Джим Денди

— Остановись, Кенни, — повторяет Крейг чётче, но он всё ещё не в силах перестать улыбаться, а отстранить её… У кого поднимется рука её отстранить? — Кенни, я не дам тебе снова поранить Карен. Я не позволю тебе увести парня младшей сестры. Я вообще не люблю тебя, Кенни. Отойди. Я люблю Карен. И останусь с ней. Я ни разу не твой. Кенни тоже улыбается, когда делает пару шагов назад, потирая свои уставшие губы, и почти хохочет, когда спрашивает: — Чего? Так забавно это у неё получается, как-то карикатурно, по-деревенски: «Чаво?» Крейгу даже становится грустно, что он не любит её. — Я позвал тебя не для того, чтобы мы сошлись, — говорит он с улыбкой. Он знает, что надолго растянуть эту весёлость не получится, это последние её секунды, а впереди — очередные надрывные вопли и попытки плакать. — И не только для того, чтобы освободить Карен. Я хотел и освободиться сам. Убедиться, что не люблю тебя. — Убедился? — спрашивает Кенни. Она выглядит спокойной, только согнулась немного и прижала руки к животу, будто он внезапно разболелся. — Да, — говорит Крейг, — Ты потрясающая. Я подписываюсь под каждым добрым словом, что сказал тебе на ухо. Но Карен… Я правда полюбил её. Неожиданный поворот сюжета в пьесе, да? А с другой стороны, вполне типичный. Нашёл девчонку на замену, обращался с ней плохо, плевать трижды на неё хотел, и вдруг… Она очень инфантильная и испорченная. Но она хочет измениться. Я помогу ей. Карен может стать такой же хорошей и сильной, как ты. Если ты перестанешь преследовать нас обоих. — Но ты же через месяц в колледж уедешь, — заявляет Кенни. А ответа не ждёт. Разворачивается и шагает к двери так целенаправленно, будто собирается уйти прямо сейчас, не услышав и не вымолвив больше ни слова. Крейг делает невольный рывок вперёд. — Я же в Денвере учиться буду, это недалеко. Она сможет приезжать ко мне хоть несколько раз в неделю. А на выходные я сам буду приезжать! Да постой ты, Кенни! Он не знает, что ещё сказать ей. Если только, что глаза у неё маленькие. В самом деле маленькие. Вернее, они как-то слишком далеко друг от друга посажены, и это делает её похожей на глуповатую рыбку. Токен был объективно прав. А Крейг был настолько сведён с ума, что видел глаза Кенни увеличенными, точно сквозь лупу. Ему даже становится на миг страшно: вдруг и у Карен глаза вовсе не анимешные? Но он тотчас отбрасывает сомнения. За глаза Карен можно ручаться, они огромные. Может, Кенни каким-то образом пожертвовала ей половину от своих глаз? — Ты уедешь в колледж, а мне жить с ней, Крейг! — всхлипывает вдруг Кенни, припадая плечом к стене, — Ты вообще врубался, когда предлагал мне начать существовать, что вместе с этим советуешь мне исчезнуть? А куда я денусь? У меня никого нет. Все уедут — Стэн, Кайл… Никого не будет. Только я и Карен. А ты и её забрал. И себя не дал. Крейг! Крейг! Ты всё-таки мстишь за Джима Денди! Крейг, у меня же сердце теперь… разбито. — Она замолкает, погружая комнату в душную тишину. Замирает, как-то судорожно задумавшись, рот её содрогается, будто в безуспешных попытках глотнуть воздуха, — Нет, я всё-таки пойду за пистолетом!  Она снова разворачивается к двери, увереннее и стремительнее, чем прежде. На секунду Крейга охватывает страх. Кенни выглядит обезумевшей. Ему хочется крикнуть: «Пожалуйста, нет! Не надо!», но его лимит криков на сегодня исчерпан, да и какой смысл говорить с Кенни криком. Он слабо бросает ей в спину: — Не убивай себя. Это производит на неё оглушающее впечатление. Она кривит лицо в очередной попытке заплакать, но у неё опять не получается, и на замену слезам приходит громкое дыхание полной грудью. Крейг знает основы вегетатики: такое дыхание не успокаивает, а лишь усиливает ощущение паники и способствует выбросу адреналина — гормона стресса. Крейг делает шаг вперёд, собираясь помочь Кенни дышать ровнее, иначе она окончательно потеряет контроль над собой, но в этот момент дверь в комнату распахивается. Входит мама с сумкой Кенни в вытянутой руке. Входит так уверенно, будто именно теперь почувствовала угрозу и решила нарушить границы Крейга вопреки своим невмешательским убеждениям. Ему хватает секунды, чтобы отвернуться к окну, пряча избитое лицо. Не стоит шокировать маму. Он потом что-нибудь придумает, скажет, что споткнулся. А пока они просто дружески сидят с Кенни, развлекаются творчеством, проявляют артистизм. Мамин голос звучит слегка растерянно. Её, видимо, смутил беспорядок в комнате, да и пачка сигарет на видном месте не вызывает у родителей восторга, сколько бы лет ни было их детишкам. — Извините, что прерываю вас. Кенни, у тебя телефон уже больше часа разрывается. Я решила принести тебе сумку. — Спасибо, — говорит Кенни. В этот момент её мобильник начинает действительно разрываться. Звук до дрожи пугающе-беспокойный, неудивительно, что мама не выдержала. Крейг не сомневается: звонит Карен. Свой телефон он специально выключил. Мама почему-то не уходит. Кенни, пытаясь разбить неловкую тишину, объясняет ей, сбрасывая вызов: — Это моя сестра. Ничего страшного. — Вы так страстно репетировали, — Крейг слышит неловкую улыбку в мамином голосе, — Мне стало интересно, что за спектакль? Кенни молчит несколько десятков секунд. Она неумна и ненаходчива, не способна быстро ориентироваться в ситуации и подстраиваться под неё. Через силу и ужасно недобро она наконец отвечает: — Это благотворительный спектакль. Деньги пойдут в помощь ненужным людям. Которых все бросили, — она осознаёт, что ответ звучит слишком подозрительно, и спешит исправиться: — Ну, дети там, старики… Сумасшедшие. — Славно, — улыбается мама, — А как называется пьеса? — «Джим Денди», — тотчас реагирует Крейг. Кенни злобно хмыкает. Ну а что? Это всегда было модно — называть произведения именами центральных героев. Героев-символов. А современные произведения такие своеобразные, что центральный герой может быть лишь фантазией другого героя.  — Не знаю такого… — удивляется мама, — Кто автор? Кенни молчит, лишь её телефон снова делает попытку заверещать, но она его глушит. Затем вздыхает — бессильно, как бы сдаваясь. Крейг помогает: — Кендалл МакЭлвис. Это начинающий автор, ты о ней, скорее всего, не слышала. — Я действительно не слы… — соглашается мама. Кенни не даёт ей договорить, не удерживая своей незримой истерики: — И пьеса у неё вышла слабая! Про каких-то грёбаных паразитов. Все друг друга душат, а думают, что спасают. Даже воображать противно. Надеюсь, она больше никогда не будет писать! — Вообще-то у неё, несомненно, есть талант. И её подход к творчеству очень оригинален, — возражает Крейг. Соглашаясь с ним, деревья за окном качают кронами. Ветер подул впервые за пару часов. — Просто ей нужно найти себе верную тему. Я бы сказал, ей нужно найти себя. Мама скрипит половицами, отступая к двери. — Вы такие умницы. Я в вашем возрасте не увлекалась искусством. — Да мы тоже не увлекаемся, — отвечает Крейг, — Просто случайно оказались в главных ролях. — Лучше бы я сдохла, чем играла в этом! — заявляет Кенни, оканчивая фразу своим жутким громоподобным «Ха-ха!», маскирующим всё ту же попытку плакать. Мама, сбитая с толку, говорит так слабо, что почти шепчет: — Я принесу вам чаю с печеньем… Вы, должно быть, уже очень устали. — Не стоит, — обрывает её Кенни, — Мы уже закончили, миссис Такер. Осталась последняя сцена, где главная героиня убивает себя. А потом я пойду домой. — А главный герой, — Крейг вцепляется в подоконник, чтобы не обернуться, — умоляет её этого не делать. Он говорит, что если она хоть немного любит его, то не будет уничтожать себя. Потому что он не хочет, чтобы она уничтожала себя. — Главный герой не сечёт, что он даже не вспомнит этого, — заявляет Кенни раздражённо и так надрывно, что становится понятно: не будь здесь миссис Такер, она бы орала, вновь вырывая себе волосы. — Какая разница, вспомнит или не вспомнит? Главный герой хочет, чтобы она жила! Не умирала, а жила! Неужели это ей непонятно? — В общем, если вы захотите печенья, спуститесь вниз. Там будет на столе… И чай… Мама не выходит за дверь — выскакивает. Крейг успевает поймать взглядом её светлые волосы, мелькнувшие в проёме. Тишина пропитана выхлопными газами и придорожной пылью. Лучше бы ветер продолжал спать, чем нёс такую тяжесть в и без того отравленную комнату. Кенни молчит, лишь смотрит очень выразительно. Этот взгляд не пугает, но неприятно царапает Крейга каким-то дальним воспоминанием, какой-то сильной, но стёршейся эмоцией. В глазах Кенни зашифрована целая фраза: «Ну что, нравится тебе? Нравится, что ты со мной сделал? Хочешь чего-то ещё? Давай, мне уже всё равно». Крейг вдруг вздрагивает от осознания и едва сдерживается, чтобы не произнести вслух. Этот взгляд был у Кенни в четвёртом классе. Когда её решили помыть за вшивость. Когда каждый ребёнок знал, что он сам такой же, но с отчаянной кровожадностью тащил Кенни на задний двор школы, улюлюкал, ругался, сжимая носки и мыло. Крейг был в первом ряду. Он жаждал помыть Кенни, да так, чтобы глаза у неё щипало. Он сдирал с неё капюшон вместе с волосами, выкручивал ей руки, срывая куртку. Он тогда едва ли не впервые увидел её лицо. Маленький высокомерный Крейг-я-послал-тебя, неизлечимый клиент мистера Маки, хулиган, навечно оставленный после уроков. Он решил хотя бы раз в жизни стать таким же правильным, как другие. Разделить всеобщую справедливость: «Солгавший должен быть наказан», «Вшивый должен быть помыт». Хотя за этим решением стояла всё та же жажда разрушения и злодейства. А откуда взялась жажда разрушения… Крейг, быть может, для того и взялся изучать психологию, чтобы понять. В тот день Кенни смотрела именно на него. Своими странными глазами, уже тогда ошибочно казавшимися большими и уже тогда не ронявшими ни слезинки. Она говорила: «Что ещё ты вытворишь, чтобы стать хорошим? Можешь убить меня, если это сделает тебя лучше». Она стояла вся в мыле, чуть согнувшись от холода, и терпела своё незаслуженное унижение. Смиренная и кроткая, но не сломленная. Видящая всех насквозь, но безмолвствующая. Теперь она просто говорит: — Пойду я. Но идёт не к двери, а в сторону Крейга, к окну. Он неловко отступает с её пути. Кенни облокачивается на подоконник, склонившись так, что юбка опять ничего не скрывает сзади. Кенни смотрит на свой пыльный Саус Парк — город, который она защищает, жертвуя сном, и в котором никто не хочет её защиты. — У меня сегодня смена в «Скитере», — говорит она, — Разумеется, я не буду убивать себя. Крейг вздыхает с её уверенного «разумеется», думая, как же ему всё-таки повезло охладеть к ней. Ну что бы он стал делать с её навязчивой идеей смерти и возрождения? А её прогулки по ночам? А мужская субличность? Как с этим совладать? Нет, кто-то другой должен отогревать малышку Кендалл и латать её дыры, а он не может. Потому что для него это — чёрные дыры. Если Крейг что и может, то только позвонить Карен. Несомненно, она уже простила его за эту мерзкую выходку. Никто в пятнадцать лет не способен по-настоящему обижаться на того, кого любит. Да и он поплатился. Он будет извиняться. Сокрушённо, смиренно, искренне. Крейг улыбается этим мыслям. Кенни ловит его улыбку боковым зрением. Она хочет что-то сказать, но у неё трещит телефон, и она опять раздражённо сбрасывает вызов. — Так развязка в нашей пьесе благополучная? — спрашивает Крейг. Ему очень хочется окончательно «развязаться», хочется, чтобы Кенни ушла, не успев снова впасть в умопомрачение. Карен может не выдержать и прийти сюда, а им с Кенни лучше на этой территории не сталкиваться. Кенни поворачивается спиной к городу за окном, присаживается на подоконник, чуть поджав колени. — Сволочь ты, Крейг, если правда считаешь, что в этом есть что-то благополучное. Но я придумала развязку, которая меня немного утешит. Она как-то странно ёрзает, затем поднимается на ноги прямо на подоконнике, левой рукой держась за распахнутую в сторону улицы раму. — Какую? — спрашивает Крейг, силясь сохранять невозмутимость. Он ощущает неладное. Он подходит к Кенни ближе, чтобы удержать, если что, но не касается её. Нет уж. — Главная героиня убивает главного героя, — объявляет Кенни. А затем её правая нога взлетает вверх, на мгновение вновь обнажая всё под юбкой — Крейг впервые прилипает к этому взглядом — и её босоножка врезается массивной, будто металлической подошвой ему в челюсть, в глазах темнеет. Тело валится назад, как-то так неуклюже вывернувшись, что Крейг приземляется лицом на пол. Голова, и прежде разбитая, теперь, кажется, попросту рассыпается. Он, конечно, не умирает. Даже сознания не теряет, только рот наполняется кровью и слюной в таком количестве, что они спустя секунду уже сочатся сквозь губы. При попытке перевернуться взрывается болью ребро. Но Крейг всё равно переворачивается на бок и успевает увидеть, как Кенни выпрыгивает в окно, сверкнув бирюзовой юбкой. Она не использует стремянку, тогда как же она спускается? Крейг уверен: она спустится легко, даже руки не натрёт, даже не ушибётся. Может, город, который она так преданно защищает, подставит ей свои мягкие объятия в знак благодарности.