Уроки мастерства

7. Урфин и Гингема *** Ночь вышла длинной. Они уснули уже к рассвету — Гингема первой, а Урфин еще долго лежал, раздумывая о том, что все оказалось не так страшно, и что в целом колдунья оказалась очень даже ничего. Она лежала рядом, и ее темные волосы рассыпались по покрывалу и смуглой коже. Урфин провел ладонью по шелковистым прядям, и, сам не зная зачем, вынул нож и осторожно отрезал один локон. Он смутно помнил, что когда-то Молли Бакус, его первая девушка, подарила ему собственный локон в серебряном медальоне. Правда, ее локон Урфин выбросил, а медальон продал, но тут все будет совсем иначе. Совсем. … Утром Урфин проснулся один — Гингема уже исчезла, оставив после себя смятое покрывало и горьковатый запах полыни на простынях. Урфин оделся, раздумывая, не скрыться ли ему сразу в лесах от гнева колдуньи — хоть он ее и не боялся, но прыгать полвека квакушкой ему не улыбалось. Или она все-таки получила то, что хотела? Или получила, но не все? Сам он испытывал странную дрожь, когда вспоминал то, что было ночью. Перед глазами вставала четкая, яркая, осязаемая картинка, и запах полыни — тонкий, но очень настойчивый — то и дело влезал в его мысли. Неужели и теперь Гингема не захочет раскрыть перед ним тайны колдовства? Гуамоколатокинт дремал на спинке кресла в той пещере, где они начали предыдущий вечер. — Ты был на высоте, Мастер, — сказал филин, приоткрыв правый глаз. — Она ушла из пещеры весьма довольная. Кроме того, ей сегодня принесли две корзины змей в качестве оплаты за колдовство, так что у Гингемы сегодня прекрасный день. И она придумала тебе испытание. Урфин сел к столу, придвинул корзинку с провизией, которая неизменно ожидала его каждое утро, вынул лепешку и яблоки. Словам филина он не удивился: он чувствовал, что несмотря на минувшую ночь, Гингема все еще не решила его судьбу окончательно. Но спрашивать его Урфин не стал. — Тебе совсем неинтересно, какое? — филин первым не выдержал молчания. — Я все узнаю от нее, — сказал Урфин, поднимаясь. Он снова почувствовал в груди холодок, но тайно надеялся, что задание будет хотя бы выполнимое. — Дело твое, — филин щелкнул клювом и, когда Урфин вышел, добавил: — Только ты не выполнишь. Кишка тонка. … Гингема ждала его в наружной пещере. Она что-то помешивала в большом серебряном котле, время от времени подкидывая в зелье то какие-то травки, то коготь летучей мыши, то крысиный хвост, и мерно считала про себя, отмеряя время. Две перевязанных льняными полотнами корзинки, из которых раздавалось злобное шипение, Урфин увидел сразу. — Женщина, которая принесла их, безумно меня боялась, — невозмутимо сказала Гингема, не глядя на Урфина и помешивая зелье маленькой серебряной палочкой. — Но ее ненависть и жадность пересилили страх. Самыми страшными для людей являются сами люди, — равнодушно добавила она. – Она хочет смерти человека, Урфин. Она честно заплатила — хорошо заплатила. И она получит то, за что внесла плату. А для тебя это станет последним испытанием, Урфин. Надеюсь, что ты пройдешь его. Урфин молчал. Он все-таки искренне надеялся, что задание будет каким угодно другим — только не убить человека. — И ты не просто сделаешь это, — Гингема подняла на него холодный взгляд. Ее глаза были полуприкрыты, и Урфину показалось, что она смотрит куда-то мимо него. — Ты сделаешь это при помощи своей силы. Ты ведь Мастер, Урфин? Ты это сделаешь. Здесь. Сейчас. Ты сделаешь деревянную куклу. У него потемнело в глазах. Он даже не задумался о том, откуда она знает, что он это может и умеет. Собственно, какая разница, рассказал ей об этом филин или она как-то узнала сама. Подглядела в колдовском зеркале или прочла в волшебной книге… Урфин до сих пор не знал, какую отдачу он может получить, если убьет человека. Он так и не решился сделать этого, потому что опасался, что странная сила, неведомо как поселившаяся в его руках, заставит его однажды расплатиться с лихвой. Урфин молчал. Где-то снаружи ветер шелестел листвой, стрекотали кузнечики, в высоком синем небе звенели птицы. Пахло луговыми травами и влажной после дождя землей. Где-то там, за пределами пещеры был светлый, звенящий мир. Здесь, внутри, было темно, сыро и холодно, и Урфин внезапно ощутил этот холод и сырость так, как не чувствовал ни разу до этого. Он не рассчитывал, что заплатить за колдовскую науку придется собственной жизнью. — Если ты хочешь, чтобы я убил его, — хрипло сказал он, — может, я могу это сделать как-то… — Нет, — сухо ответила колдунья. – Ты сделаешь это именно так. Колдовство – это великая сила, Урфин. Она не дается даром. Я хочу получить кое-что взамен. Урфин был готов отдать взамен все что угодно, но не собственную жизнь. — То, что я могу… Этому нельзя научиться, — сказал он. – Я сам не знаю, как это выходит. Мне нужно очень ненавидеть того, чью куклу мне нужно будет сделать. Иначе это не сработает. — Так возненавидь, — равнодушно ответила Гингема. — Ты ведь не любишь людей, Урфин. Разве тебе так сложно это сделать? Она бросила в котел обрывок ярко-голубой ткани. Мутная поверхность зелья вскипела, затем пена опала и в гладком, словно зеркало, окне Урфин увидел дровосека. Юноша в белой льняной рубахе, с ярко-голубым шейным платком, отброшенным за спину, с воодушевлением работал в березняке. Звука слышно не было, но в ушах Урфина словно сам собой возник мерный сухой стук топора. Соломенная шапка, напоминавшая воронку для масла, валялась в траве. Урфин сразу узнал его. Судьба оказалась жестокой. Она выбрала того единственного человека из нескольких сотен, которого Урфин теперь уже никогда не смог бы возненавидеть. Урфин не был суеверным, не верил в богов и полагал тех, кто в них верит, слабыми и недалекими людьми, неспособными на жизнь без указки. Но убить человека, который спас твою жизнь, даже для Урфина означало плюнуть в лицо судьбе. Гингема ждала, что он ответит. Урфин молча смотрел, как юноша рубит дрова. Как садится на траву, вытирая пот со лба. Как достает фляжку из сушеной тыквы и жадно пьет воду. Как вытаскивает из заплечного мешка веревку и связывает дрова в вязанку. — Я не буду его убивать, — наконец ответил Урфин. Он выпрямился и взглянул Гингеме в глаза. — У меня не получится его возненавидеть. — Ты же говорил, что готов пойти на все, — холодно произнесла колдунья. — Значит, не на все? Жизнь какого-то презренного дровосека, который тебе никто, для тебя важнее, чем колдовство? Чем великая сила, способная возвысить тебя над людьми, способная дать власть над миром? Урфин молчал. Гингема подошла к нему вплотную, взяла за подбородок. Подняла его лицо так, чтобы смотреть ему в глаза. — Колдовство не дается просто так. Ему нужна жертва. Ты должен многое отдать, Урфин, чтобы оно далось тебе в руки. Неужели это не стоит жалкой жизни жевуна, каких в Когиде пруд пруди? Урфин смотрел на нее и в ее глазах видел черный огонь. Черный колдовской цветок, поднимающийся из глубины, хватающий его за руки, за грудь, за шею, утягивающий на дно, в темноту. В темноту, где пахло сыростью и тленом. И больше ничем. — Неужели для тебя жизнь этого несчастного дороже всего того, что ты можешь получить, Урфин? — голос звучал почти тепло, почти умоляюще. Почти. — Я могла бы заставить тебя, — негромко сказала Гингема. — Пригрозить уничтожить тебя, превратить даже не в крысу — в муравья, в слизня, в однодневку. Но взятое силой не приносит пользы, не дается, оно утекает сквозь пальцы. Мне нужно, чтобы отдал это сам. Урфин… ты можешь стать великим колдуном. Мы оба могли бы… Мы могли бы положить к своим ногам эту страну. Мне нужно то, что ты можешь. Ее глаза горели холодным огнем, а пальцы жадно сжимались в кулаки. Урфин вспомнил о том, что было ночью. Словно наяву увидел все снова: ее обнаженное горячее тело, ее жадные губы, темные волосы, рассыпавшиеся по шелковому покрывалу. Она тоже вспомнила. — Вчера ты был совсем другим, Урфин, — сказала она резко. — На это ты смог пойти? На что ты был готов пойти еще, чтобы вынудить меня поделиться с тобой колдовством? Если бы я велела тебе пойти целовать лягушек на болотах, ты бы пошел? А есть змей? Это не показалось бы тебе недостойным, не так ли? Трахнуть колдунью куда проще, чем убить человека? Это не коробит твое достоинство, не так ли? Не спорит с твоим самолюбием, не ломает твое представление о должном? Урфин отшатнулся, словно она его ударила. Когда он снова поднял на нее взгляд, ему стало по-настоящему страшно. Ее глаза горели. Она тяжело дышала, руки сжались в кулаки. — Зачем ты ответил мне, Урфин? — спросила она сквозь зубы. — Зачем ты спал со мной? Ты решил, что это испытание, да? Что если ты отвергнешь меня, то я превращу тебя в крысу? — Нет, — быстро ответил он, но Гингема его уже не слышала. — Одна глупая колдунья решила, что и впрямь привлекла внимание одного Мастера, — зло сказала она. — Но Мастеру не была нужна колдунья. Мастера интересовало только колдовство. — Я… — начал было Урфин, но она яростно оборвала его: — Проваливай прочь! Никчемный, мерзкий человечек! Ты такой же, как все остальные люди, — она даже задыхалась от гнева. — Ты хотел получить силу даром. Ты никогда ее не получишь! Ты никогда не станешь никем, ты будешь вечно карабкаться наверх и сваливаться в пропасть, и чем выше ты заберешься, тем глубже ты упадешь, — прошипела она так, что Урфину почудилось, что это голос змеи, а не женщины. — Я делал все, что ты требовала, — зло и отчаянно сказал он. Колдовство уплывало из рук, и он это понял. — Я пил колдовское зелье, которое ты дала мне и которое чуть не убило меня. Я выкрал для тебя серебряный колдовской обруч, рискуя жизнью — и отдал его тебе. Я собирал для тебя змей. Ради тебя меня снова возненавидели в Когиде. Я мыл твои котлы, я разделывал летучих мышей, я растирал в порошок их вонючие потроха, — Урфин смотрел на колдунью и видел, что она меняется. Она словно старела на глазах. Ее волосы пробило обильной сединой, спина начала сгибаться, руки — сохнуть, пальцы и нос стали крючковатыми и тонкими. Запах сырости, тлена и потухшего костра ударил Урфину в лицо. Ему стало невыносимо холодно. — А тебе от меня был нужен не я, — наконец осенило Урфина и он с злостью добавил: — Ты хотела заполучить мою силу. И теперь, когда ты поняла, что ты ее не получишь, ты решила выставить меня вон! Может, когда ты захотела, чтобы я трахнул тебя, ты тоже надеялась, что я растаю и поделюсь с тобой тем, что могу я? А если бы я это сделал, неужели ты позволила бы мне проникнуть в твои колдовские тайны? — Прочь, — прохрипела колдунья, тряхнув седыми, почти совсем седыми волосами. — Прочь, пока я не превратила тебя в крысу, Урфин Джюс. Я сейчас ненавижу тебя намного сильнее, чем любого человека на земле. Убирайся. Убирайся, потому что сейчас я еще помню о том, что было ночью. И у тебя есть шанс уйти отсюда на двух ногах, а не ускакать на четырех. Вон!!! Урфин был достаточно умен. Он понял, что проиграл. Он молча вышел из пещеры, не оглядываясь. Гингема яростно взмахнула руками, и по пещере прошел вихрь. — Я уничтожу людишек, — хрипло сказала она, глядя Урфину вслед. — Уничтожу. Рано или поздно. Уничтожу всех. Они недостойны занимать место на земле. Филин молча смотрел на нее. — У него был выбор! — яростно воскликнула колдунья. — Жалкая жизнь никчемного жевуна или я и колдовство. Ну что же… Он свой выбор сделал. И он расплатится за него. *** Урфина трясло, как в лихорадке. Колдовство, великая сила были от него в одном шаге. Она могла бы попросить чего угодно другого, и он выполнил бы. Он был готов и убить при необходимости, но надо же было случиться такому, что она потребовала жизнь именно того человека, которого теперь нельзя было убить! Не в жизни жевуна дело, на его жизнь как таковую Урфину было в общем наплевать. Но нельзя отнять жизнь у того, кто спас жизнь тебе. Тонкая ткань магии, волшебства никогда не прощает подобного, и совершивший такое.. Лучше было даже не думать. А она выгнала его. Выгнала, забыв, сколько он сделал уже и через что прошел. Сколько он сделал для нее. Он ведь даже… Урфин сжал кулаки. «Сделай деревянную куклу. Здесь и сейчас». Как же он сразу не догадался, что она просто хотела увеличить собственное могущество? Что он сам был не нужен ей? Она пообещала поделиться с ним колдовством, зная, что не станет этого делать! Конечно же, она с самого начала это знала! Она просто хотела вытянуть из него то, что он может, то, что недоступно ей самой! Она не могла взять это силой, не могла заставить, не могла пригрозить — потому что тогда не смогла бы воспользоваться его умением. И тогда она решила обмануть его. Как она там сказала? Что он и лягушку согласился бы поцеловать? Что ему лягушки, если он уже переспал с колдуньей? Он вспомнил ее страшное старое лицо и содрогнулся. Он упал на колени, и его чуть не вывернуло прямо здесь, на ясной солнечной полянке, в милую лужицу травяного разноцветья, когда он подумал, что ночью он целовал эти губы, руки и волосы. Она выглядела так, как хотела выглядеть. Дело было не только в ненависти тех, кто смотрел на нее. Когда ей нужно было быть молодой и красивой — она была молода и красива. А когда это было ни к чему, она становилась самой собой — старой, страшной, седой и невообразимо древней. Ее седые волосы показались ему длинными белыми щупальцами, протянувшимися к нему со всех сторон. Волосы. Ее волосы… Урфин сунул руку в карман и вынул локон, завернутый в льняную салфетку. Локон был седой. Совершенно. …Он плохо помнил, как добрался до дома. Пока он шел, небо опять затянули тучи, черные, стылые, низкие, задул ветер, пригнул посевы на полях, поднял волну на реках. Над все Волшебной Страной, которая уже никогда не станет его Волшебной Страной, поднимался ураган. И он, Урфин, был в нем маленькой песчинкой, листиком с дерева, и никем больше. В доме хлопали ставни. На полу валялись брошенные вещи и деревянные игрушки, которые никто никогда не купит. Урфин зашел в мастерскую, сел на пол и закрыл глаза. Никогда. Ему никогда не стать колдуном. Никогда не суметь больше, чем он теперь умеет. Его удел — деревянные мотыги и страхолюдные медведи. И риск того, что колдунья передумает, и все-таки превратит его в крысу Урфин дотянулся до рубанка. Поднял его, взвесил на руке. Оглянулся на разбросанные игрушки. Вынул из кармана салфетку с льняным локоном и убрал в деревянную коробку — еще пригодится. Да, он Мастер. И он ничего никогда не забывает. А месть... Ну что же... Это блюдо лучше подавать холодным. Урфин поднялся и, прихрамывая, подошел к верстаку. Разложил инструменты. Вынул из дальнего ящика коробку с красками. Рядом положил льняную салфетку с седым локоном. Гроза только начиналась. Ураган будет бушевать до утра. Гингема не успокоится, пока не уничтожит все, до чего сможет дотянуться. Кто знает, насколько сильно и насколько быстро разгорится ее ненависть, и успеет ли Урфин сделать то, что собрался, до того, как колдунья решит, что ненавидит его сильнее, чем думала. Наверное, у него хватит времени сделать куклу. И домик тоже. Урфин понятия не имел, чем ему придется заплатить. Но изнутри его глодала злость. Он находился в одном шаге от возможности стать великим колдуном. И у него отняли этот шанс. Ненависть бурлила в нем, словно колдовское зелье. И он твердо знал, что у него все получится. Может быть, не сейчас, не сразу. Может быть, через год. Но получится. 8. Эпилог. Год спустя. *** Ранним солнечным утром Гуамоколатокинт проснулся от странных звуков. Он открыл желтые глаза и вздрогнул: у входа в пещеру стоял странный лохматый зверь высотой до колена человеку. Он вбежал внутрь, быстро обнюхивая стены и предметы, ухватил серебряные туфли Гингемы и метнулся наружу прежде, чем филин успел взлететь и долбануть клювом по башке глупое животное. Впрочем, теперь все это не имело значения. Гуамоколатокинт вздохнул. Гингемы больше не было на свете, и ему нужно было искать иное пристанище и другого хозяина, который будет кормить его кроликами и выслушивать его мысли. …Урфин пришел к полудню. Он выглядел осунувшимся и бледным, под глазами залегли черные круги. — Зачем ты явился? — спросил филин. — Ее больше нет. Урфин молчал. Потом он тихо сказал: — Слушай, Гуамоко… Филин презрительно закрыл глаза. — Гуамоколатокинт… Ты ведь знал, что все так кончится? Филин фыркнул: — Человеческое племя не умеет думать. И просчитывать выгоду. Что люди, что колдуны. Она давно хотела убить тебя. Но не успела. Все не решалась. Все о чем-то думала... И ураган успел раньше. Филин внимательно вглядывался в лицо Урфина. Тот оглядел пещеру, но не стал ни проходить внутрь, ни брать что-либо, хотя поначалу у него была мысль взять хоть что-нибудь. Колдовскую книгу, или что-то еще. Он ощущал себя абсолютно пустым. Он уже понял, что теперь его деревянная магия не сработает больше никогда. Она ушла, утекла, испарилась навсегда. — Да, — тихо сказал он. — Ураган успел раньше. Ладно. Урфин поднял голову и вздохнул — но вдохнуть полной грудью не получалось. Что-то давило ему на сердце. Ладно. Он добьется этого. Все равно, как. Но добьется. Без колдовства Гингемы, без деревянной магии. И без самой Гингемы. Один. Урфин закрыл глаза, и перед его мысленным взором вдруг вновь возникло ее лицо — с ясными глазами, горящими огнем, в обрамлении темных волос. Все можно пережить, все можно забыть. Можно начать путь к величию заново. Только вот пусть перестанет болеть сердце. Пусть перестанет.