Аркадаш

Мир вертелся вокруг меня бешеной каруселью, то рассыпаясь мириадами ярких до рези в глазах искр, то погружаясь в багровый туман, то снова вспыхивая ярче сверхновой звезды. Каждая из вспышек отзывалась в висках такой болью, что хотелось начать биться головой о любой твердый предмет до тех пор, пока череп не расколется или же пока не придет такой желанный обморок. К сожалению, для того, чтобы это провернуть, следовало хотя бы пошевельнуться, а вот пошевельнуться я как раз не могла. Частота вспышек усиливалась, входя в резонанс с ударами моего бешено стучащего сердца, а затем пришла всепоглощающая тьма. Наверное, я все-таки потеряла сознание. Сколько именно времени я провела в темноте, наверняка не скажу. Знаю только, что в какой-то момент ко мне начала постепенно и очень неохотно возвращаться способность ощущать собственное тело. Я поняла, что вокруг прохладно, что я лежу на траве, а та вдобавок настойчиво щекочет мне нос. Я поморщилась и чихнула. Это отдалось новой вспышкой боли в моей многострадальной голове, и я зажмурилась со стоном, больше похожим на жалобное поскуливание. Тело было как ватное, и я продолжала лежать с закрытыми глазами, прислушиваясь к звукам окружающего мира и лениво размышляя над тем, где я вообще нахожусь, почему туман в моей голове никак не хочет рассеиваться и почему у меня вдруг так обострился слух. Со слухом, действительно, творилось что-то неладное. Я обнаружила, что улавливаю разом множество самых разнообразных шорохов, но в то же время могу вычленить из этой мешанины любой заинтересовавший меня звук и продолжить отслеживать уже конкретно его, с какой бы стороны от меня он не находился. Любопытно. А еще любопытнее было то, что среди всех этих звуков я не могла обнаружить ни одного, который свидетельствовал бы о присутствии поблизости человека. Для окружной трассы на Тулу, по которой мы намеревались ехать, это было более чем странно… Для окружной трассы… Я, наконец, поймала за хвост упорно ускользавшее воспоминание и едва не заорала от ужаса, когда оно начало стремительно разворачиваться в моем воображении, как пущенная на ускоренную перемотку кинопленка. Вот мы с моей подругой Катькой собираемся на дневной сеанс в кино. Вот едем по окружной трассе, потому что на главной дороге на въезде в Тулу сейчас, наверное, стандартные пробки. Катька за рулем своей серебристой «Тойоты», я на пассажирском сидении, и мы весело болтаем. Вот нам навстречу лоб в лоб выходит не вовремя пошедшая на обгон фура. Катька кричит, и мне кажется, что я еще успеваю услышать хруст сплющиваемого металла… Трава! Я ведь лежу на траве! Значит, меня выбросило из машины при ударе? Но где тогда Катька? Где очевидцы, полиция, да хоть кто-нибудь? Нервное потрясение разом загнало на задний план все мысли о плохом самочувствии. Надо вставать, причем немедленно. Выяснить, что с Катькой, позвать на помощь… Я оттолкнулась от земли, но тут же рухнула обратно, потому что ноги отказывались меня держать. А в следующий момент я с растерянностью и нарастающим страхом уставилась на колышущиеся у меня перед носом стебли грязно-желтой травы. Грязно-желтой, ага. Все еще не веря глазам, я подняла голову и обвела заполошным взглядом желтоватую листву окружавших меня деревьев. Странное, но в то же время смутно знакомое ощущение. Когда-то давно у моего отца был охотничий бинокль со съемными желтыми светофильтрами, и мне казалось, что теперь я снова смотрю на мир через этот бинокль. Разница, пожалуй, заключалась только в том, что просвечивавшие среди крон клочки неба имели тускло-синий, а не приличествовавший светофильтру желтовато-зеленый цвет. Чувствуя, что потихоньку начинаю сходить с ума, я издала короткий подвывающий звук и снова опустила голову — только для того, чтобы лишний раз укрепиться в своем подозрении. Дело в том, что я увидела собачьи лапы. Очень крупные и мощные собачьи лапы, явно принадлежавшие мне. Жалобно заскулив — как оказалось, это был тот максимум, которым мое нынешнее горло могло заменить истерические всхлипывания и смешки — я опять поднялась, только уже аккуратно и на все четыре конечности, и закрутилась на месте, пытаясь заглянуть себе за спину. Попытка увенчалась успехом, и я увидела именно то, что уже почти ожидала увидеть. Пушистый собачий хвост. Поджав вышеозначенный хвост и присев на пятую точку, я задрала морду к колышущимся желтоватым кронам и издала отчаянный полурык-полувой, распугавший к чертям всю местную живность. «Да это же просто горячечный бред!» Наиболее простое объяснение сложившейся ситуации немного успокаивало и бросало ту самую соломинку, за которую можно было цепляться, чтобы окончательно не скатиться в истерику. Ну, в самом деле, чем кроме бреда все со мной происходящее могло быть? Если я не сплю, и авария на самом деле произошла, то вероятнее всего, в настоящий момент я либо уже нахожусь в реанимации, либо как раз туда еду в карете скорой помощи. В любом случае те фортеля, которые выбрасывает мое сознание, имеют мало общего с реальностью, и относиться к ним всерьез ни в коем случае не следует. Ну, разве что как к временной неприятности, которую следует перетерпеть, дожидаясь, пока меня откачивают. Я нервно закружилась по крошечному свободному пространству между близлежащими деревьями и кустами лещины, пытаясь выстроить модель своего дальнейшего поведения. Идеальным вариантом, пожалуй, было бы оставаться на месте, ничего не трогать и ни с кем не вступать в контакт. Проблема заключалась лишь в том, что словленный мною глюк был достаточно убедителен, в частности убедительным было все, что я испытывала, пребывая в нем. В данный момент мне очень — буквально до спазмов в желудке — хотелось есть, а еще мне очень хотелось пить, так что озаботиться поиском хотя бы воды в пределах вымышленной реальности, наверное, все же следовало. Придя к такому выводу, я медленно побрела через лес, приноравливаясь к новому способу передвижения. Вскоре у меня начало получаться, и, убедившись, что мне больше не надо мысленно контролировать последовательность шевеления лапами, я даже перешла на легкую рысь, мрачно оглядываясь по сторонам. Пейзаж вокруг не радовал многоцветием красок. Поразмышляв, я решила, что это было особенностью зрительного восприятия, присущей созданному моим буйным воображением четвероногому другу человека. Из доступного животному спектра явно выпадали два цвета и производные от них оттенки. Я могла свободно различать желтый, синий, белый, черный и разнообразные оттенки серого, но нигде до сих пор не встретила ни единого красного или же зеленого пятна. С остротой зрения тоже было что-то не так. Я свободно видела вдаль, в особенности если там находились движущиеся объекты, однако с рассмотрением того, что располагалось у меня под носом, возникали трудности. Предметы расплывались, и мне никак не удавалось сфокусировать зрение. За собаку, страдающую дальнозоркостью, мою больную фантазию, вероятно, следовало поблагодарить отдельно. Впрочем, подобный недостаток с лихвой компенсировался в разы возросшей остротой слуха и обоняния. Если про человека говорят, что основной объем информации об окружающем мире он получает с помощью глаз, то сейчас моими исправными поставщиками служили нос и уши, причем массив поставляемых ими сведений просто зашкаливал. С интерпретацией этих сведений еще следовало разбираться и разбираться, приводя в соответствие унаследованную от пса базу знаний и мой собственный жизненный опыт, но когда я уловила слабое дуновение свежести, донесшееся с юго-запада, я каким-то дремучим инстинктом сразу поняла, что чую воду. Чутье не подвело. Держа направление на постепенно усиливавшийся запах я наконец выбралась на топкий берег небольшого лесного озерца. Еще минуту-другую я боролась с сомнениями, безопасно ли пить стоячую воду, в которой могла обитать неизвестно какая зараза, но жажда оказалась сильнее опасений и, осторожно подобравшись к самой кромке, я начала неуверенно лакать коричневатую жидкость со слабым привкусом торфа. Когда же справа от меня на самой грани зрения мелькнуло смазанное движение, тот самый инстинкт, что вывел меня к воде, заставил тело среагировать раньше, чем я что-либо сообразила. Я дернулась вправо, клацнув челюстями, и в следующий момент меня едва не вывернуло наизнанку во внезапном приступе тошноты. Я только что съела лягушку! Уткнувшись носом во влажную почву, я с отвращением фыркала и кашляла, спешно убеждая себя, что ничего страшного не произошло — лягушки съедобны, а во Франции даже считаются деликатесом, и вообще, поскольку никаких заведений общепита поблизости нет и не предвидится, воротить нос от земноводных в моем положении будет непростительной роскошью. Наконец, после упорной борьбы здравому смыслу, вошедшему в союз с врожденным инстинктом зверя, которым я сейчас являлась, удалось взять верх над брезгливостью, и я с хмурой решимостью побрела по берегу озера в поисках иных его обитателей. Одной единственной лягушки для моих нынешних габаритов явно было маловато. Впрочем, с точными габаритами я так до конца и не определилась, поскольку сравнивать себя мне пока что было не с чем. Разве что с уже встреченной лягушкой, и вот если ориентироваться по ней, то выходило, что-либо лягушки в этом лесу водились карликовые, либо я все же была покрупнее среднестатистического пса из реального мира. Очередную прыгающую закуску я обнаружила в зарослях чего-то крайне напоминающего осоку, после трех неудачных бросков прижала лапой, зажмурившись, подцепила зубами копошащуюся тварь и только после этого опасливо приоткрыла один глаз. Небо вроде бы не спешило обрушиваться мне на голову, да и лягушка со второй попытки жевалась куда успешнее. Вдохновленная удачей, я продолжила поиски… Если у лягушек существует какой-нибудь свой легендарный свод, то нынешний день определенно заслужил быть включенным туда, скажем, под наименованием Дня Страшного Суда — настолько успешно и основательно проредила я популяцию обитателей крохотного лесного озерца. Не скажу, что наелась досыта, но тянущее ощущение голода временно отступило, и дальнейшие перспективы перестали казаться мне совсем уж мрачными. Напоследок еще раз напившись воды, я неторопливо продолжила путь, придерживаясь выбранного наугад юго-западного направления. Если учесть, что я все равно не знала, что мне делать и куда идти, эта дорога представлялась ничем не хуже любой другой. Следующие три дня я с упертостью слонов из анекдотов про Штирлица тащилась почти строго на юго-запад, ловя по дороге все, что казалось мне съедобным и было не достаточно ловким, чтобы от меня удрать — ящериц, мышей, лягушек. Желудок у пса, похоже, был луженым, так что главной задачей было вовремя придушить и прикопать мое собственное цивилизованное понятие о том, что является вкусной и здоровой пищей. Впрочем, после неоднократных прикапываний это понятие все больше начинало напоминать зомби и все реже напоминало о своем существовании. Пару раз в редких березовых перелесках мне удавалось разжиться зайцем. Благодарить за это, конечно, следовало исключительно звериную часть натуры, поскольку без ее вмешательства чисто на моем собственном энтузиазме никакие зайцы мне бы не светили, но все же я была неимоверно горда собой. Привычный порядок смены сна и бодрствования так же пришлось прикопать где-то рядышком с кулинарными пристрастиями. Ночной восьмичасовой отдых мою нынешнюю ипостась не устраивал никоим образом, зато ее вполне устраивал этот же самый период, разбитый на несколько промежутков, равномерно распределенных по суточной временной шкале. Насколько я могла судить, нормального глубокого сна за все периоды отдыха в общей сложности у меня набиралось часа три, остальное же можно было скорее назвать чуткой дремотой, во время которой я слышала все, что происходило вокруг. Раньше я бы не поверила, что подобным образом можно полноценно выспаться, но тем не менее высыпаться получалось. Кроме того, в полевых условиях подобный распорядок, позволяющий постоянно держаться настороже, действительно был полезнее. До сих пор мне не встречалось на пути ни крупной добычи, ни крупных хищников, однако рисковать все равно не хотелось. Еще за эти три дня я успела выяснить, что прекрасно вижу в сумерках и темноте — не сказать, чтобы идеально, но уж точно намного лучше, чем в человеческом виде. С наступлением вечера цвета из окружающего меня пейзажа исчезали напрочь, зато монохромная картинка радовала своей отчетливостью. Выражение «пятьдесят оттенков серого» сейчас вызывало только смех. Специально я, конечно, подсчетом не занималась но, по-моему, различала куда большее их количество. А теперь о грустном. Каждый раз, погружаясь в дремоту, я надеялась при пробуждении увидеть либо потолок собственной спальни, либо, на крайняк, больничную палату, но надежды раз за разом не сбывались. За три прошедших дня меня так и не откачали, и я не чувствовала ни единого, хотя бы самого слабого изменения в своем мироощущении, которое могло бы свидетельствовать о том, что я пытаюсь проснуться. Слово «кома» приходило мне на ум все чаще, но я упорно гнала его прочь, как и более страшные предположения, и все так же упорно шла на юго-запад, как будто это чем-то могло помочь. Шла до тех пор, пока на исходе четвертого дня, уже в глубоких сумерках, не почуяла запах кострового дыма.