Radical Face — The Gilded Hand
Ждать очень страшно. Белые стены осточертели уже через два часа беспрестанного хождения по одинаковым коридорам. Акааши не знает, что нужно делать в таких ситуациях, он в больницах-то бывал только в детстве и то, чтобы наложить и снять гипс. Но никак не потому что кто-то из его окружения внезапно перестал дышать. Двери реанимации захлопнулись где-то три с половиной часа назад. Предостаточно времени, чтобы придумать все возможные варианты развития событий, но думать нет сил. Акааши ужасно хочется спать, но он не может. Поэтому с завидной регулярностью носится в соседний холл, чтобы купить в автомате очередную дозу кофе, но только пока не кончаются карманные деньги. Ему плевать, как он поедет обратно, если поедет вообще. Самое страшное во всём этом — неизвестность. Не может такого быть, ведь Бокуто абсолютно здоров, он и простужается-то очень редко, речи не может быть о том, что он настолько запустил собственное состояние. Он хорошо за собой следит, чему Акааши частенько завидует, потому что ему самому зачастую так пристально прослеживать собственное здоровье не хватает сил или времени. Кейджи, кажется, подумал уже обо всём, что могло произойти так внезапно. У Бокуто нет аллергий, это он знает точно, чуть ли не лучше самого Бокуто. У него никогда не было астмы, да и ничего такого, что могло повлиять на дыхание. И даже спросить, что случилось, не у кого: все врачи либо избегали вопросов о состоянии, либо проходили мимо быстрым шагом. Эта самая неизвестность пугает и затягивает в темноту. К концу четвертого часа Акааши готов был лезть на стенку. За окном уже почти ночь, а он так и не узнал, так и не выяснил, и даже не попытался зайти. Хотя кто его туда вообще пустит. На телефоне остаётся где-то тридцать с небольшим процентов заряда: можно скоротать ещё полчаса-час. Но всё слишком быстро надоедает, и телефон отправляется обратно в сумку. У Кейджи очень болят глаза. С непривычки яркий больничный свет слепит. Его раздражает постоянный запах хлорки и медикаментов, который будто нагнетает обстановку, существует лишь для того, чтобы раздражать или пугать. Хорошо, вы справились со своей задачей, можно уже наконец прекратить? На часах двадцать минут двенадцатого, Акааши полулежит на скамейке, потому что терпеть и ждать больше нет сил. Он очень хочет оказаться дома, в своей тёплой постели с Котом под боком и проспать до утра. Не лежать сейчас на жёсткой поверхности, которая больно впивается в лопатки, и ждать неизвестно чего. В голове всплывает всякая ерунда. То уроки, то какая-то работа по дому, которую Акааши не успел сделать, то нелепые моменты с тренировок, то ещё что-нибудь. А потом дела. Каждое, в красках, словно Кейджи переживает их снова. Все, вплоть до пятьдесят первого. Сегодня ночью они должны были пойти выполнять пятьдесят второе. Они должны были купить много еды и кофе, любоваться сиянием звёзд всю ночь, а наутро встретить рассвет, сидя на крыше. Они уже делали что-то подобное, но ведь такие моменты в основном и запоминаются, правда? Но теперь, видимо, уже не судьба. Акааши прикрывает глаза и представляет небо. Такое высокое, ярко-синее и совершенно недостижимое. По нему плывут отрывистые белые кучевые облака, быстро меняя свою форму. Это успокаивает и заставляет забыть о всех тревогах хотя бы на несколько минут. Но лишь до тех пор, пока облака мгновенно не превращаются в тучи, и не звучит первый раскат грома. Кейджи моментально распахивает веки и садится на скамейку, потирая виски. Даже собственный способ отвлечься уже не срабатывает. Видимо, сказывается количество выпитого кофе. Нервы становятся похожими на оголённые провода, каждое ощущение будто усилилось в десятки раз, и даже свет, мигающий далеко в конце коридора, становится для Акааши настоящей пыткой. Это всё нужно прекратить как можно скорее. В больницах успокоительное нужно не только больным, но и ожидающим в течение нескольких часов в полной тишине. «Нужно брать с собой таблетки», — отмечает про себя сеттер, уронив раскалывающуюся на части голову на сложенные на коленях руки. По шагам Акааши в коридоре уже можно отсчитывать время: один шаг — одна секунда, проход по коридору туда-обратно — минута. С периодичностью почти десять минут он встаёт и ходит по коридору, потому что сидение на месте сводит с ума. Да практически всё тут сводит с ума, что уж и говорить. На часах без десяти двенадцать, Акааши всё ещё вышагивает, смотря себе под ноги. Местные уборщицы и медсестры наблюдают за ним уже не первый час, то и дело качая головой и про себя отмечая «бедный, сколько же он уже ждёт?» или «должно быть, это действительно важно для него». Важно, ещё как важно. Он не собирается уходить, пока не выяснит хоть что-то. Но, как назло, и когда времени уже за полночь, всё равно никого нет. На дверях так и висит табличка «Не входить!», но Кейджи вот уже как третий час хочет плюнуть на её существование, плюнуть вообще на всё и зайти. Такими темпами недалеко и до кабинета психиатра докатиться. Но это не так страшно сейчас, как неизвестность. А кругом только эта самая неизвестность. Акааши уже даже не смотрит на часы: это и так бесполезно. Он не знает, сколько сейчас времени, потому что после щелчка в полночь оно почти перестаёт существовать. Он не знает, что произошло тогда, во время тренировки. Он не знает, всё ли сейчас в порядке с Бокуто, нормально ли он себя чувствует и что с ним такое. Он не знает, будет ли всё хорошо. Но надеется. Ещё надеется. В третьем часу ночи усталость берёт своё, а покрасневшие глаза беспрестанно закрываются. Акааши садится рядом со скамейкой на пол, прижимается спиной к стене, обхватывает руками колени и смотрит в такой же белый потолок, как и несколько часов назад. Кажется, он знает все трещины на этом потолке даже лучше, чем в своей собственной комнате. Он так и засыпает, точнее проваливается в беспокойный сон.***
В следующий раз, когда Акааши открывает глаза, за окном уже светлеет. Всё тело нещадно ноет от неудобной позы, голова раскалывается на части, пульсирующая боль в глазах так и не исчезла. Кто-то настойчиво трясёт его за плечо, но он не может сфокусировать взгляд и понять, кто это. Около минуты уходит только на то, чтобы прийти в себя. Уже утро. Значит, можно найти кого-то и наконец спросить. Ответ находит его сам. Пока Акааши рылся в своей сумке в поисках воды и читал все сообщения от мамы, которая возмущалась тем, что сын не пришёл домой на ночь без предупреждения, к нему подошёл высокий мужчина в светло-зелёном халате и очках. По одному его виду можно сказать, что он очень надёжный, такому точно можно довериться. — Вы всё ещё ждёте посещения Бокуто Котаро? — его голос не строгий, скорее понимающий и сочувствующий. Кейджи как-то пропустил ту часть, где доктор представился, поэтому он так и остался безымянным. — Д-да, если… секунду, — голос хриплый от долгого молчания, мысли совсем никак не хотят собираться воедино, Акааши как будто теряет нить разговора, не успев его начать. — А что с ним случилось? Лицо у мужчины не меняется: видно, что это очень хорошая выдержка. У него такая профессия, в которой не место сочувствия каждому встречному. Правда вот в глазах у него что-то неуловимо меняется. — Состояние… стабильное. Уже, — он тоже не может подобрать подходящие слова. — Пока что гарантировать ничего нельзя. — Оу, — Акааши опускает взгляд, осознавая, что всё намного хуже, чем казалось. Этого не видно по лицу и не слышно в голосе, но это скрыто в смысле фразы. — Скажите, а кем вы ему приходитесь? Ах да, это же обычный вопрос, такой всегда задают. — Я его друг. Кейджи очень трудно анализировать всё после сна, поэтому он не может точно сказать, к чему был этот тяжёлый вздох. Может быть, сейчас ему скажут что-то не очень хорошее? Или, если быть точнее, совсем не хорошее. И совсем не утешительное. — Тогда скажите своему другу, что ему стоило принимать лекарства, когда он придёт в себя, — после непонимающего взгляда сеттера мужчина добавляет. — Вы можете навестить его, первая дверь за углом. Акааши одновременно становится и чуточку радостнее, и в несколько сотен раз страшнее. Он не знает, что увидит, когда войдёт, не знает, что за лекарства, о которых говорит этот доктор, что вообще происходит. Опять везде неизвестность, от которой почему-то не получается избавиться. — Спасибо, — отвечает он вежливо, закидывает сумку на плечо и почти бегом несётся к указанной двери. На двери висит табличка «Палата интенсивной терапии». Ноги подкашиваются. Здесь точно что-то не так. Может, это какая-то ошибка? Но нет, врачи не могут ошибаться. Значит это Акааши ошибался. Всё намного хуже, чем он думал. Сложнее всего оказалось побороть страх надавить на дверную ручку чуть сильнее, толкнуть вперёд, так, чтобы дверь поддалась и с тихим скрипом открылась. Сеттер делает это неохотно, подавляя нарастающую дрожь в руках, жмурит глаза, и только тогда позволяет себе войти внутрь. Палата такая же белая, как и коридоры. Здесь пахнет медикаментами ещё сильнее, здесь ещё светлее, восходящее солнце слепит глаза и не даёт полностью рассмотреть всё, что в комнате. Куча каких-то аппаратов, трубок, переключателей, катетеров, слышны неприятные пищащие звуки. Всё в точности как в фильмах. Кейджи не представлял, что это будет так. Ему уже хочется уйти отсюда поскорее, но его останавливает присутствие здесь Бокуто. Акааши подходит чуть ближе и не верит своим глазам. Он бледный. Обычно он никогда не бывает бледным настолько. К его венам подведена капельница, а аппарат жизнеобеспечения считает пульс, который, о господи, есть. Показатели на экранах изредка меняются, но остаются в пределах нормы. Рядом с кроватью стоит аппарат искусственной вентиляции лёгких. И это, чёрт возьми, не сон и не галлюцинация. Если бы Кейджи хоть немного больше понимал в медицине, он мог бы сказать всё сам, но ему нужно ждать. Никто так и не сказал ничего конкретного. Его последний вариант — это сам Бокуто, которому нужно ещё очнуться. Акааши ждал целую ночь, подождёт и ещё немного. Когда он садится рядом с койкой, глаза снова начинают слипаться. Ночь почти без сна, но зато с кучей потраченных нервов даёт о себе знать. Он придвигается ближе, смотрит на Бокуто, аккуратно взъерошивает чёрно-белые пряди волос. «Корни отросли», — отмечает он про себя. Кейджи легко улыбается, устраивается рядом на сложенных руках и снова проваливается в никуда.***
Сон снится какой-то странный. Акааши куда-то идёт, сам не понимая, куда. Его окружают какие-то неразборчивые тёмные силуэты, которые плывут, меняют свою форму, растекаются в странные образы, образуют между собой щели и пустоты. Он запоздало понимает, что это — деревья, старые деревья в парке, куда они ходили в марте. Зрение как будто резко ухудшилось, рассмотреть что-либо становится очень трудно, поэтому не видно ни ветвей, ни листьев — одни лишь размытые тени. Вдалеке начинает что-то светиться ярко-зелёным огнём. Кейджи моментально понимает — это та самая поляна со светлячками. Он бежит, стараясь выпутаться из сетей нечётких деревьев, но свет всё отдаляется и отдаляется. К чему вообще это всё? Откуда-то в заросшем парке начинается сильный ветер, Акааши мёрзнет, обхватывает себя руками, пытаясь согреться, и только сейчас видит, что на нём огромных размеров футболка, в которой обычно спит Бокуто. С каждой деталью сон становится страннее и страннее. Над головой пролетает стая птиц, задевая несуществующие ветки, и уносится куда-то вдаль, отчего ветер усиливается, заставляя зажмурить глаза. Очень-очень холодно. К тому времени свет почти пропадает из виду, но Акааши упорно идёт, невзирая на то, что творится вокруг. А вокруг ветер уносит куски размытых теней, будто они — всего лишь иллюзия. Хотя кто знает, может оно так и есть. «Это всего лишь сон. Проснись, и всё прекратится», — твердит сам себе Кейджи, но продолжает идти, сгибаясь под порывами ветра. Проснуться как-то не получается, как и управлять тем, что происходит. Будто он попал в другую реальность, где всё возможно. И деревья-иллюзии, и искажающееся пространство, и постоянно отдаляющаяся цель. Проходит, наверное, час, а то и два, прежде чем Акааши начинает видеть свет лучше. Он совсем близко — руку протяни, и коснёшься. Но как только он касается ближайшего ствола, всё мгновенно погасает, чернеет, свет пропадает и обращается в серый пепел, который уносит с новым порывом ветра. «Прости», — разносится среди воя почти урагана, и Кейджи кажется, что он где-то слышал это. С такой же интонацией, таким же тембром, с этой паузой и надрывным вздохом в конце.***
— Акааши, ты в порядке? — его настойчиво пытаются разбудить, но Акааши будто не может разлепить глаза, хотя больше всего на свете хочет проснуться. Сон оказался слишком реалистичным. Он хмурится, ведёт плечом, чтобы сбросить лежащую на нём руку, но собирается с силами и приоткрывает веки. Яркий свет в помещении мгновенно ослепляет, Акааши какое-то время не может понять, где он и что он здесь делает, но осознание приходит с противным запахом, что он успел за последнее время возненавидеть. Больница. Палата. Первая дверь за углом. Здесь должен быть Бокуто. Акааши поднимает тяжёлую голову и смотрит, пытаясь сфокусировать взгляд. Да, он здесь, прямо перед ним, лежит на койке, положив руку ему на плечо. Спросонья информация доходит очень медленно. О господи, он и правда здесь. В сознании. К носу подведены какие-то трубки, прибор всё так же отсчитывает пульс, который заметно участился с последнего момента, который Акааши ещё помнит. С ним всё будет в порядке, потому что Бокуто улыбается, непривычно, скромно и легко. Ещё один повод задуматься, проснулся ли Кейджи окончательно. — Ты снова здесь, — не вопрос, утверждение. — Ты тоже, — Бокуто не спускает внимательного изучающего взгляда. — Кошмар приснился, да? Акааши не знает, как это назвать. Это совсем не кошмар, нет, скорее похоже на сильно искажённые и омраченные моменты его жизни, сложенные воедино. Такие сны — совсем не повод беспокоиться. — Нет, ничего такого, — сеттер трёт глаза руками. — А ты… — Даже не спрашивай. Как я могу нормально себя чувствовать, когда лежу под капельницей? С одной стороны, Бокуто прав. Если бы всё было нормально, то здесь не было бы ни капельницы, ни аппарата искусственной вентиляции лёгких. А с другой, если у него хватает сил говорить с сарказмом, то всё намного лучше, чем могло бы быть. — И правда, что это я. В палате воцарилось молчание. Не то чтобы неловкое и неприятное, скорее служащее чем-то вроде ожидания. Акааши ждал, что Бокуто скажет, в чём же дело, Бокуто напротив, не хотел, чтобы Акааши зацикливался на его проблемах. У него и своих достаточно, Котаро знает это как никто другой. Они просто молча смотрят друг на друга, пытаясь отыскать что-то, что поменялось. У Акааши под глазами залегли синяки, пока ещё не очень заметные. У него слегка подрагивают руки и пальцы. У него покрасневшие глаза, которые то и дело закрываются на пару секунд, словно Кейджи хочет так справиться с сонливостью или головной болью, а может, и то, и другое сразу. Он до сих пор одет во вчерашнюю одежду, на рубашке помят воротник и видно пятно от кофе на рукаве. Пуговица на манжете болталась, будто её пытались оторвать. У Бокуто бледная кожа и в целом поблёкший вид. У него на внутренней стороне локтя видны следы от уколов, на месте которых появляются большие красно-фиолетовые синяки. Он вдыхает резко и через раз, будто снова может в одно мгновение задохнуться. Часто моргает, быстро переводит взгляд, и глаза у него не горят так, как обычно. Волосы растрёпаны и по большей частью опущены вниз, и он даже не пытается их поправить. Они одновременно всё подмечают и думают «Что с ним не так?». Акааши касается руки Бокуто на его плече и переплетает пальцы, продолжая взглядом сканировать того. Кейджи всё равно узнает, чего бы это ни стоило. — Спасибо за то, что ждал, — улыбка хоть и слабая, но до невозможного искренняя. В ответ только короткая усмешка. «Кем бы я был, если бы не остался?», — проносится в голове, но нормального ответа так и не находится. — Твой… врач, — Акааши не знает, как начать, мнётся, запинается и повторяется. Бокуто чувствует, как снова начинают подрагивать его руки. — Сказал, что тебе нужно было принимать какие-то лекарства раньше. — Лекарства? — Пожалуйста, не притворяйся, что не знаешь, о чём идёт речь. Кейджи знает его вдоль и поперёк, поэтому так легко уйти от темы у Бокуто не получится, не стоит даже пытаться. Но он молчит. Молчит и не отводит тускнеющий взгляд. — Ты можешь мне доверять. Снова молчание. Бокуто отводит глаза в сторону, и чуть ослабляет хватку на руке Акааши. Тот задел какую-то животрепещущую тему, о которой они оба постоянно умалчивают, но сил ждать больше нет, как и смысла скрывать. — Не думаю, что ты захочешь знать. Глупые, глупые отговорки. — Я и так знаю о тебе всё. Давай, скажи, что это были за лекарства. Бокуто поджимает губы и упорно продолжает молчать и сверлить стену взглядом. Теперь и у него начинают дрожать руки, почти незаметно, но ощутимо. Акааши выслушает и примет, что бы это ни было. Просто не нужно было скрывать, что нужно принимать медикаменты, тогда бы и в больницу попадать не пришлось. Тогда бы и переживать все эти последние несколько часов не пришлось. — Давай я тебе немного позже расскажу, — и ещё одна попытка. — Ты и так достаточно откладывал. У Акааши складывается ощущение, что он вот-вот сорвётся и закричит, но этого не происходит. — Понимаешь, — начинает Бокуто медленно. — Тут такое дело… Кейджи чуть приподнимается на стуле, наклоняясь ближе, и ожидающе заглядывает тому в глаза. — Я не знаю, исполнится ли мне восемнадцать.***
Акааши до сих пор помнит то щемящее ощущение в груди, когда своим почерком выводил в тетрадке с сотней дел ещё один пункт. «Дело сто первое. Не дать ему перестать сиять».