-то не то ляпнул, - огорченно пробормотал себе под нос янычар, его широкие плечи поникли, - вот поэтому мне порой говорить и неохота! – с досадой произнес он громче. - Почему? Излагай яснее. - Потому. Вот, говоришь человеку одно, а он совсем другое слышит! Я ж не хотел обидное или там оскорбительное… все же знают – кажную ночь султан проводит с простым воином. Привечает. Любовь, все такое… Ребята и я, конечно! Мы все очень уважаем Азиза за это – он вертится, старается – книги всякие почитывает, пишет так красиво! Легко ли ему беседу с важными людьми вести да так, чтоб не осрамиться? Простой же, как мы! А он говорит и складно же все так! В общем вот. Разговорился что-то я, - заключил Любаб упавшим голосом, - зря, наверное, все опять глупость говорю и не так. Говорил же мне тятя – молчи! Просто бери и молчи! Я тихо хохотнул – видать, «тятя» верно оценивал способности Любаба к общению! - Гордитесь, значит? И приказы его поперед моих выполняете? Любаб на мой ехидный вопрос только посмотрел печально и вздохнул тяжело. А потом уперся взглядом куда-то в сторону и замолчал. Я подождал немного, но, наверное, здоровяк потерял надежду со мной толково объясниться, и я махнул рукой – ясно же, что просто неловко сказал человек и не со зла это, а от косноязычия. - Ладно, идем уже. А то и впрямь Азиз станет смотреть укоризненно, да лоб мне ночью щупать – проверять не простыл ли… - Я это… - начал виновато Любаб, я хмыкнул, прерывая: - Понял. Не тужься. Идем. Азиз встретил меня в переходе – не усидел, значит, и первым делом жестом заботливой мамаши потрогал мой нос. Мой нос! Вместо того, чтобы разгневаться, я отчего-то глупо хихикнул, воровато огляделся по сторонам – Любаб демонстративно глядел себе под ноги, стража у дверей старательно пялилась в пустоту. Тем временем Азиз уже деловито поглаживал мои пальцы и глядел с укором – теперь, когда ко мне притрагивались широкие ладони воина, я заметил, что у самого меня руки ледяные. - Все, все. Не смотри. Сейчас в покоях отогреюсь, - немного виновато пробормотал я. Азиз позвал слуг и потребовал установить несколько дополнительных жаровен, хотя я и сопротивлялся, предчувствуя духоту. Но Азиз сурово нахмурился, и я решил, что слишком устал, чтобы настаивать на своем и ссориться из-за пустяка. Уже укладываясь, рассказал Азизу про Садика и мое спонтанное решение приставить к нему Муавия. - Не уверен, что Муавия сможет переупрямить Садика, - с сомнением произнес Азиз, но я был настроен более оптимистично. Прав оказался Азиз. Во всяком случае, через несколько дней Садик самым беспардонным образом лишился чувств прямо у меня на глазах. Хорошо хоть, что он начал падать на Муавия и тот успел его подхватить. Спешно вызванный лекарь уверил меня, что все дело в недосыпании и неумеренном употреблении кофе, ни о какой иной хвори и речи не идет. Хм, не знал, что от кофе может случиться такое… Однако, этот случай поверг меня в сильнейший гнев. Ярился я не столько из-за самого факта обморока, сколько от того, что наглец проигнорировал мой приказ. От палок Садика спасло только то соображение, что, отлупленный, он еще дольше будет болеть. Но как он посмел? Нахал! Сказано же было: спать-отдыхать-есть! Муавия смотрел виновато и гудел, что Садик, наверное, жульничал и работал в своих покоях, так как он строго следил за тем, чтобы секретарь ложился вовремя. - И как же ты следил? - Ну, заталкивал в комнату, ставил еду на столик… - И уходил, наверное, да? – гневно уточнил я. - Ну, не спать же с ним. Надо было? Я сначала думал оставаться на ночь, но Садик раскричался… - Муавия махнул рукой и тоскливо заключил, - виноват я… Янычар краснел и потел под моим взглядом, Садик бледнел, я в ярости кусал губы, не зная, как наказать ослушника. И придумал! - Все, Садик, больше тебе веры нет. Значит, будет так - на две недели отстраняю секретаря Садика от работы, без сохранения содержания. Плюс, с него будет удержан штраф. Муавия, ты с этого момента и в течение двух недель везде ходишь с Садиком и следишь, чтобы он строго выполнял указания. Садику разрешается есть, спать и прогуливаться по городу. Во время сна ты тоже не должен его покидать, - на этом месте Садик тихо застонал в полном отчаянье, я улыбнулся и добил беднягу последним указанием, - Садику не разрешается читать ничего, кроме Корана. - Великий султан, нет! Ха! Я все-таки нашел достойное наказание для его кошмарного проступка, во всяком случае взгляд у Садика был совершенно несчастный. (6) намек на визиря Ибрагима, которому было дано подобное обещание. Не спасло. (7) честно содрала это с реала. Действительно было Око султана)