Знаете, никогда в жизни я ещё не чувствовала себя настолько кошмарно. Поистине, смерть была бы лучшей из благодетелей в данный момент.
Некоторое время назад у меня обнаружили рак.
Наверное, истории о таких "неприятностях" сотнями и тысячами в день заливаются во всемирную сеть, но моя история всё же отличается от остальных. Проявите терпение, господа и дамы, и вы поймёте, почему.
На самом деле я всегда боялась смерти. Да что там смерти - я жутко боялась боли. Стоило только представить, как боль штопором ввинчивается в моё тело, как по коже бежали мурашки. Именно поэтому я никогда не занималась не то что спортом - даже рукоделием. Максимум, на что я была способна - бисероплетение и макраме. О вышивках с их иголками даже заикаться не стоило.
А когда врач, даже не пытаясь скорчить сочувствующую мину, говорил мне о том, что вылечить меня не удастся, о том, что болезнь прогрессирует необычайно быстро и через год-полтора я угасну (слово
"умру" я не могла проговорить даже про себя), я почувствовала, как мир рушится.
Пошатнулось всё. Мировоззрение в особенности.
Я перестала делать различия. Нет, серьёзно. Я просто поняла, что больше не могу косо глядеть на геев или негров, на азиатов или фашистов. Я просто не понимала, почему фактически на пустом месте должна возникать какая-то неприязнь к кому-то. Постепенно меня даже покинуло чувство зависти. Эмоции оставили меня окончательно, не ушло лишь глухое, тяжёлое раздражение, укоренившееся в моём сознании настолько, что я и не представляла, как могла раньше жить без этой ворчащей в глубине души тихой злости.
Всё это произошло за какой-то месяц. Жалкий, никчёмный месяц, в течение которого я переосмысливала и себя, и окружающий мир.
А потом начался процесс "увядания". Кожа с каждым днём всё бледнела, глаза ввалились, а волосы начали сечься. Я больше не могла долго ходить быстрым шагом - по истечении какого-то времени начинала приходить боль. Болело всё. Каждая клеточка моего чёртового тела. Большое зеркало в прихожей я завесила глухой бархатной тканью, откопанной на антресолях. Вообще в квартире бабушки, оставленной мне после её смерти, можно было найти много чего интересного. Только загвоздка была в том, что меня это больше не интересовало. Питаться стала через раз. Бесило всё. Частыми гостями стали неожиданные вспышки ярости и беспредельного счастья. В голове в такие моменты бил набат, по вискам словно колотили маленькими молоточками. В один день и вовсе я психанула - подстригая ногти, я неожиданно возненавидела себя. Не знаю, было ли подобное нормальным и обуславливалось ли неравномерной выработкой ферментов больными железами или пошатнувшейся психикой, но ненависть к собственному телу, в котором я была заточена, затопила меня, и я буквально воткнула ножнички себе глубоко в бедро. Боль, которую я так боялась с самого детства, отрезвила меня, не дав сорваться вновь. Я с лёгким недоумением смотрела на окровавленные ножницы, на струйки крови, стекающие по ноге, и улыбалась грустной улыбкой.
Свихнулась. Как есть свихнулась.
В тот же вечер, лёжа под одеялом и ковыряя ранку на бедре пальцем, не давая ей зажить или хотя бы покрыться корочкой, я призналась сама себе, что нашла свой якорь, который не позволит мне сорваться в самый неподходящий момент.
Этим якорем оказалась столь ненавистная мне боль.
На то, чтобы осознать это, мне потребовалось два месяца.
Дальше - хуже. Меня попытались госпитализировать, но я категорически отказалась. Меня затаскали по больницам и юридическим конторам, уверяя, что опухоль неоперабельна и без должного ухода я загнусь раньше, чем ожидается. Я уже не помню, как отбрыкивалась от этих прилипал. Я хотела прожить последние мгновения своей жизни, а не просуществовать на больничной койке. Кажется, даже пришлось пару раз кинуть кому-то на лапу взятки, чтобы они от меня отвязались.
Карточка вошла в оборот. Моя любимая кредитка, на которой копились мои денежки много лет, стала для меня спасением. А я потихоньку стала сворачивать дела фирмы. Готовила себе преемника, подписывала необходимые бумаги, оставляя на пульте управления потную ладошку своего толкового секретаря. Как раз вовремя поступило предложение влиться в более значимую компанию, сделав фирму одним из филиалов межконтинентальной сети.
Отказаться было бы необычайно глупо, не правда ли?
А ещё меня теперь повсюду преследовала боль. Она стала моим спутником жизни, да и я воспринимала её теперь, как что-то неизбежное. Вот уж не думала, что в тридцать пять лет начну резать себе руки и ноги, украв для этого в больничке скальпель.
Ну а что? Кухонным ножом кромсать себя не хотелось, увольте. Порезы от бритвы хоть и были поначалу болезненными, но быстро заживали, оставляя после себя буквально через пару минут лишь зуд и покалывание. Это мне не подходило.
Колоть руки и бёдра булавкой тоже не помогло. Напротив, чувства ещё больше набирали обороты, и последний эксперимент на этой почве закончился тем, что в своём собственном кабинете, не контролируя себя, я опрокинула два шкафа с бумагами, разбила компьютер последней модели и расфигачила голыми руками окно. Именно это и спасло меня - глубокие порезы от осколков, торчащих из рамы, причинили мне столь необходимую боль. Я словно сбросила красную пелену с глаз, оглядывая разгром вокруг и своего секретаря, спрятавшегося в уголок за письменным столом и подвывающего на одной ноте.
Как оказалось позже, его зацепило одним из падающих шкафов, когда он входил "поинтересоваться, с чего вдруг такой шум". В результате у него оказалась сломана ключица и пара трещин в костях стопы.
После этого я твёрдо уверилась в том, что мне лучше не показываться на людях.
Но моего мнения никто не спрашивал.
Прошло ещё три месяца, документы были подписаны, а мне всё не давали покоя.
Постепенно я стала радоваться мелочам. Закат, восход... Это являлось для меня настоящим поводом для радости. То, что я застала новый день, не уйдя в серую загробную даль, было для меня лучшим поводом улыбнуться.
Руки и ноги были искромсаны вдоль и поперёк. Порезы уже не успевали заживать, а чтобы выйти из дома хотя бы за продуктами, мне приходилось обматываться сперва бинтами, а потом пищевой плёнкой, чтобы не дай боже никто не увидел моей слабости, выступившей капли крови сквозь ткань. Вся сила воли уходила на то, чтобы не морщиться и не постанывать от боли при каждом шаге.
Сотни, тысячи шрамов на душе и на теле. От меня постепенно отказывались все. Отец жил за границей, совершенно не интересуясь моей жизнью. Когда я сказала ему по скайпу, что умираю, он с минуту фальшиво "выражал соболезнования", а потом внезапно подхватился с места, утверждая, что забыл сходить в магазин за памперсами для внуков. Я же осталась сидеть перед ноутом, уставившись в одну точку.
Брат даже не стал меня слушать. Сказал, что он сейчас на Кипре, и что роуминг может лишить его значительной суммы денег.
Мать умерла три года назад.
А я поняла, что вся моя жизнь - простой пшик, пустое ничто, не принёсшее мне удовлетворения открывшимися ранее возможностями. Потом у меня была истерика. Я хохотала, захлёбываясь слезами.
Сама я очень изменилась. От некогда эффектной рыжей стервы, коей я раньше была, осталась лишь блёклая тень с непрокрашенными корнями волос. Тело исхудало, руки и ноги напоминали спички. Теперь я выглядела как подросток с худым телом, тонкими запястьями и щиколотками, изрезанными и искромсанными.
Только вот резала я себя не потому, что "жизнь - дерьмо", а потому, что как раз жизни-то у меня и не было.
В этих заботах прошло два месяца.
Дальше - хуже. Я уже не резала себя. Просто не было необходимости - боль уже всегда была со мной. Постоянно болела голова. В груди то и дело сжималась огненная рука, заставляя меня едва не выплёвывать лёгкие в судорожном кашле.
Пришлось госпитализироваться. Под действием препаратов голова гудела, сознание то и дело уплывало от меня. Я почти круглые сутки корчилась или вопила от боли, поэтому персонал клиники предпочитал "вырубать" меня сильнейшим снотворным. Им не было дело до того, что от подобных медикаментов мне становилось только хуже.
Потом пришли галлюцинации. Повсюду виделся какой-то абсурд. Почему-то больше всех я любила чёрную лисицу, которая приходила ко мне в бреду. Она приходила, практически прогоняя остальные бредовые образы, укладывалась ко мне на грудь, сворачиваясь клубочком. Минуты три она лежала спокойно, а я наслаждалась спокойствием. А потом приходили жуткие головные боли, длившиеся не меньше часа.
Апогеем для меня стал момент, когда в моих собственных галлюцинациях огромная змея загрызла ту лисичку, после превратившись в чёрное облако, из которого капала кровь. Странно...
Я рыдала. Потеря лисички стала для меня горем куда большим, чем собственные проблемы. Когда я попыталась объяснить медсестре, что произошло и почему я так убиваюсь, она покивала головой и вновь усыпила меня с доброй улыбкой на губах.
В подобном бреду прошли ещё три месяца.
А потом повторился уже пройденный этап - наступила апатия. Было плевать на всё. Я исправно кушала кашку и гадила в утку, равнодушными глазами смотря на посетителей и медперсонал. Изредка я опускала взгляд на своё тело. Кожа высушилась, пожелтела, став похожей на пергамент, суставы выпирали, а все жилы и венки буквально просвечивали. Неопрятные патлы волос грязно-русого оттенка свисали вдоль лица, а ногти были обломаны.
Неприятное зрелище.
А одной ночью я просто открыла глаза, совершенно внезапно проснувшись. Сознание было ясным, в глазах не рябило, и даже отголоски боли не причиняли неудобства.
Перед моей кроватью парило что-то. Это нечто было в чёрном балахоне, очень худым и обманчиво хрупким. Не было ни зловещей ауры, ни всеподавляющей мощи предстоящего мне посмертия. Просто фигура. Просто в плаще. Если бы во мне не было столь непоколебимой уверенности, что это сама Смерть, я бы приняла этот маскарад за глупый розыгрыш.
Но уверенность была.
Фигура заинтересованно наклонила голову в плаще к плечу. Словно
заинтересованный мальчишка... Интересно, почему я вспомнила строчку из книги? Наверное, в тот момент мне стало на всё наплевать.
Я просто устала. Устала мучиться, испытывать боль, страдать... Надоело.
Как я уже говорила, Смерть была бы лучшей из доступных мне благодетелей.
Поэтому я, растянув иссохшие губы в подобии улыбки, протянула Ей свою тонкую, жёлтую руку.
Из рукава балахона показалась тонкая, белоснежная рука с длинными и грязно-жёлтыми не ногтями уже, а когтями. Я без сомнений, без сожалений вложила ладонь в руку Смерти, отдаваясь её воле, не переставая улыбаться.
Наконец-то весь этот кошмар закончится.
Почему-то я, смотря во тьму под капюшоном плаща, была уверена, что Предвечная Госпожа улыбается мне в ответ.
***
С этого и началась моя новая история, полная горестей, радостей, счастья и ненависти.
Воистину, Смерть - лишь начало чего-то нового.
***
В ту самую предрассветную минуту умерла Марина Алексеевна Ринчук. Где-то в параллельном мире спустя полгода открыла глаза Мириам, чьё существование было благословлено Магией, Фортуной и Смертью.
А вот Жизнь была категорически против инородного элемента в этом мире. Но ей ничего не оставалось, кроме как согласиться с сёстрами, что при таком раскладе Игра станет намного интереснее, а ставки поднимуться во много раз.
