***
Дерек ненавидит свой ветхий, полусгнивший дом и одновременно любит его до боли в груди, которая порой становится воистину невыносимой. В голове Хейла часто — гораздо чаще, чем полагается волку с каменным сердцем — всплывают воспоминания о днях, когда дом был наполнен детским смехом и запахом жареной курицы. О днях, когда на этот запах по деревянному полу сбегались три пары маленьких пяток, когда вся семья собиралась за столом и весело звенела вилками. Сейчас этот самый пол покрыт толстым слоем пыли и опавших листьев, спокойно проникающих внутрь дома через разрушенную крышу. Лестницы скрипят так, будто по ним не ходили уже сотни лет, а каждая доска отдаёт тошнотворным запахом гниения. Да и весь дом словно пропитался дымом, так и не выветрившимся за десять лет. Дерек ненавидит сюда возвращаться. Ненавидит спать на полусгоревшей кушетке, местами покрытой плесенью; есть жирную пищу быстрого приготовления; мыться под редкими дождями. Эта жизнь стала привычной, но так и не полюбилась доморощенному, когда-то обожаемому всеми волчонку. Дом он мог бы исправить за пару недель. Благо, мать оставила ему немалое наследство — непонятно откуда взятое, конечно. Но что-то внутри скулило и скреблось когтями каждый раз, когда Дерек даже в мыслях касался ремонта. Он не мог отпустить прошлое, как бы сильно ни старался. Ни тёмные волосы матери, всегда пахнущие ромашковым мылом, ни тонкие руки сестры, поднимающие его в воздух, ни самого себя — такого наивного и счастливого в те годы. Дерек держался за прошлое — за семью и за этот дом — потому что мысли о них согревали волчью душу, приносили хоть какое-то умиротворение в его неспокойное бытие. Вот только счастья эти воспоминания давно уже не приносили. Хейл будто застрял в серости между ярким минувшим и размытым будущим; застрял в настоящем, не готовый двигаться вперёд. А потом Дерек встретил Стайлза. Раздражающего, шумного, невыносимо болтливого, но превращающего настоящий момент, эту самую серость, в тихую и сияющую звёздную ночь. Стайлз не ждал от Дерека ничего: не просил измениться, не задавал ненужных вопросов и не лез в волчью душу. Этот худой парнишка, покрытый родинками от макушки до пяток, просто позволял Хейлу сидеть рядом и молчал, когда это было так необходимо. И способность Стайлза чувствовать мгновение казалась Дереку бесценной.***
Сейчас волку было откровенно паршиво. Последние 24 часа для Дерека прошли в мучительной агонии, сменявшейся болезненно яркими галлюцинациями. Рана, нанесённая Альфой, заживала чуть быстрее, чем на обычном человеке, что очевидно было невыносимо медленно для оборотня. Дерек то открывал глаза, то снова падал в забвение, отчаянно пытаясь ухватить реальность за хвост. Проснулся он, когда на улице уже стемнело. Его бил озноб, что, однако, не мешало лбу гореть жарким пламенем. Видимо, пока Дерек лежал без сознания, произошло заражение крови, с которым организм до сих пор боролся. Все туловище было покрыто испариной, одежда промокла насквозь, а кончики пальцев заледенели так, что Дерек не мог ими даже пошевелить. Во всём теле чувствовалась непривычная, настораживающая слабость, почти немощность. В дополнение ко всему живот, покрытый налетевшими с деревьев сухими листьями, недовольно урчал. Кажется, Дерек не ел около двух суток. Единственное, чего хотелось измученному волку — это принять горячий душ и лечь спать на поверхность, хоть немного более мягкую, чем эта замёрзшая земля. Перед глазами его появилась просторная кровать Стайлза, вечно устланная простынями небесного цвета, душевая кабинка, слишком узкая для могучего разворота плеч Хейла и набитый едой низкий холодильник. Живот снова заскулил от голода, и Дерек стиснул кулаки. Оставаться здесь в его состоянии всё равно было очень опасно — в любой момент могла нагрянуть вездесущая полиция, если не кто-нибудь похуже. Поэтому Дерек сжал зубы, чтобы не закричать, и поднял себя на ноги. В глазах моментально потемнело, и он привалился к ближайшей стене. Стояла кромешная тьма, да и Дерек плохо понимал, где находился. Так, Хейл, пора включать свой нюх. Он задвигал ноздрями, пытаясь уловить знакомый запах мятного шампуня и молотой корицы. След вёл на юго-запад, и Дерек, шатаясь, направился в этом направлении. Запах привёл его к знакомым деревянным стенам, окружённым скопищем пожелтевших деревьев. Волк из последних сил взобрался по доскам на подоконник комнаты Стайлза. Мысль о том, что сейчас он наконец-то сможет дать отдых своему уму и телу, грела изнутри горячим солнечным шаром. Дерек соскочил с подоконника и осмотрелся. Комната была пустая. Волк в недоумении заглянул в ванную и спустился на первый этаж — никого. Душ был на месте, как и холодильник с кроватью, но в груди Хейла всё равно разлилось едкое разочарование, причину которому он предпочёл не искать. Вернувшись в комнату, Дерек принюхался, пытаясь различить чужой запах среди знакомых, уловить хоть какие-то признаки того, что Стайлз пропал, а не ушёл на очередную подростковую вечеринку, забыв про лежащего в холодной грязи раненого оборотня. Но в комнате все было по-прежнему: смятые простыни, детские постеры и недопитая чашка чая с корицей на письменном столе. Неожиданно Дерек почувствовал, что невообразимо устал. Он сел на кровать и попытался восстановить сбившееся дыхание. Принять душ, поесть и лечь спать, вот о чем нужно было думать — а не волноваться, куда запропастилась его болтливая проблема. Дерек провёл рукой по лицу и тяжело встал. В таком состоянии он не мог помочь не только Стайлзу, но и самому себе. Поэтому Хейл, теснясь в душевой кабинке, смыл со своего тела грязь и кровь, проглотил пару кусков холодной лазаньи и устало свалился на чужую постель. Чуткое обоняние уловило пьянящие запахи чистого белья и молодого тела. Дерек вдохнул полной грудью, веки его дрогнули и закрылись. В сознании всплыла пара широко раскрытых глаз медового цвета, и голос матери запел знакомую с самого детства колыбельную.***
Я чертовски долго стою перед чуть покосившейся входной дверью, в хмельных поисках нужного ключа. Перед глазами всё расплывается, будто в лобовом стекле Уиллиса в дождливую ночь. Наконец, замок поддаётся, я переступаю через порог и тут же спотыкаюсь о пару больших отцовских сапог. Размахиваю руками, каким-то чудом умудрившись сохранить равновесие, и перевожу дыхание. Не упал. Одобрительно и резво кивнув самому себе, я снова начинаю качаться и таки лечу лицом вниз. Виртуозно, Стайлз. Тебе вымощена дорога в акробаты. Я медленно и осторожно поднимаю себя с пола. Отец может быть дома, проносится в затуманенной алкоголем голове. Поэтому я снимаю кроссовки и на цыпочках поднимаюсь на второй этаж. Абсурдность этого доходит до меня не сразу. Ну и что, что пару секунд назад я с оглушительным грохотом умылся в отцовской обуви? Я останавливаюсь и прислушиваюсь. Вокруг стоит ватная тишина. Я опускаю пятки на деревянный пол и двигаюсь к себе в комнату. У отца ночная смена. Последние два месяца для меня это значило лишь одно: безмолвные вечера хорошего кинематографа, сопровождаемого лёгким волчьим дыханием. Но сегодня Дерека нет и не будет. Сквозь дым, заполнивший все тело, я чувствую лёгкое покалывание в груди. Почему меня вообще это волнует? Хейл — взрослый мальчик, и может сам справиться со своими проблемами. Я, словно собака, мотаю головой из стороны в сторону, стараясь избавиться от токсичных мыслей. В комнате непривычно темно: луна скрылась за сгустками облаков, прячась от воющей где-то вдалеке стаи. За это её нельзя винить: я и сам с удовольствием бы спрятался в ночном небе от всего сумасшествия, происходящего в этом маленьком, но беспокойном городке. Но остаётся лишь забраться под одеяло и надеяться, что утро не принесёт новых проблем, а лучше — и вовсе не наступит. В поисках кровати, моё тело врезается во все углы, опасно раскачиваясь из стороны в сторону, а руки слепо хватают воздух. Наконец, ладони обхватывают лакированную спинку. Тяжёлыми движениями я сажусь на угол кровати, снимаю с себя всё, кроме нижнего белья, и бросаю к открытому шкафу. От этого незначительного усилия голова заходится кругами. Похоже, душ откладывается до утра. Всё тело ломает от столпившихся во мне переживаний и от безграничной усталости. С тяжёлым выдохом я откидываюсь на простыни. И врезаюсь во что-то, по жёсткости похожее на глыбу льда. Моё дыхание сбивается от волнения, и к горлу подступает тошнота. Я вскакиваю, вглядываюсь в лицо лежащего рядом со мной человека и прикладываюсь ухом к его горящей груди. Оттуда доносится слабое, но уверенное сердцебиение. Я облегчённо ударяюсь лбом о его ключицы, пытаясь привести дыхание в норму. Беспокойство багровой волной покидает моё тело. Из горла вырывается короткий смех, отдающий внутри сладким облегчением. Живой. Ты живой, волчара, чёрт тебя дери. Я кладу руку Дереку на покрытый испариной лоб. Разве раны не должны были уже залечиться? Тогда почему оборотень всё ещё лихорадит? Я снова поднимаюсь и бесцеремонно закатываю серую футболку Дерека до самой груди. Между тремя парами идеальных кубиков виднеются пять глубоких следов от когтей. Они кажутся почти неестественными на фоне стройного тела, которое я каждый раз пожираю глазами. Цель визита под волчью одежду моментально вылетает из головы. Давно созревшее в трезвом сознании и катализированное Джеком Дениелсом желание тяжёлым молотом обрушивается на мою черепную коробку. Бороться с ним нет никаких сил, и я просто падаю в соблазняющую темноту необдуманных поступков. Осторожно, одними кончиками пальцев, я начинаю водить по его животу. На волчьей коже под каждым из холодных прикосновений мгновенно появляются мурашки, от которых сердце моё заходится в бешеном ритме. Голова будто ещё сильнее заплывает туманом, не оставляя благоразумию никаких шансов на отвоевание штурвала. Поддавшись необъяснимому порыву, я наклоняюсь и провожу языком по одной из кровавых отметин, слизывая солёный вкус с разгорячённого тела. Говорят, в нашей слюне содержатся ферменты, способствующие заживлению ран. Именно так я планирую объяснить Дереку свой язык, поднимающийся вверх к его шее, оставляя за собой мокрую дорожку. Именно эти слова слетят с моих губ, когда Хейл схватит меня за глотку и разорвёт её своими клыками, как и обещал. Именно так я буду оправдывать свою собачью покорность смерти от его рук. Но в данный момент, в это восхитительное «сейчас», мои губы не способны произнести ни звука, не способны даже на секунду оторваться от изумительной, покрытой каплями пота бледной кожи, пахнущей моим мятным шампунем. Я поднимаюсь к лицу Дерека и пробую на вкус его щетину, провожу языком по острым скулам, оставляю неосязаемый поцелуй ямочке над верхней губой и… замираю. Одно мне ясно, как белый день: пойду дальше — и обратно не вернусь. Губы Дерека, суховатые и потрескавшиеся, испускающие непередаваемый аромат, зашевелились во сне. Я заколдованно смотрю на их неровные движения и тяжело дышу. Алкоголь правит парадом безумства в моей голове, выпуская фокусников и фейерверки. Я наклоняюсь всё ближе к покрасневшим губам Дерека, стараясь успокоить своё сердце и совесть. Что в таких случаях говорят себе люди? Лучше сделать и жалеть, чем также жалеть, но не сделав. Я качаю головой, удивляясь самому себе. Сожаления копились во мне со дня смерти матери, оглушительным жужжанием перекрывая все легкомысленные желания. И больше всего я боялся добавить к этому улею новую пчелу, поддавшись этому сжигающему заживо искушению. Но если бы не было завтрашнего дня, Дерек, если бы сегодняшняя ночь в этой тесной тёмной комнате стала моим последним воспоминанием, я бы разбудил и вылизал целиком площадь поверхности твоего тела. Посмотрел бы, как ты выгибаешься от наслаждения, поддаваясь моим настойчивым прикосновениям. Я раскрывал бы твои губы своими и выпускал закушенные и удивлённые волчьи стоны себе в трахею, ловя каждый сантиметр твоего сбившегося дыхания. Я бы освободил твоё живое тело от этих бесполезных тряпок и не разрешил бы одеться снова. И если бы ты только позволил, Дерек, я отдал бы тебе всего себя без остатка. Ушёл бы с тобой в лесную дубраву, ни разу не оглянувшись. Я наклоняюсь ещё ближе и кончиком языка, почти невесомо провожу по губам Дерека, пытаясь распробовать их как следует; уловить пихту, создающую пришедшийся мне по вкусу запах. Но прежде чем я успеваю хоть что-то почувствовать, тело Хейла переворачивается на бок, безжалостно скидывая меня с голого живота. Сильная рука приковывает к намокшим простыням и не даёт даже дёрнуться. Я предпринимаю слабые попытки вырваться, но вскоре сдаюсь. Да и куда мне рваться? Моё место — здесь. А может, Дерек, и твоё тоже. Я непроизвольно зеваю. Тревожные сутки, проведённые в утомительном беспокойстве о судьбе волчары, дают о себе знать. Туман полностью завладевает моей головой, и водоворот вконец смешавшихся мыслей тяжело оседает внутри черепа. Но когда большая ладонь устраивается на моем животе, все волнения уносит оттуда одним сильным порывом. Сквозь наваливающийся сон я чувствую, как недоверчивый волчий нос чуть ощутимо утыкается мне в щёку. Кажется, Дерек, мы пропали в тот самый хмурый летний день, когда встретили друг друга.