Уроки мастерства

1. Урфин Вернувшись домой, Урфин со злостью швырнул ящик с игрушками в один угол сарая, тачку — в другой, захлопнул дверь и взялся за топор. Он колол дрова для очага с таким ожесточением, словно крушил головы ненавистных врагов. За четверть часа он извел на щепки почти весь запас дров. Куски дерева, стружки и труха усеяли двор. Сегодня он не смог продать ни одной игрушки. И вчера тоже. И всю эту неделю. Да что говорить, последний раз ему удалось что-то продать больше месяца тому назад. Инструменты тоже покупали плохо, и не только в Когиде. Добрые, искренние жители Когиды разнесли славу о деревянных дел мастере далеко за пределы собственной деревеньки. И теперь, когда Урфин ходил со своей тачкой, нагруженной деревянными игрушками и садовыми инструментами, по соседним деревням, их жители только поглядывали на него из-за своих изгородей. Никто не выходил на дорогу, никто не просил посмотреть товар, никто не предлагал за него ни сыра, ни масла, ни мяса, ни серебра. Кто-то просто надвигал на глаза остроконечную шляпу и, звеня бубенчиками, особенно старательно принимался возделывать грядки, кто-то быстро скрывался в доме, вспоминая о сотне недоделанных дел, кто-то принимался перешептываться с соседом, украдкой поглядывая на Урфина сквозь щели изгороди. Были и такие, кто в открытую усмехался, а то и сразу предлагал проваливать прочь. А ведь раньше они охотно брали его творения. Прекрасные деревянные игрушки — лошадок на колесах, дивных деревянных кукол, у которых сгибались руки и ноги и поворачивались головы, львов, тигров и медведей с открывающейся пастью, солдатиков, способных маршировать, человечков, которые могли щелкать орехи, деревянных драконов с двигающимися крыльями, и многое другое. Но в последний год покупали все неохотнее. А теперь перестали совсем. И инструменты тоже почти не брали — хотя Урфин доподлинно знал, что так искусно, как он, по дереву не работал никто в Голубой стране. Он был лучшим мастером. Лучшим, раздери их Великий и Ужасный. И они это знали. До Урфина доходили разные слухи: что игрушки у него выходят злые, что он накладывает проклятия на кирки и лопаты и даже что он давно подался в работники к самой Гингеме. Глупость какая: игрушка — она игрушка и есть, кусок дерева. Она не может быть злой, доброй, или какой-нибудь еще. Ведь эти игрушки он делает самыми обычными. Просто игрушки. Если бы они только знали… Впрочем, об этом лучше не думать. Наконец Урфин отшвырнул истерзанный топор в сторону и, стараясь не смотреть на зазубренное лезвие, нагнулся и уперся ладонями в колени, которые от напряжения прыгали, как у марионетки. Потом глубоко вздохнул и почти бессильно опустился в вытоптанную, усыпанную щепой и стружкой траву, оперся спиной о стену сарая и сорвал сбитой до кровавых мозолей ладонью пучок подорожника. Ладонь засаднило, и Урфин стиснул зубы, прикладывая листья к лопнувшим пузырям. Оглянулся на топор. Мелькнула мысль, что надо все-таки его подобрать и унести в сарай. Но стало лень и все равно. Топор больше не понадобится. Можно выволочь все последние игрушки и переколоть их в щепу. Но гнев схлынул, и теперь Урфин удивлялся сам себе — а чего он так вспылил? Из-за чего? Он заглянул в сарай. Игрушки вывалились из тачки и раскатились по полу. Под верстаком, выставив вперед руку, валялся большой деревянный клоун. У него были круглые деревянные кулаки, и он словно грозил ими Урфину. Урфин усмехнулся и аккуратно прикрыл дверь. Надо было сделать его похожим на Према Кокуса. Где-то, кажется, даже завалялся обрывок от его камзола, найденный однажды зацепившимся за его калитку и припасенный… Так, на всякий случай. Урфин подобрал несколько плашек, вернулся в дом и сунул плашки в очаг. За окнами вечерело. Лес шумел вершинами, где-то вдалеке кричала птица. Надвигалась гроза. Гроз Урфин не боялся: он давно соорудил громоотвод, и молнии его не пугали. Мыслями он опять вернулся к слухам, которые распускали не в меру языкатые жители Когиды. Если дальше так пойдет дело, они и впрямь поверят, что он нанялся в услужение Гингеме. Впрочем, ему-то что. Пусть верят. Какая теперь разница? Урфин помешал варево в котелке большой ложкой, и острый запах кроличьего рагу заполнил дом. Кроликов Урфин вытащил сегодня из силков, и выскреб из ящика, служившего ему буфетом, последние коренья и приправы. Одного зверька ободрал и кинул в котел, второй лежал в дорожном мешке. Жидкость в котле выкипела уже больше чем наполовину, а Урфин смотрел на поднимающиеся к потолку клубы пара и думал. Нанялся в услужение. Он ведь и сам кое-что умеет. Но все-таки… Да, он был замечательным деревянных дел Мастером. Но ему этого казалось мало и хотелось большего. Урфин подошел к полке, на которой стояли несколько деревянных игрушек — куда более искусно сделанных, чем те, что валялись сейчас в сарае. Эти игрушки делались не на продажу. Урфин проверил, как работают деревянные шарниры, не облезла ли краска на кукольном лице, провел пальцем по гладкому теплому дереву, любуясь замысловатым узором. Марионетка неподвижно сидела на полке. Игрушка как игрушка. В наступивших сумерках тонко вырезанное лицо куклы было уже почти невозможно разглядеть. Урфин отвернулся, подошел к очагу, снял котелок и плеснул в очаг воды. Нанялся в услужение? Он усмехнулся. Пожалуй, больше всего на свете ему хотелось научиться колдовству. Так почему бы не пойти и не попробовать, если уж все равно все считают, что он давно это сделал? Самое подходящее время. Ночь, гроза. Колдунья должна быть в хорошем расположении духа. Урфин набросил куртку, прихватил дорожный мешок и, не заботясь более о своем доме, вышел в ночь. Марионетка, сидящая на полке, повернула голову и со страхом смотрела ему вслед черными пуговичными глазами. *** Лес шумел, и холодный ветер пробирался под куртку. Резко похолодало — даже вечное лето Волшебной Страны умело делать сюрпризы. Грозы здесь случались нечасто, но всегда были мощными, бурными, с сильным дождем и нередко ураганным ветром. По плечам застучали крупные частые капли, и Урфин набросил на голову капюшон. Гроза и холодный ветер его не волновали, но холодок тревоги, поднявшийся откуда-то изнутри, заставлял стискивать руки в кулаки и шагать быстрее. Он понятия не имел, что скажет ему старая колдунья в ответ на просьбу научить колдовству. Главное, чтобы сразу в жабу не превратила, а там посмотрим, решил Урфин. В отличие от своих соплеменников, он не боялся Гингемы. Она почти не вмешивалась в дела жителей Голубой Страны, только требовала с них дань лягушками, жабами, змеями и пиявками, а Жевуны, будучи по натуре людьми мягкими, слегка трусливыми и предпочитающими избегать опасностей, искренне полагали это великим злом. Урфин пиявок не боялся, а к причудам ведьмы относился философски. В конце концов, посевы не уничтожает, разве что изредка, змей на огороды не напускает, мор не призывает, дань новорожденными младенцами не собирает — чего еще требуется? Правда, по слухам, она частенько наколдовывала ураганы и грозы, которые обрушивались на мир за Кругосветными Горами, но за судьбу его жителей Урфин не переживал вообще. Поэтому он шел к пещере старой колдуньи, даже не думая о том, что, может быть, стоит повернуть назад. Вернуться домой, разжечь очаг, прикончить рагу из кролика, починить топор, а завтра приняться за обычную работу. Ветви деревьев хватали его за рукава и подол крутки, корни оплетали сапоги, листва тревожно шелестела, словно убеждая вернуться. Но Урфин сердито обдирал цепкие ветки, швыряя на землю влажные от дождя листья, и упрямо шел дальше. Но чем ближе он подходил к жилью колдуньи, тем тревожнее ему становилось. Жевуны говорили о Гингеме только шепотом, с оглядкой, словно боялись, что она способна подслушать их даже тогда, когда они тихо сидят в своих домах, запершись на все засовы. Словно она может вылезти из темного угла или высунуть голову из очага, угрожая ссохшимся пальцем наглецам, осмелившимся непочтительно отзываться о ней. Рассказывали, что она худая, со сморщенным, словно старое яблоко, лицом, со спиной, согнутой в дугу, с запавшими черными глазами и беззубым ртом, стянутым в ниточку. Что у нее длинные костлявые руки, острые черные когти, крючковатый, словно у хищной птицы, нос и седые волосы, клочьями торчащие из под черной шляпы с огромными полями. Урфин видел Гингему всего пару раз, и то издали, поэтому помнил только худую фигуру в огромной шляпе и темном плаще. Он не видел ни лица, ни рук, ни волос, но думал, что вряд ли она выглядит намного хуже любой старой женщины из деревеньки Когида. А старух он не боялся. Даже когда был ребенком. До пещеры, в которой жила Гингема, оставалось совсем немного, когда откуда-то из темноты на темных крыльях выпорхнула огромная птица. Крыло больно ударило Урфина по лицу, и он отшатнулся назад. Филин вспорхнул на ближайшее дерево, уставился на Урфина круглыми янтарно-желтыми глазами и защелкал клювом. — Далеко собрался? — поинтересовался он хриплым голосом. Раньше Урфину не доводилось общаться с птицами, поэтому он с трудом представлял, что от них ждать. Тем более от странного филина, который вылетает на охоту в грозу. — А тебе какое дело? — угрюмо поинтересовался Урфин, поглядывая на филина из-под капюшона. Филин переступил лапами по ветке, склонил набок голову: — Да вот думаю, сколько ты проживешь после того, как переступишь порог пещеры. — Сколько на роду написано, столько и проживу, — буркнул Урфин. Он сообразил, что птица принадлежит колдунье — жевуны болтали о филинах, воронах, живых змеях, каких-то неведомых крокодилах и прочей нечисти, живущей в пещере Гингемы. — Это она тебя послала? — Меня никто не посылал, — оскорбился филин, возмущенно щелкнув клювом. — Если ты думаешь, что она моя хозяйка, то ты ошибаешься. Я — филин, живу сам по себе, летаю, где вздумается. Сейчас мне вздумалось жить в пещере Гингемы, и она не возражает. Между прочим, мое имя — Гуамоколатокинт. И я очень люблю свое имя. Урфин сначала хотел сказать филину, чтобы тот летел своей дорогой, какой ему вздумается, но вовремя сообразил, что такое знакомство может принести определенную пользу. — Что тебе нужно, Гуам? Птица молчала и презрительно крутила головой. — Гума... Гуамоко! Филин развернул голову так, что Урфин мог лицезреть его затылок. — Гуамокло… Гуамоколатокинт, чтоб тебя! — Я внимательно слушаю тебя, человечек, — огромные глаза птицы, казалось, светились собственным светом. — Зачем ты идешь в логово колдуньи? Урфин смотрел филину прямо в глаза, словно собирался играть с ним в гляделки. — Я хочу наняться в работники, — ответил Урфин. — И только? Что тебе за выгода? Гингема отправит тебя собирать змей и лягушек, — филин подозрительно прищурился. Шум ветра в ветвях усилился, на мгновение небо стало белым от молнии, распоровшей его надвое. Через один удар сердца раздался громовой раскат такой силы, что Урфин решил, что оглох. — Кажется, я понял, — прищурился филин. — Ты хочешь колдовать. Ты тот самый мастер… Ты делаешь деревянные куклы, которые никто не покупает. Урфин вздернул мокрый от дождя подбородок. Откуда эта наглая птица знает? — Я самый… — Ты самый большой дурак, вот ты кто, — филин защелкал клювом, словно кастаньетами. — Не выйдет из тебя колдуна. Поворачивай назад. — Лети куда летел, — крикнул Урфин, пытаясь перекричать ветер. — А я пойду туда, куда шел. Мне не нужны советы — ни птичьи, ни человечьи. — Тогда ты дважды дурак, — Гуамоколатокинт расправил крылья, словно собрался взлететь, но потом вновь сложил их. — Предлагаю сделку. Я уже очень стар и честно признаться, люблю молодых кроликов. А вот охотиться на них не люблю. И за свежих кроликов могу иногда помогать тебе советами. Ты подумай, так ли уж они тебе не нужны. Урфин на мгновение задумался. Филин нисколько не походил на благодетеля. Но на обманщика на походил тоже. — Ладно, договорились, — буркнул Урфин. — Для начала скажи, где сейчас старая колдунья. Филин с непонятной ехидцей хохотнул и ответил: — Она ждет тебя, глупец. Топай вперед, — с этими словами филин взмахнул крыльями и канул в темноту. Урфин зябко передернул плечами и продолжил путь. Оставалось совсем немного. …Лес редел, дождь стал слабее. В почве стало гораздо больше камней, местность стала повышаться. Вскоре Урфин вышел на опушку редколесья и увидел огромную серую скалу, в которой и находилась пещера, облюбованная Гингемой. Перед входом в пещеру ярко пылал большой костер, который не могла затушить даже гроза. Над костром на толстых распорках висел большой котел, а рядом Урфин увидел сгорбленную фигуру в широкополой остроконечной шляпе, закутанную в темный плащ. — Ну что, — услышал Урфин, — пришел, наконец? Колдунья выпрямилась и обернулась к нему. Урфин невольно отшатнулся — она оказалась совсем не такой, какой он представлял ее себе по рассказам соплеменников. — Проходи в пещеру, Урфин Джюс, — сказала Гингема низким звучным голосом. — Посмотрим, годишься ли ты хотя бы на то, чтобы чистить котлы. 2. Гингема О том, что стоило бы обзавестись человечком на побегушках, Гингема задумалась давно. Не то чтобы она так уж нуждалась в помощниках, но свежие лягушки, змеи и прочая, с точки зрения Жевунов, нечисть нужны были каждый день. Она ходила на болота сама, но это отнимало слишком много времени. От Жевунов толку было немного. Они до дрожи в коленках, до обмороков боялись даже подступиться к болотам, и притаскивали так мало, что не хватало даже на изысканный ужин. Они считали это «ведьминской едой», чуть ли не ядом. Откуда же им, глупым, ничтожным человечкам было знать, что кое-где благословенные Cuisses de grenouille, которые так нравились Гингеме в былые времена, являются изысканным деликатесом. Не говоря уже о змеях. Она могла бы приказать жевунам найти какого-нибудь одного бедолагу, чтобы тот выполнял ее поручения. Но смысла в этом не было никакого — заставленный против воли не станет прикладывать усилий. Поэтому, когда ушлый филин Гуамоколатокинт донес на своих мягких крыльях, что есть человечек, мечтающий ей служить, Гингема решила, что само провидение к ней благосклонно. — Очень вовремя, — мягким низким голосом сказала Гингема, раскручивая зелье в котле против часовой стрелки. — Скоро сезон дождей, если я обзаведусь помощником к этому времени, это будет очень неплохо. Ты согласен, Гуамоколатокинт? Филин щурил желтые глаза, стараясь не смотреть в сторону котла. Мерцающие разводы колдовского зелья наводили на него странную дремоту, почти оцепенение, от которого было очень трудно избавиться. — Согласен, согласен, — он защелкал клювом. — Только он хочет не лягушек тебе собирать. — А что он хочет? — Гингема сняла с полки серебряную палочку и осторожно погрузила в бурлящую жидкость. Жидкость вспенилась, зашипела, но потом пена опала, и поверхность зелья стала гладкой и ровной, будто зеркало. — Ну ка, посмотрим… Угрюмый, хмурый человек в коричневом жилете и зеленых штанах колол дрова у себя во дворе. Щепки летели во все стороны. Руки равномерно двигались, легко удерживая топор. — Почему он так странно одет? — спросила Гингема. — Он не Жевун? — А кто его знает, — филин распушил перья. — Жевун. Но он не желает ничем походить на своих соплеменников. Зовут Урфин Джюс. — Чем живет? — поинтересовалась колдунья, вглядываясь в узкое лицо с темными, неясными глазами. Станет ли такой подчиняться? Захочет ли ползать по болоту по собственной воле? — Портит деревья, — фыркнул филин. — Садовая утварь, деревянные игрушки. Только все это добро никто не покупает. — Почему? — Гингема смотрела, как Урфин колет дрова. — Потому что лопаты бьют огородников по ногам, мотыги по лбу, а игрушки смотрят так, что на следующий день их кидают в печь, — захохотал филин. — Это любопытно, — Гингема дунула в зелье, и поверхность отразила лицо Урфина. Но колдунья ничего не смогла увидеть в его темных глазах, словно их закрывали тяжелые плотные шторы. — Значит, говоришь, деревянные игрушки? Пугают людей до смерти? Очень, очень любопытно… Добудь мне такую игрушку, Гуамоколатокинт. А там посмотрим. Странно все-таки. Он хочет стать колдуном? Обычный жевун? — Он не обычный жевун, — филин склонил голову набок. — Он очень странный жевун. И я даже не уверен в том, что он вообще жевун. Но он мечтает научиться колдовству и стать твоим помощником. Помощником, а не собирателем змей. — Пусть приходит, — кивнула колдунья и снова дунула в зелье. Поверхность помутнела, словно подернувшись туманом, а потом просветлела снова, отразив лицо. Гингема долго смотрела на свое отражение, а потом подняла взгляд темных, словно старое горное озеро, глаз на птицу. — Пусть приходит, — повторила она. — Нам будет, о чем поговорить. *** Он пришел холодным вечером, в грозу, и теперь стоял возле пещеры, не решаясь зайти. Но Гингема знала, что это не из-за страха. Он не боялся ее, и это было удивительно: обыкновенно жевунов трясло от одного ее вида, впрочем, они и видели то, что ожидали увидеть: старую, неимоверно старую колдунью со страшным морщинистым лицом, крючковатым носом и скрюченными узловатыми пальцами. Они избегали смотреть в ее сторону, и их воображение рисовало им самую неприглядную, самую мерзкую старуху, которую они могли придумать. Гингеме нравилось, что ее видят такой, какой хотят увидеть. Те страхи и ужасы, которые люди придумывали себе сами, надежнее всего держали их в узде. Но Урфин не боялся. Его останавливало скорее опасение, что ему велят убираться прочь. Ну что же… Пришла пора посмотреть на него поближе. Гингема последний раз помешала зелье и выпрямилась. Он стоял и в изумлении смотрел на нее. Навряд ли он ожидал увидеть то, что увидел. — Ну что, пришел, наконец? Проходи в пещеру, Урфин Джюс, — сказала Гингема низким звучным голосом. — Посмотрим, годишься ли ты хотя бы на то, чтобы чистить котлы. Он вызывающе вздернул подбородок и, поколебавшись мгновение, пошел за ней. 3. Урфин Он действительно был удивлен. Она не была старой. Она не была страшной — по крайней мере, такой, какой ее описывали жители Когиды. Урфин не увидел не бесчисленных морщин, ни загнутого до подбородка носа, ни клыков, которые по рассказам особо впечатлительных жевунов торчали изо рта, ни когтей. Это была рослая, статная женщина, худая, с гривой темных волос, лишь чуть тронутых на висках сединой. Урфин знал, что такая седина бывает и у молодых. У нее были узкие сухие ладони с выступающими венами и длинными тонкими пальцами и прямые, совсем не сутулые плечи, прикрытые темным плащом, спадающим до земли. Урфин поднял взгляд. …У нее было странное, удивительное лицо. Смуглая гладкая кожа с каким-то необычным оливковым оттенком, темные, глубоко сидящие глаза, прямые резкие брови, тонкий острый нос, высокие скулы, сухие плотно сжатые губы. Никаких атрибутов дряхлости и древности, о которых столько болтали жевуны. Прикидывать возраст колдунья по ее внешности — гиблое дело, про это Урфин знал. Он слышал и о Стелле, правительнице страны Болтунов, вечно юной и вечно прекрасной, но при этом вовсе не молодой, и о Виллине, почти не покидающей Желтую Страну — Виллина не выглядела юной, но зато не менялась во внешности на протяжении многих лет. Многих десятков лет. Гингема не была юной, не была старой, она оказалась человеком без возраста. Но больше всего удивило Урфина то, что не была страшной. — А что тут удивительного? — усмехнулась колдунья, сверкнув белыми зубами, совсем не похожими на клыки. Урфин вздрогнул, решив, что она читает его мысли. — Нет, мысли я не читаю, — колдунья пристально смотрела на него, и Урфину стало холодно. — Но у тебя на лице написано все, что ты сейчас думаешь. Ступай за мной, — она резко развернулась, взмахнув плащом, и пошла в пещеру. Урфин, поколебавшись мгновение, шагнул за ней. — Это очень удобно, быть для людей такой, какой они хотят тебя видеть, — сказала колдунья, щелкая пальцами. По звуку щелчка вспыхнули факелы, закрепленные в бронзовых витых светильниках, вделанных в стену. — Иди за мной! У входа в пещеру факел был всего один, и Урфин немного успел рассмотреть в его колеблющемся свете: чучело странного зверя под потолком, многочисленные насесты, на которых дремали вороны, совы и филины, связки сушеных змей, какие-то странные растения, котлы, составленные в углу, полки, уставленные корзинами с корешками и какими-то странными камнями, прозрачные шары на подставках — может быть, даже стеклянные, толстые потрепанные книги и много чего еще. Гингема шла вперед по узкому коридору, и Урфин спешил за ней. Их шаги звучали гулко, и Урфин слышал тусклое, негромкое эхо. Факелы горели неровно, и по стенам плясали рваные тени. Гингема шла вперед, и Урфин невольно подумал, что скоро они окажутся в самом сердце горы. Внезапно колдунья остановилась, и Урфин чуть не уткнулся носом ей в спину. — Здесь мы сможем поговорить, — сказала она. — Мастер… Урфин увидел круглую пещеру, ярко освещенную факелами на стенах и гроздьями белых фосфорических шариков, закрепленных на потолке. Он видел такие шарики и раньше — жевуны выменивали их у рудокопов. На полу пещеры лежал дорогой ковер с мягким длинным ворсом — такие делали в стране Болтунов, и стоили они весьма недешево. У стены, задрапированной тяжелым темно-синим бархатом, стояли глубокие кресла. Возле одной из стен был камин, устроенный прямо в горе. Урфин на мгновение задумался, как из пещеры выходит дым, и решил, что, несомненно, с помощью колдовства. — Что тебе нужно? — спросила колдунья. Она уселась в кресло, забросив ногу на ногу, а Урфин стоял и смотрел вокруг: он никак не ожидал увидеть внутри пещеры дворцовые хоромы. Впрочем, чем эта колдунья была хуже других? Он шагнул вперед и сел в другое кресло. Без приглашения. — Ты хочешь стать моим помощником? — поинтересовалась Гингема. Теперь она смотрела ему прямо в глаза, и Урфин невольно поежился: ему почудилось, что колдунья видит насквозь его голову, до самого затылка. — Да, — с нажимом ответил Урфин. — Сначала я хочу стать твоим помощником. — А потом? — А потом… — Урфин помедлил, не представляя, разозлится колдунья или рассмеется, — А потом я хочу… выучиться колдовству. — Мне нравится твоя смелость, деревянных дел Мастер, — колдунья смотрела на него, слегка склонив набок голову, и от этого казалась похожей на сову. — Но мое мастерство принадлежит мне, и не собираюсь делиться с ним вот так запросто. Хотя, думаю, из тебя мог бы получиться толк, — она неторопливо смерила Урфина взглядом и вдруг спросила: — Твои игрушки давно не покупают. Почему? — Я не знаю, — сказал Урфин. — Наверное, они просто не нравятся людям. Люди сжигают их в печи. — Ты не думал о том, что люди их боятся? Урфин пожал плечами: — Это просто игрушки. Просто оструганные куски дерева. Колдунья кивнула: — Разумеется. Но их все-таки боятся… Она внимательно смотрела на Урфина, и тот чувствовал себя так, словно сидел в солнцепек на раскаленном голом камне посреди пустыни. Ее взгляд прожигал почти насквозь. Колдунья вновь щелкнула пальцами, и на столике, стоявшем возле кресла, с легким хлопком из воздуха возник серебряный поднос, на котором стояли два тяжелых кубка, тоже серебряных, с чернью по краю. После еще одного щелчка два филина притащили в когтях тяжелую пыльную бутыль. Филин покрупнее точным движением клюва выдернул пробку и, приподняв бутыль над кубками, разлил вино. Вино было густым, темно-багровым, словно кровь дракона, и лилось в бокалы мягко, медленно, словно нехотя, и по пещере раскатывалось почти неслышное эхо. Колдунья протянула руку и взяла один из бокалов. — Вот что, Урфин Джюс. Чтобы стать колдуном, мало одного желания. Нельзя просто так прийти в пещеру колдуньи, сказать «Я хочу» и получить в свои руки небывалое могущество. — Что нужно сделать для того, чтобы… Стать колдуном? — спросил Урфин с вызовом. С каждой минутой он все больше убеждался в правильности своего желания. Он хотел, чтобы ему подчинялись вещи, птицы и звери. Хотел, чтобы по щелчку его пальцев творились чудеса. Хотел, чтобы его уважали, боялись и превозносили. Чтобы никто уже не мог натянуть на глаза шляпу и потребовать, чтобы плотник-неудачник убирался вон. Он хотел стоять на одной ступени с такими, как она. Колдунья смотрела на него поверх кубка. Вино плескалось там, тяжелое и терпкое. — Тебе нужно, чтобы тебя боялись соплеменники? Для этого вполне хватит быть моим помощником. Будешь заставлять жевунов собирать лягушек. Будешь говорить от моего имени. Получишь власть над Премом Кокусом — он вздорен и строптив, так что приструнить его только на пользу. Если я не буду испытывать недостатка в змеях и прочей мелкой живности, я отплачу тебе: твой топор не будет знать промаха, на твоем огороде будет произрастать все, что ты там воткнешь в землю, твои руки не будут знать усталости. Разве этого мало? Это было вовсе не мало, и Урфин на мгновение задумался. Но потом ему вспомнились таинственные котлы в первой пещере, чучела странных животных из дальних земель, удивительные шары, в которых кружили метели, колдовские книги, стянутые толстыми кожаными ремнями… Но главное было не в этом. Одно дело — быть у колдуньи мальчиком на побегушках. А другое — учиться колдовству. И жители Когиды будут совсем иначе смотреть на него, зная, что он — колдун, а не просто собиратель лягушек. — На огороде у меня и так все неплохо растет, — ответил Урфин. — И топором я всегда ударяю именно туда, куда целюсь. А руки… Усталость — это не так уж и страшно. Она проходит. — Ты готов пойти на все, Урфин? — голос звучал странно, словно с насмешкой. — На все, — ответил он. — Ну что же, Урфин Джюс… Тогда тебе предстоят испытания, — усмехнулась колдунья. — Пройдешь их, выдержишь, докажешь? Что ты действительно хочешь стать колдуном. Можешь стать колдуном. И что сердце твое не дрогнет, не отступится… Тогда я, может, и поделюсь с тобой мастерством. Пей, — колдунья одним быстрым движением перебросила ему кубок с вином — Урфин вздрогнул и поймал его, даже не успев удивиться тому, что оттуда не выплеснулось ни капли. Вино пахло чем-то сладковатым и соленым одновременно. Терпкий, странный привкус. Словно это и в самом деле была кровь. Голова у Урфина закружилась, а кубок показался неимоверно тяжелым, словно там было не вино, а черная руда из глубинных шахт, крошечный кусок которой весил столько же, сколько целая тачка камней. В ушах зазвенело, словно в них дрожал, не смолкая, чей-то отчаянный крик. Кубок показался огромным, как горное озеро, и Урфин понял, что не удержит его в руках, выронит, и кровавая река расплещется по узорчатому ковру, и колдунья молча укажет ему на дверь, не произнеся более ни единого слова. — Пей! — услышал он властный, тяжелый, насмешливый голос. Голос не приказывал: он предлагал, искушал, испытывал. Не осмелишься? Откажешься? Голос был уверен, что откажется, что не осмелится, что сделает шаг назад. Что отставит кубок, который терпко пахнет кровью. Чьей? Что за душа кричала сейчас отсюда? Урфин судорожно вздохнул и приник губами к краю кубка. Он не отступит. Нет. …Вино, ледяное и обжигающее одновременно, хлынуло ему в горло, подхватило его, бросило в омут, закружило в водовороте тьмы, и Урфин увидел, как к нему со всех сторон подплывают чудовища. Он не мог узнать их, не мог понять, кто они. Они не были похожи ни на саблезубых тигров, которыми его пугала в детстве не то бабка, не то тетка, не походили они и на страшных полуслепых зверей с шестью ногами и косматой шерстью, что жили в глубинных пещерах, и на драконов с кожистыми крыльями, о которых говорилось в детских сказках. Это были порождения тьмы, текучие, как вода, как черное масло, которым торговали рудокопы, и внутри у них горел темный огонь. Они тянули к Урфину свои щупальца, и их длинные пальцы — цепкие, липкие, норовили схватить его за горло. Они подбирались все ближе и ближе к нему, хватали за полы кафтана, за руки, за плечи, тянули вниз, на дно, в темную, беспросветную тьму, в которой где-то глубоко-глубоко на дне горел яростный огонь, который ему предстояло постичь. Урфину казалось, что он видит это черное пламя, грозящее поглотить его. И в это мгновение он понял, что пламя уже в нем, что оно пожирает его изнутри, что вино и было этим пламенем, что оно пытается заставить его закричать, отступить, сдаться. Порождения тьмы дотянулись до его шеи, облепили лицо, глаза, стиснули грудь, и Урфин понял, что не может ни сделать вдох, ни выплыть, что единственное, что ему остается — это умереть. Он яростно взмахнул руками, силясь ободрать с себя липкие маслянистые пальцы, и крикнул: — Пошли прочь! Прочь! Он рванулся в сторону, посмотрел вниз, в глубину, откуда черное пламя тянуло к нему свои щупальца. Урфин не знал, как он видел это — в полной темноте, без единой капли света, но он знал, что видит. Что-то подсказывало ему, что если он спустится вниз — то никогда не поднимется обратно, а если поплывет вверх — то никогда не станет колдуном. Тогда он в отчаянии закрыл глаза, перевернулся вниз головой и нырнул туда, в самую глубину, к огню, расцветающему внизу, словно бутон черного тюльпана, чтобы упасть в него, чтобы оторвать хотя бы один лепесток. Вокруг чудовищного цветка кружились странные тени — серые, блеклые, без глаз, словно заблудшие души. Они тянули руки к Урфину, пытаясь схватить его, и их безгубые рты бормотали: «Уходи! Прочь! Прочь!» Пламя обожгло ему руки, чудовища ухватили его и попытались стащить вниз, но он развернулся, чувствуя, что воздух в груди давно закончился, что голова сейчас лопнет от боли, если он немедленно, прямо сейчас не поднимется наверх. И тогда Урфин, прижимая одной рукой к груди черный огненный лепесток и загребая другой тьму, поплыл к поверхности черного омута. Но поверхность почти не приближалась, глаза и грудь горели, в руках почти не осталось сил… «Твои руки не будут знать усталости». «Усталость — это не так уж страшно. Она проходит». На его руках и ногах словно повисли пудовые гири. Урфин, превозмогая боль, открыл глаза, посмотрел вниз и понял, что это не гири — это серые тени держат его. Он дернул ногами изо всех сил, оторвался и поплыл наверх, умирая от боли в груди, и ему не хватило всего лишь одного мгновенья, чтобы достичь поверхности. …Тьма затопила его, залила до краев, разум его помутился, и огненный лепесток выскользнул из пальцев.