Fink — Looking Too Closely
Бокуто выписывают через шесть дней ближе к вечеру. Уже смеркается, когда они выходят из здания больницы. Даже несмотря на тёплую погоду и солнце днём, ночью и вечером очень холодно, часто поднимается сильный ветер, отчего выходить на улицу совсем не хочется. Да и не хотелось бы, если бы они сидели сейчас у Акааши дома, смотрели фильмы и били друг друга подушками. Лучше бы не было последней недели. Лучше бы всё было так, как было раньше, чтобы ничего подобного не происходило, и чтобы Акааши больше не пришлось узнавать, что им осталось провести вместе всего лишь около четырёх месяцев. Не более полугода. Лучше бы то, что Бокуто сказал ему когда-то давно, оказалось правдой. Тогда они смогли хотя бы увидеться через какое-то количество лет. Его бы грела только мысль о том, что Бокуто вообще хоть где-то есть. Акааши шёл, засунув руки глубоко в карманы лёгкого тканевого плаща, и корил себя за то, что не мог заметить раньше. За то, что состояние Бокуто ухудшилось так резко, за то, что тот не принимал свои лекарства, что тот не делал вообще ничего, а лишь изматывал себя тренировками снова и снова. Бокуто же шагал рядом, закинув на плечо сумку с вещами, которые периодически приносил ему Акааши. Он не был расстроен, нет, вовсе нет, он даже ни о чём не жалел. В его голове вообще происходило что-то очень странное, что нельзя было характеризовать как его обычное состояние. Это странное винило его в том, что Кейджи сейчас смотрит в совершенно другую сторону, натянув шарф чуть ли не на нос, будто пресекая собственные попытки заговорить. Это странное говорило ему, что поступать так с самым близким и дорогим на данный момент человеком нельзя. Это странное заполнило его целиком, оставляя в горле неприятный горький осадок. Это странное — вина и стыд, и Котаро не знал, что вообще может испытывать что-то подобное настолько сильно. С затянувшейся тишиной, начавшейся от самой двери палаты, необходимо было что-то делать. Бокуто слабо представлял что. Так же как и слабо представлял, что будет говорить и как будет объясняться перед Акааши, потому что так ничего и не рассказал. Если быть точнее, он намекал, потому что открытое заявление о неизбежной смерти могло сильно ранить их обоих. Лучше подождать подходящего момента. Может быть этот момент именно сейчас? — Хей, Акааши, — он легко дёргает Кейджи за рукав пальто, на что тот невесело усмехается самому себе. Кривой линии губ не видно из-под шарфа, но зато видно глаза, в которых читается, что всё слишком неправильно, что всё пошло куда-то не туда. И «Хей, Акааши» должно говориться совсем не при таких обстоятельствах и совсем не таким тоном. Можно было бы вспомнить бесчисленное количество этих самых «хей», но не нужно. Лучше не омрачать столько памятных и счастливых моментов, связанных с этим возгласом. — Прости, что не сказал раньше. Сеттер вспоминает, где он слышал это самое «прости», то самое, которое отдавалось эхом в его сне. Как раз тогда, давным-давно, когда Бокуто сказал, что уезжает. Далеко и очень надолго. Ага, как же. — Я не хотел, чтобы ты нервничал и волновался из-за меня. Акааши упорно молчал, но стянул шарф с носа. Выражение его лица было отстранённым, а на губах была всё та же усмешка, совсем не весёлая и такая неуместная. — Если ты злишься… — Я не злюсь, — внезапно ответил Кейджи совершенно спокойным тоном. — Ты мог бы просто довериться и рассказать мне. Почему ты тянул до последнего? — Не хотел говорить тебе и вовсе, — Бокуто уставился себе под ноги, сконцентрировав взгляд на каких-то мелких дефектах асфальта. — Ты бы тогда слишком переживал. — Ладно, — Акааши выдохнул, и наконец установил зрительный контакт, приподняв голову Котаро за подбородок. — Расскажи мне всё. С самого начала. — Но… — Я хочу знать. Бокуто замешкался. Ему и самому было неприятно вспоминать все подробности своей истории, не то, что рассказывать кому-то ещё, даже если этим «кем-то» был Акааши. Он слишком переживал, что Кейджи может в один момент отвернуться от него. — Давай лучше найдём какое-нибудь место, где мы можем спокойно сесть. — Конечно. Больше Акааши не говорит ни слова. Он и так не особо разговорчив, но эта тишина настораживает в несколько раз сильнее, чем обычно. В воздухе висят незаданные вопросы и слабо ощутимое напряжение, и тишина его только усугубляет. Странно то, что Кейджи берёт руку Бокуто и тянет вслед за собой в совершенно противоположную сторону от их домов. Да, безусловно, Акааши хочет знать. Бокуто и сам бы хотел знать, если бы был на его месте. Но на месте Акааши он не был, и совершенно не хотел вспоминать всё от начала до конца. Он вообще мало что рассказывал о своём прошлом. Только самые счастливые моменты, что-то хорошее, и этих моментов было, наверное, не более десятка. Это вовсе не значит, что детство Котаро было несчастным, нет, скорее, он просто привык не разглашать всё всем налево и направо, оставил как сугубо личное и сокровенное. Наверное, пришло время хоть кому-то это «сугубо личное» раскрыть. Такой момент всё равно наступил бы рано или поздно. Бокуто ни разу не сомневался, что Акааши найдёт достаточно тихое и скрытое от чужих глаз место, но не думал, что это будет тот самый парк, в котором они праздновали день рождения Кейджи. Символично. Они подходят к самой кромке воды небольшого пруда, и, наконец, останавливаются. По небу быстро плывут облака, на которых видны отсветы далёкого заката, воздух заполняет только шум деревьев и ничего более. Прекрасное место. Лучше бы они пришли сюда просто так, посидеть вместе, поболтать о всём на свете, посмотреть на облака, может быть, подумать о будущем. Но не более того, и уж совсем не говорить на такие серьёзные и неприятные темы. Бокуто поставил сумку рядом с собой, и присел на землю, не заботясь о чистоте одежды. Акааши же немного поморщился от холодного ветра, едва представив, что на земле сидеть ещё холоднее, но все же опустился рядом. Его взгляд цепкий и выжидающий. — Рассказывай. Всё с самого начала. И в деталях. — А можно не всё в деталях? — уточнил Котаро. — Просто там есть очень неприятные… — Давай говори уже, — оборвал его Акааши, сложив руки на коленях и опустив на них голову. — Хорошо. Бокуто глубоко вдохнул и выдохнул, будто собрался снова переживать всё то, что случилось за последние несколько лет. А потом, уставившись пустым взглядом на другой берег пруда, или, скорее, сквозь него, начал. — У меня всегда были проблемы со здоровьем. Не всегда такие серьёзные, как сейчас, но они были. До девяти лет я каждый год страдал от сезонных аллергий, а особенно, хоть она и не сезонная, на пыль. Странно, когда ты начинаешь задыхаться, едва смахнув пыль с какой-нибудь вещи, правда? — Бокуто слегка улыбнулся уголками губ. — Родители думали, что это временно, но ничего не проходило. — Хочешь сказать, что всё началось с простой аллергии? — Акааши смотрел на него почти не моргая, словно сканируя взглядом. Он чувствовал, что, раз Бокуто улыбается вот так, то ничего определённо не закончится хорошо. — Можно сказать и так. Чуть позже меня всё же отвели к врачу, и он диагностировал астму, но сказал, что ничего серьёзного от этого не будет. Были некоторые ограничения, что я мог и что не мог делать, чтобы не спровоцировать приступ, и я всё соблюдал, следил за физическими нагрузками и прочим. А потом родилась сестра, и маме с папой стало не до меня. — Боже, у тебя и сестра есть? — возмутился Кейджи. Потому что очень неприятно осознавать, что человек, которого ты, казалось, знаешь вдоль и поперёк, скрывает такие важные вещи. Да уж, Бокуто точно мастерски избегал рассказов о своём детстве и всём, что было до старшей школы. — Ты вообще будешь слушать дальше или так и будешь перебивать? — в свою очередь возмутился уже Котаро, смерив Акааши недовольным взглядом. — Нет-нет, я слушаю. — Вот и хорошо. Как я уже сказал, потом им стало не до меня, и всё, что касалось моего здоровья, временно отложилось. Мне было десять, и я не знал, что будет дальше, потому что ощутимо лучше мне не становилось, хотя я и принимал лекарства. Но и хуже, кстати, тоже. Поэтому я записался на несколько дополнительных занятий в школе, и волейбол мне нравился особенно сильно. Сам понимаешь, — он улыбнулся и пожал плечами. Наверное, одно из лучших его воспоминаний о том времени. — Запрета играть врачи не давали, я был этому рад и отдавался игре полностью, как и сейчас. Так прошло некоторое время, меня всё устраивало, но потом у меня впервые случился слишком серьёзный приступ. Это была не астма, нет. Выражение лица Бокуто значительно поменялось, кажется, он был таким мрачным, каким Акааши его ещё ни разу не видел. Он всегда был неиссякаемым источником энергии и шума, а сейчас сидел так тихо, глубоко в своих мыслях, что это заставляло насторожиться, точно ли всё хорошо. — Мне было почти двенадцать, когда я узнал, что это рак лёгких. Врачи ведь не всегда бывают очень компетентны, да? — Он снова усмехается. — Хотя я до сих пор не могу понять, как можно было спутать астму с чем-то подобным. Акааши перевёл взгляд туда же, куда смотрел Бокуто. Тонкая линия берега, которую покрывают зеленеющие растения. Теперь он не видел его лица, и это было намного легче, потому что смотреть, как чужие глаза наполняются болью и самому очень больно. — Следующие года полтора я почти не ходил в школу, а только лечился. Кажется, я не был за это время нигде кроме больницы. Я понимал, что родителям очень тяжело со мной и сестрой сразу, старался помогать, но был слишком слаб. Химиотерапия, все дела… — Котаро склонил голову и запустил руки в волосы. — Я еле восстановился после того состояния. Перешёл в новую школу, сменил причёску после того, как волосы снова отросли. А ещё через некоторое время и покрасил, потому что терять было уже нечего. Я тогда думал так. А потом произошёл рецидив. После почти двух месяцев терапии — ещё один. Я задыхался снова и снова, пока всё не прошло чудесным образом после какого-то нового лекарства, на которое от отчаяния согласились мои родители. Акааши скосил глаза на Бокуто, и нашёл его ладонь, переплетая пальцы и чувствуя, как пальцы легко дрожат и непроизвольно сжимаются. Он переживал — это видно невооружённым глазом. Страшно представить, что творится у него на душе. — Ты можешь продолжать, — тихо напомнил ему Кейджи. — Я был далеко не единственным, кому помог этот новый метод, — тон голоса значительно упал. Наверное, здесь и начнётся самое неприятное. — Я вылечился за полгода, я снова мог нормально дышать и мне разрешили обычные физические нагрузки. Тогда я вернулся в волейбольный клуб и стал уделять ему ещё больше времени, сил и внимания. Я хотел быть лучшим, хотел достичь всего, чего только возможно. Это стало моей целью с тех пор, как узнал, что болен. Мне было ради чего стараться выздороветь. Я много тренировался, достигал всего, чего только можно, перешёл в старшую школу, попал в сильную команду, встретил тебя… — Их взгляды пересеклись. — Думал, что теперь всё будет нормально, что лучше и пожелать ничего нельзя. Акааши улыбнулся ему. Бокуто грустно улыбнулся в ответ. — Но потом, прямо перед началом учебного года, у меня снова случился приступ. Кто бы мог подумать: три года без рецидивов, и теперь снова. Ты себе даже не представляешь, каково снова испытывать чувство, когда ты… просто не дышишь. Его голос срывается, и Кейджи стискивает ладонь чуть крепче. Небо над их головами стремительно темнело, и вот-вот должно было стать непроглядно-синим. По нему всё так же торопливо неслись почти чёрные облака, но темнота не была помехой. Далёкие отблески фонарей давали достаточно света, чтобы закончить. — После долгих исследований мне сказали, что, в любом случае, мне осталось недолго. Что усиленными тренировками я сделал ещё хуже, и что лечению это почти не поддаётся. Предложили курс химиотерапии, который продлил бы мне жизнь на пару-тройку лет. Но я отказался. — Почему же? — Не видел смысла. Рано или поздно это всё равно произошло бы, и я не хотел слишком затягивать. К тому же, я бы точно не хотел провести остаток жизни без своей потрясающей причёски. Бокуто всегда остаётся Бокуто. Даже в такой безысходной ситуации. Акааши уткнулся ему в плечо, сдерживая слёзы, и прошептал «Идиот». Потому что он правда идиот, они оба были таковыми в какой-то степени. Акааши не хотел устраивать истерику вроде «Почему ты не выбрал химиотерапию, это продлило бы тебе жизнь, хоть и ненадолго!». Он уважал выбор Котаро, хотя глубоко в душе кричал, ведь времени оставалось так мало. Менять что-либо уже поздно. — Из-за больниц я часто пропадал посреди учебного года. В последнее время постоянно забывал принимать лекарства, и чаще стал чувствовать себя хуже. Мне правда очень жаль, что ты стал свидетелем этого. Акааши сглотнул подступающий к горлу ком. — Но, с другой стороны, спасибо, что оказался тогда рядом. В воздухе снова повисло молчание, но напряжения в нём не было, скорее, наоборот, облегчение. — И знаешь, довольно иронично, что никому не рассказывать об этом было пятьдесят третьим пунктом. — Боже, какой же ты всё-таки идиот, — голос Акааши стал громче, но через него всё равно сквозила неуверенность в происходящем. Хотел бы Кейджи верить, что это не на самом деле, что это всё какие-то выдумки. — Знаю, — ответил Бокуто, засунув свободную руку в карман куртки. — Надеюсь, ты простишь мне ещё одно проявление идиотизма. Сеттеру страшно было представить, что это ещё могло быть, особенно после отказа от химиотерапии из-за причёски и стольких месяцев молчания. Пускай это даже будет какой-нибудь особенно глупый и бессмысленный пункт списка, уж лучше так, чем вытянутая из кармана пачка сигарет. — Ты издеваешься что ли? — Кейджи закатил глаза, потому что такие действия вряд ли могли вызывать иную реакцию. — Ни капли. Это помогает успокоиться. — Сначала ты от меня скрываешь, что смертельно болен, потом говоришь, что тебе остаётся не больше четырёх месяцев, а потом оказывается, что ты ещё и куришь. Ты в курсе, что так только сокращаешь себе потенциальный срок жизни? — Я уже говорил, что мне нечего терять. — А родители? Они в курсе? — Не-а. Но не думаю, что они стали бы сильно ругаться, узнав, что я курю. Акааши был вовсе не в настроении истерить, но подобное поведение вынуждало на такие меры. Он бы уже давно врезал Бокуто как следует, если бы мог. Хотя, в принципе, кто ему не даёт? Да никто. Его что-то держит? Нет. Мешают моральные принципы? Может быть. — Ну и где же ты их берёшь? — Акааши проследил за тем, как Бокуто поджигает кончик сигареты. — Я всегда просил Куроо, а где он брал, я не знаю. Ничего себе. Значит, Куроо обо всём давно знал, но молчал. Все те разы, когда Бокуто внезапно исчезал, он прекрасно знал, что тот пропадает не просто так, и не говорил, даже зная, как сеттер волнуется. — И нет, Куроо тоже ни о чём не знал, — добавил тот, будто прочитав мысли Акааши, и выдохнул струю сизого дыма. Акааши пялился на горизонт, даже не зная, что теперь думать, что делать дальше, что будет. Последняя неделя была уж слишком напряжённой. Слишком много всего за короткий промежуток времени. Кейджи определённо нужен отдых и время переварить и принять всю информацию. А ещё свыкнуться с мыслью, что быть вместе им остаётся совсем немного. — Дай сюда, — Он протянул руку за пачкой. — Ты же никогда не… — Никто не мешает начать сейчас. Бокуто протянул белую пачку с красной окантовкой, пробурчав что-то вроде «Я тебя предупреждал». Акааши повертел ее в руках, вынув одну сигарету, и, подумав о том, что, возможно, это сейчас далеко не лучший выход, поджёг ее лежавшей рядом зажигалкой. Он чуть не закашлялся от первой затяжки, на что услышал «Привыкнешь ещё», и бросил в сторону презрительный взгляд. Держать в руках сигарету было более чем непривычно. В данный момент возможность подсесть на никотин пугала Акааши меньше всего, тогда как в голове проносились мысли вроде «Как он мог довести себя до такого?». Сейчас нужно было волноваться совсем не за себя, потому что у Кейджи будет ещё куча времени, в отличие от кое-кого, кто сидел рядом и раз за разом выдыхал кольца дыма. — Погоди, почему тогда от тебя никогда не пахло сигаретами? — всё ещё немного покашливая, спросил он. — Великолепная конспирация, — Бокуто развёл руки в стороны и широко улыбнулся, вроде «посмотрите, какой я умный и скрытный». — Даже спрашивать не буду, — усмехнулся Акааши, подумав, что было бы неплохо попросить Куроо достать и ему пару пачек на ближайшее время.***
Кто знает, что было бы дальше, если бы не эта неделя. Может быть то, что Бокуто всё рассказал, было и к лучшему, но всё же, рассказал он всё это слишком поздно и не вовремя. Ведь у Акааши был шанс уговорить его пройти курс химиотерапии и провести с ним больше времени. Намного больше, чем жалкие четыре месяца. Увы, теперь уже слишком поздно о чём-либо жалеть. Слишком поздно.