wrong

Обжиматься на узкой гостиничной кровати вправду неудобно, но горячо. Они сняли этот номер в случайном мотеле на целые сутки, хотя оба прекрасно понимают, что вряд ли смогут пробыть вместе чуть дольше чем пару часов. Донсона дома ждёт тихая мирная семейная жизнь: милая жена, подруга детства, за просмотром какой-то очередной сопливой дорамы. Спящая маленькая дочка с глазами настоящего ангела, что души не чает в радужных единорогах. И просто-напросто то заветное, о чём, наверное, мечтают все мужчины в его возрасте. Ким же, кажется, больной на всю голову – ему каждый чёртов день мерещится смуглый парень с жёсткими выбеленными волосами и его яркая татуировка на всю крепкую спину. Ю Сандо – это резкий запах крепкого кофе с привкусом алкоголя, громкая современная музыка и кожаная куртка, мелькающая среди пьяного народа в шумном клубе. Ему нравится безумная свобода, грубые перепалки со старым другом, барменом Хёсаном, и, конечно же, секс, где скрыты и без того неизвестные лица. Ким Донсон – это стабильность дневной жизни, постоянные быстрые звонки с работы, когда никого нет рядом, и заговорщическое ' может, встретимся сегодня? '. Он слишком зависим от одного только бархатного голоса – по телу предательски проходятся мурашки, когда младший устало зевает в трубку после бессонной ночи и озлобленно бурчит что-то про совесть. Ю Сандо – это неожиданно обиженное ' мне надоели такие недоотношения, хён ', когда тонкие нити алого цвета натягиваются сильнее обычного. Но они вновь и вновь встречаются в четырёх стенах какого-то мотеля с отвратительным зелёным освещением, потому что телефон каждый раз передаёт этот тихий шёпот ' я люблю тебя, эй ' без даже самых глупых ошибок. А смуглый юноша где-то скромно улыбается. Ким Донсон – это на самом деле странный человек, который живёт сразу на две стороны. Он оставляет себе часть жалкой зарплаты, чтобы затем втайне перевести на карточку младшего – ' купишь себе что-нибудь, хорошо? '. А совесть так больно отдаёт в живом сердце, когда он с серьёзным выражением лица врёт милой жене, что опять задержался на работе, – в сознании звучит родной голос Сандо. – Хён, ты меня слышал? Но вместо ответа Донсон только сильнее обнимает Ю за плечи и целует в грубую ткань футболки на груди. От младшего всё так же чувствуется приятный кофейный аромат вперемешку с каким-то алкоголем – кажется, он не спит нормально уже несколько суток подряд, а Ким слабо улыбается на чужой тяжёлый вздох. Он хотел бы прильнуть к пухлым губам друга и сказать спокойное ' слышал '. – Нет. Ю Сандо – это сгусток упрёка в чёрных глазах, когда можно было бы просто принять всю их странную реальность цвета зелёных стен комнаты. Он медленно разрывает долгие касания, поднимаясь с кровати, и снисходительно качает головой – Донсон неотрывно наблюдает за удаляющейся к окну спиной. Под плотной тканью футболки скрыто несколько мелких, ещё подростковых татуировок, сделанных по глупости, и та – подарок старшего. – Хён, почему у нас продолжает происходить то... – Ю не оборачивается. Ему незачем замечать на себе спокойный взгляд Донсона. Тяжёлый вздох. – что происходит? И ответ, это до глупости очевидное ' потому что любовь ', остаётся всё так же невысказанным. Как жаль. Сандо лишь устало смотрит в безлунную ночь через заляпанное кем-то окно и не может сдержать слабую зевоту. После нескольких дней ужасного, со слишком реальными кошмарами сна так сильно болит тело: у него в душе очередные микровойны, где до безумия хочется человеческого тепла и этих мягких губ старшего на своих. Всегда. Вопреки былым устоям. – У меня же семья, – Донсон шумно поднимается вслед и виновато проводит левой рукой по тёмным волосам. Обручальное кольцо с гравировкой женского имени было снято ещё на пороге дешёвого номера, чтобы не было вправду совестно за собственную измену. Какой уже раз? Кажется, миллионный. Это будет продолжаться целую вечность – в жуткой тишине слышится биение двух разных сердец. А Ким даже точно не помнит, когда в первый раз повстречал смуглого юношу с пугающими чёрными глазами и наигранным безразличием в их глубине. Когда заметил его среди пьяной толпы в каком-то клубе после чёртовой работы в душном офисе – Донсону была необходима срочная разрядка, а для Ю всё стало лишь обычным развлечением. Привычным томным ' ночь вместе и ничего более, парень ' сквозь дурманящую музыку самого гнилого места в мире. – Ну, тогда будь со своей семьёй, – бархатный голос Сандо предательски вздрагивает, а сам смуглый юноша только вновь качает головой. Его разрывает изнутри от одних только мыслей об настоящем уходе единственного, по-настоящему важного человека. – Я уже устал быть просто любовником, когда тебе снова надоедает обыденная жизнь и хочется почувствовать что-то новое. Отдохнуть. Ю Сандо – это резко сжатые кулаки и давно порванные нити стального терпения. Он прикрывает глаза и аккуратно касается лбом холодного окна, оставляя на стекле вместе со следами и горькие, просто непролитые слёзы. Младший, кажется, окончательно потерял тот чёртов момент, когда обычные встречи ради необычного секса превратились в эту ноющую боль в груди. Наверное, они зависимы друг от друга. Да. Ким Донсон – это неторопливые босые шаги в пустой комнате; крепкие объятия со спины и запах мужского одеколона, который совсем недавно ему купила жена. Он нелепо целует Ю в сведённые вместе лопатки, наивно пытаясь убрать напряжённость, и аккуратно кладёт голову на чужое плечо. В такие редкие моменты можно услышать, как живые сердца бьются в унисон – кажется, магия. – Не говори глупости. Я ведь тебя люблю, – улыбается уголками губ старший и слабо смеётся на самое ухо, крепче прижимая к себе своего Ю. – И ты же понимаешь, что если бы не семья – моя дочка, – то мы были бы вместе. Наверное, это настоящая правда, а в животе у Сандо всё скручивается от то ли горького разочарования, то ли надежды-наслаждения – чёртово ' люблю '. Тогда как он сам вновь резко вырывается из таких мягких объятий и, опираясь руками на холодное окно, оборачивается к старшему. В чёрных глазах слишком взрослое понимание перемешивается с юношеской ревностью, а в горле застревает грубое ' так брось их ради меня '. Но Ю, наверное, никогда не сможет проговорить эти болезненные слова. – Хорошо, что хоть у тебя есть семья, хён, – шепчет он себе под нос, но до самого Кима доходит лишь тихое ' хён '. Потому что в карих глазах Донсона странная собачья преданность, от которой юноша не может сдержать улыбки, – старший берёт смуглую ладонь в свою и мягко целует, аккуратно задевая выступающие вены. До безумия нежно. И так удивительно непорочно для такой очередной ненормальной ночи в дешёвом мотеле. Ю Сандо – это вечная свобода без собственного родного дома; скрытая в непроглядной тьме души печаль от одиночества и человеческое, столь естественное желание быть любимым. Поэтому он лишь внимательно смотрит – без этой улыбки. Словно они в далёком прошлом при свете неоновых вывесок клуба. Как в первый раз. Просто Донсон – он лишь дурак. – Я очень хочу тебя. И проговаривая срывающиеся слова, Ким резко хватает юношу за выжженные белые волосы на затылке, отдёргивая голову немного назад и оголяя острый кадык. На его устах дурная улыбка желания – пальцами свободной руки он пробегает по смуглой шее, ощущая странный холод тёмного тела. Далёкое ' это значит горячее сердце, хён '. А Донсон уже жадно припадает губами, прикусывая зубами нежную кожу и привычно оттягивая до ярких засосов, которые никто не будет даже прятать. Младший свободен в этом пустынном мире, и только друг Хёсан посмеётся на следы ночной встречи. Тихий вздох Сандо – целая мелодия. – Осталось мало времени, – почему-то равнодушно проговаривает он, послушно следуя за старшим к кровати и переплетая пальцы в замке. Вновь просто секс. Ладно. А Донсон уже усаживает Сандо на самый край, неловко зализывая место укуса, и поспешно стягивает с него футболку – на крепком смуглом теле завораживающие узоры ярких красок. Пугающе чёрные лозы растений с острыми шипами переплетаются на спине вместе с кроваво-алыми цветами роз, и Ким ничуть не жалеет, что когда-то сам уговорил юношу на новую татуировку поверх старых. Ю просто красивый со всей экзотической внешностью. Удивительный. Старший же опускается на колени перед юношей, игриво проводя руками по ногам, из-за чего Ю невольно дёргается, подаваясь вперёд. У Донсона, как всегда, свои странные фетиши, понятные лишь ему самому, – он поднимает правую ногу Сандо и медленно закатывает штанину по щиколотку. Ему нравится эта дурная разница их температур, и если внутри старшего настоящий пожар от чувств, то на лице Ю только какое-то пугающее спокойствие. В чёрных глазах вновь контроль всех эмоций, а Ким лишь влажно целует выступающую на суставе косточку. – В твоём возрасте думают, как правильно воспитать детей, а ты всё так же стоишь на коленях ради обычного секса, – горько усмехается Сандо, внимательно наблюдая за чужими действиями из-под полуоткрытых век. И всё это так привычно, что Донсон даже не слушает вообще-то не особо обидных слов, вдыхая тянущийся даже сейчас аромат кофе. Он проводит крепкими ладонями по ногам вверх, ловко цепляясь пальцами за холодную пряжку ремня, – во взоре юноши привычное понимание. Просто любовники. А младший неожиданно мажет по чужим губам своими и с той же усмешкой позволяет стянуть с себя джинсы вместе с нижним бельём без каких-либо проблем. Ю Сандо – это произведение искусства нескольких долгих столетий, что поймёт далеко не каждый человек. Под грубой одеждой бунтаря по ночам спрятано прекрасное тело, которое сейчас может касаться лишь сам Донсон: он проводит ладонями по голым аппетитным бёдрам и до синяков сжимает пальцы, ловя звучный вздох. А затем, нежно целуя внизу подтянутого живота, поднимается всё выше и выше, невольно заставляя Сандо соприкоснуться спиной – татуировкой диких роз – с белоснежной простыней на кровати.  Ким Донсон – это открытое желание в блестящих карих глазах; крепкие, с проступающими венами руки, которые обжигают не хуже пламени рыжего огня, и хриплое ' хочу ', когда от возбуждения трудно даже дышать. Он же привычно придавливает чужие запястья к узкой кровати и ложится туловищем на Ю, не разрывая влажный поцелуй. Перед глазами цветные разводы. Кажется, в очередной раз чувствуется дурманящий привкус украденного у бармена Хёсана виски. А смуглое тело всё такое же мертвенно-холодное. – Думаю, тебе тоже надо раздеться, хён, – отрезвляет от безумно пошлых мыслей голос, раздавшийся, кажется, прямо в голове у Кима. Сандо высвобождает одну руку и подцепляет кофту старшего, ловко и так привычно стягивая её с широких плеч – бледная кожа уже давно не видит солнечного света и чего-то кроме света грязного мотеля. В заднем же кармане джинсов, как всегда, лежит пачка презервативов – Донсон отрицательно мотает головой, убирая тёмную чёлку с лица, и стаскивает с себя оставшуюся одежду, вновь касаясь пухлыми губами до уголка рта Ю. Ким Донсон – это полный контроль в моменты, когда хочется окончательно сорваться и не думать о мире за стенами какого-то мотеля. Он медленно склоняется над младшим и, широко улыбаясь, покрывает рукой чужой член, неотрывно смотря в смуглое лицо и хищно пожирая взглядом чёртовы скулы. Ким дразняще проводит по стволу и оставляет большой палец на уретре, делая массирующие движения, – наблюдает за реакцией друга и этим пошло приоткрытым ротиком. Ха. Ю Сандо – это уже давно изученные с кем-то другим позы в сексе, звучные, столь отрепетированные вздохи, от которых только сильнее подступает желание, и томное ' хён ' на всю пустую комнату. Он невольно прогибается в пояснице и смотрит своими чёрными-чёрными глазами прямо в хрупкую душу живого человека. – Чёрт... – Сандо невольно тянется руками и крепко сжимает пальцы на голых плечах старшего, лишь сильнее притягивая Кима к себе. Дыхание учащается от ласки члена, а Донсон лишь издевательски продолжает. – Давай сделаем тебе ещё одно тату, м? – добродушно смеётся он и проводит свободной рукой по лицу юноши, вырисовывая странные узоры на красивых скулах. Он проходится пальцами по губам младшего, который призывно и так пошло открывает рот, втягивая сразу несколько фаланг. – Тоже розы. Они тебе безумно идут. Сандо лишь хмыкает на сказанные другом слова и начинает медленно обсасывать пальцы, не отрывая томного взгляда. У Донсона на уме вновь фетиши – длинные чёрные лозы с по-настоящему острыми шипами так маняще бы смотрелись на этих скулах. Как можно больше. И на это вправду не жалко оставшихся денег – в такие безумные моменты Ким наконец забывает, что дома его ждёт вроде как любимая семья. Сейчас существуют лишь они. Больше никто. Ю Сандо – это пугающе чёрные глаза, что смотрят сквозь мёртвую плоть и ломкие кости; тонкая нить слюны, не желающая разрываться, и, конечно же, призывно разведённые в сторону ноги. Он слишком хорошо знает что будет дальше – прогибается в пояснице и бросает грубую усмешку в сторону старшего. Позор. Потому что Донсон продолжает гнить в своих ненормальных пошлых желаниях, целуя где-то внизу смуглого живота и вводя сразу два пальца. Он с хищным удовольствием наблюдает, как искажается лицо юноши, а послушное тело только сильнее выгибается. О, да. Из груди доносятся слишком правильные стоны, от которых на коже вместо мурашек целые войны. И старший улыбается чересчур странно даже для себя – не мучает, нет, но не касается комочка нерв. Ждёт, когда его начнут просить и вправду позорно умолять. Ю молчит. Ким Донсон – это хриплый голос от собственного возбуждения, нежелание ждать, когда у Сандо на самом деле привлекательное тело с восхитительными татуировками, и просто-напросто грубость, выходящая за рамки дозволенного. Поэтому чувствуя на своих аппетитных бёдрах крепкие ладони парня, Ю лишь сильнее разводит ноги в сторону и говорит спокойное ' давай '. Знает, но продолжает играть по чужим правилам, где всё давно перемешалось с привкусом похоти. Чей-то чёрной крови. И в него, после одного только слова, толкаются сразу на всю длину члена; внутри – узко, а времени для них двоих вправду мало. Донсон не выжидает и лишь мельком заглядывает в смуглое лицо юноши, начиная резкое движение и впиваясь крепкими пальцами в аппетитные бёдра. Он, кажется, даже не думает о самом Ю, показывая всю свою дурную силу в каждых диких толчках, от которых в груди всё меньше и меньше заветного воздуха. Сандо за свою, по его меркам, долгую жизнь слишком хорошо смог узнать, какого именно вида бывает секс, – и только будучи с Кимом, с ним происходит что-то совершенно другое. Кажется, это называется болью. А смуглый юноша даже не может точно сказать, от чего его рвёт изнутри сильней, – от этих резких движений Донсона, который закидывает себе на широкие плечи ноги Ю, чмокая куда-то в коленку. Или от того, что в карих глазах старшего лишь пелена азарта, – он видит перед собой только желание и ощущает это изъедающее чувство жуткого голода. Бархатные стоны, что разносятся по всей комнате, не могут заглушить жуткую пустоту отчаяния внутри, а громкое ' хён! ' тает где-то в свете ламп мотеля. – Я тебя люблю, – неслышно в ответ проговаривает Донсон, склоняясь к смуглой шее, и, не думая ни секунды, прикусывает кожу, оставляя привычный яркий след. Только вот Сандо уже не слышит необходимого признания. Он лишь прогибается в спине и дрожит всем телом, ощущая, как его в очередной раз трахают на не особо чистой койке в мотеле и как чёртов Ким наконец-то проходится головкой члена по простате. Потому что былая боль и мысли, что будет с ними двоими дальше, разом уходят на задний план, оставляя месту одному лишь наслаждению с привкусом какой-то гнили. В этот раз разлагает, кажется, сам Ю – он жадно ловит горячий воздух ртом и пытается скинуть влажную чёлку с лица, но только сильнее выстанывает что-то непонятное для самого себя. И если бы это был кто-то другой – да даже друг Хёсан, с которым вообще-то никогда не было и не будет, – то Сандо давно бы взял на себя главенствующую роль. Но с Донсоном почему-то хочется быть любимым. Просто вытраханным. – Хён. Сандо устало откидывает голову назад, оголяя острый кадык, – на смуглой коже нет нетронутого места, а Ким только вновь склоняется в движении, хищно кусая за проступающую венку. Ха. – Донсон. У Ю перед глазами рябь боли, и он может только прогибаться в спине – от каждого правильного толчка его всего словно прошибает током. Старший ловит свой кайф, тогда как Сандо уже чувствует, что больше не может – бархатный голос срывается в хриплое имя и он заканчивает без каких-либо касаний к члену. На губах же Кима лишь дурная улыбка. Донсон, кажется, хочет, чтобы этот грязный секс никогда не кончался – он не прекращает резких движений и, меняя угол, ускоряется. Так всегда. Обычные любовники – проклятая семья не более чем прикрытия, потому что за мутной пеленой в глазах Кима нет любви. Или её слишком много? Чёрт. – Хватит уже, хён, – устало бормочет Сандо, тяжело дыша и мысленно просит, наконец-то позорно умоляет, чтобы всё безумие прошло, оставшись лишь ничтожным воспоминанием. Ким Донсон – это сильные руки, которые оставляют синяки даже на смуглой коже; последний толчок внутрь с чужим, кажется, женским именем на устах и та заветная пустота без каких-либо мыслей после. Он лениво выходит из Ю, поглаживая напоследок щиколотки и вновь чмокая в выступающую косточку. Вновь всё треклятое искусство досталось ему одному – Ким опускается на узкую кровать и касается губами горячей скулы Сандо. – Я тебя люблю, – трепетно творит он и, кажется, тонет в понятных лишь ему чувствах, словно в густом море. Чёрные волны смыкаются над головой, а Донсон даже не сопротивляется, лишь сильнее цепляясь за голый торс младшего. В протухшем воздухе мотеля висят какие-то вечно немые вопросы. Мёртвый театр. Сандо давит из себя слабую улыбку, с горечью понимая, что больше не может позволить себе эти глупые недоотношения – будто чёртов щенок, брошенный где-то на грязной улице. Словно самая обычная шлюха. Разница лишь в том, что Донсон любит вправду слишком ненормально. Безумно. – Хён. Ю заглядывает в родное лицо, которое почему-то сейчас вызывает одно лишь отвращение, перемешивающееся со странной болью. Забавно. Кажется, они запутались во всём этом, как в колючих лозах кроваво-красных роз. Шипы распарывают гнилую плоть обоих, где Сандо во весь срывающийся голос просит остаться с ним хотя бы на целую ночь. На один жалкий день. А лучше просто навсегда. Но у Кима очередные неотложные дела и призрачный долг: – Мне пора к семье, – так глупо оправдывается он, прячась от реальной ответственности за хрупкими фигурами людей, до которых ему нет дела. – Давай, лучше увидимся завтра, и... – Нет. Ю вновь резко вырывается из медвежьих объятий, нервно проводя ладонью по взмокшим белым волосам. Хватит. Он прячет лицо за светлыми прядями и не может проронить ни слова вслух. Потому что говорить правду другому больно – признаваться самому себе куда более страшно. – Я ведь тебя люблю, – растерянно поднимается Донсон, обнимая младшего за опущенные плечи. И эти въевшиеся в смуглую кожу татуировки почему-то впервые обжигают до жуткого комка эмоций в груди. – Тогда уйди от семьи! Стань только моим! А в ответ лишь душащая тишина, которую Донсон так и решает прервать. – Ты даже не заметил её, – хрипит Сандо, медленно качая головой. Он переводит взгляд чёрных глаз на свою правую руку; на внутренней стороне запястье, поверх синих вен лишь ещё одна одинокая лоза, острые шипы которой рвут смуглую кожу. Кажется, реальная татуировка – старший с какой-то виной поджимает губы и читает имя, выведенное среди лоз на теле любимого Сандо: – Ким Донсон. Его, чёрт возьми, имя. – У нас, правда, какая-то слишком безумная любовь, – с усмешкой говорит Сандо, поднимаясь с кровати и вновь отводя взгляд к окну из комнаты ненавистного мотеля. – И если бы ты не был трусом. Если бы ты ушёл от своей семьи ко мне. Если бы ты признался самому себе в нашей любви, то, возможно, мы были бы вправду счастливы. Возможно. Ким Донсон – это нестабильность самых сильных чувств, что разрушают целые невинные судьбы; заломанные до жуткого хруста пальцы и тихое-тихое ' прости ' в пустой комнатке противного зелёного цвета. Потому что Ю Сандо уже решил всё сам и просто-напросто ушёл.