Лабиринт

      Женщина лишь устало кивает, откидываясь на спинку кресла и прикрывая глаза. Настолько резкого изменения состояния она не ожидала, вполне вероятно - открылась рана, может швы разошлись… Она силится задрать низ кофты, осмотреть ранение, и это даже получается, но легче не становится.       – Швы целы, – подмечает Тарасов, внутренне радуясь, что наёмница хотя бы кровью не истечёт, – стимуляторы проходят?       – Только не надо заумного «а я же говорил», хорошо?       – А это поможет? – не слишком весело хмыкает Бизон, осматривая комнату в который раз.       По-хорошему, надо выбираться, но, загвоздка в том, что полиция скорее всего трупы уже нашла, и если не все, то парочку точно. Значит начнутся оперативные мероприятия, обход квартир, опрос, кто и что видел, и это не закончится в ближайший час, два, а может и все три. Значит, они застряли.       – Да ладно, сейчас передохну, перестроюсь, дальше осмотрим всё и будем думать, как выбираться…       – Снова бравируешь… Лида, вот откуда в тебе это всё?       – Что всё?       – Ну… Вот это… Род деятельности… Слушай, ты как-то сказала: порой охотник сам становится жертвой, это про взрывы, или в целом?       – И да, и нет. – Наёмница по привычке прижимает руку к ранению, словно так станет легче, слегка заваливается на раненный бок. – Просто в какой-то момент понимаешь, что нет белого и чёрного.       – А какое есть? Серое?       Спросив, Тарасов опускает взгляд. Сам же догадывается, каким будет ответ на вопрос. Он сам раньше думал, что есть добро, есть зло, что он на одной стороне – хорошей, плохие люди – на противоположной. Только время потом показало, что ничерта так просто не бывает. В этом он был схож с наёмницей, правда каждый раз на задании гнал эту мысль прочь. Потому что знал: он защищает страну, защищает своих. Честь, долг, Отечество, и дальше куча бравых слов, как из присяги. Знал, что есть чёрное, а есть белое. И если бы это на самом деле было так, то к какому цвету отнести лежащую на кресле женщину?       – Ответил на свой вопрос?       – А как ты живёшь с такой, ну, с серой моралью? Мы же тебя поймали год назад, сейчас же ты нам помогаешь? Как это укладывается с привычным мнение про…       – Тарасов, – обрывает наёмница кап-три, поднимает на него глаза, слегка усмехается, – вот скажи, почему ты снова делишь? Или ты думаешь, что всё ради денег? Так не ими всё измеряется. У каждого понятия своя цена, она где-то мешает, где-то наоборот, помогает. Есть работа ради работы, прибыли, выгоды, есть ради своих, пусть и мелочных, но устоев. Не греби всех под одно, Борис. Это вредно для здоровья.       – А вот это нет? – кап-три кивает в сторону раненного бока.       – А это уже издержки профессии. Я прекрасно понимала, на что иду. И раньше - когда только начинала, и сейчас – когда согласилась помогать вам.       Бизон замолкает, всё же дотягивается до сумки, ставит на диван рядом с креслом, разрезает около молнии, запускает внутрь руку и вытаскивает несколько пачек плотно упакованных банкнот. И тут до Тарасова доходит, а картинка мысленно складывается воедино, словно в замедленной съёмке.       – Значит, выгода?       – Тарасов…       Игла хочет продолжить, но замолкает, буквально вжимаясь в боковину кресла, стараясь спрятать лицо, не выдавать эмоциями того, насколько откат от стимулятора ошарашивает. Она же знала, насколько всё может быть плачено, но нет же, понадеялась, что успеет, что они успеют вернуться, а там уже как-то проще. Да и понимала она, вкалывая себе содержимое, что после этой вылазки лежать ей пару дней в палате минимум. Тарасов же зашвыривает банкноты обратно, вновь переключаясь на наёмницу.       Мысли про выгоду испаряются, стоит более критично подойти к оценке состояния женщины. Исходя из прошлого опыта общения с наёмниками, кап-три чётко понял, что настолько рисковать из-за каких-то воздушных обещаний никто из них не будет, а то, что обещания именно таковые – Игла заявила сама, когда они после осмотра места взрыва КТЦ приехали в госпиталь. Да и ещё раньше, она вполне чётко обозначила, что не шибко-то верит в то, что потом ей на самом деле скостят срок, да и ни в какие другие дивиденды. Наверное, поэтому Тарасов до конца и не понял, зачем Игла согласилась им помогать.       – Лида, как…       Бизон замолкает, понимая, что спросить-то нечего. Что «как»? Как самочувствие? Было бы хорошим - она бы так не корчилась, стараясь скрыть и боль, и слабость. А он и сделать ничего не может, лишь продолжать разговор хоть о чём, чтобы наёмница окончательно не потеряла сознание. И коротать так время, наблюдая за всеми прелестями «отката» надо ещё часа два-три.       – Какая тут к чёрту выгода, – на выдохе шепчет Игла. – Ради выгоды так не корчатся.       – А ради чего?       – Ради чего – что? Вам помогаю, или против Дайнамикс иду?       Тарасов вновь замолкает. А ведь действительно, в действиях наёмницы просматривается две грани одного отражения. Просто сейчас они сплелись воедино и оба хвоста смотрят в одну сторону.       – Это разве не одно и то же? Твои бывшие коллеги работают против нас, а ты почему-то на нашей стороне. Я хочу понять – почему.       – Считай, свожу счёты. – Скорее огрызается, нежели просто отвечает наёмница.       – И со всеми бывшими ты их сводишь?       – Нет. Иногда и из-за них.       – Многогранно… – Бизон хмыкает и иронично косится на собеседницу. – А нормальной жизнью не пробовала жить?       – Вот из-за этого и свожу. Счёты.       – Твоя контора кого-то близкого… – Кап-три запинается, словно не решаясь продолжить фразу, ловя себя на мысли, что это не слишком уместно.       – Близкого, – еле слышно произносит Игла, устало закрывая глаза.       Воспоминания проносятся мимолётно, отрывками, смешиваясь с физической болью, заставляя душу перевернуться, а руками просто скрести боковину кресла, со злостью сжимая и разжимая кулак, уже от бессилия что-либо изменить.       – Лид? – Тарасов осторожно прикасается к плечу, слегка трясёт за него. – Не отключайся только, хорошо?       – Знаешь… Серая мораль не всегда спасает.       – А что спасает?       – А ты уверен, что есть то, что спасает?       Тарасов еле заметно хмыкает. Не думал он, ни разу в жизни, что будет заниматься философией с наёмниками, думал, что там всё просто и понятно. Однако, видимо, в каждом правиле есть свои исключения и одно из них сейчас корчится от боли на кресле.       – Философия от наёмника… Это уже новый опыт.       – Ты сам меня вытащил. Почему?       – Подумал, что пригодится твой опыт.       – Не своди к опыту. У вас много кто сидит за то же, за что я села. И много кто из ваших спецов знает не меньше, – резко обрубает наёмница.       – Что за близкий? – подражая стилю Иглы переводит на более интересующий вопрос Тарасов, хотя он понимает, что может и не услышать ответа.       Однако, вопреки всему, после затянувшейся паузы, женщина всё же отвечает.       – Десять лет назад... В Бразилии, Дайнамикс подставила невиновного, выставив его предателем, и подвела под обвинение в государственной измене. Его расстреляли. За то, что он пытался меня вытащить... Тогда.       Сухо, рвано и без подробностей Игла перечисляет факт за фактом, и Бизон начинает понимать, откуда такие счёты к бывшим коллегам. И эта история всё больше напоминает ему то, что происходит сейчас.       Пока Игла рассказывает, кап-три изредка смотрит на неё, на её лицо, которое она старается держать, однако то тут, то там проскакивают эмоции, проскакивает та боль от воспоминаний и та затаённая злоба, если не на всю её контору, то точно на некоторых, причастных к произошедшему.       – Вот она, воля случая, – подводит итог Тарасов, дослушивая монолог, не прерывая до этого, но понимая, насколько глубока причина того, что эта женщина не забросила своё дело, хотя при этом, имея должные навыки, настолько легко спасовала тогда, когда её ловил Смерч.       Из всего выходило, что финансы – это не та мотивация, за которой она гналась и что свои принципы у неё есть, не всегда схожие с его, но местами весьма тесно пересекающиеся. Вот и получается, что сейчас что он, что она – две стороны одной монеты, и кап-три приходит к выводу, что в данный момент она точно на их стороне, и, вероятно, там и останется. По крайней мере до того, как они найдут и ликвидируют (что предпочла бы Игла), или же посадят за решётку (что предпочёл бы сам Бизон), всех, кто помог подорвать КТЦ, тяжело ранить Уманову, похитить Багиру, и, вероятно, всех остальных, кто не находился сейчас в госпитале.       – Теперь ты знаешь… – женщина вновь устало прикрывает глаза, – что всё бывает и не белое, и не чёрное, и даже не серое…       Тарасов лишь кивает, молча наблюдая за женщиной. После такого внезапного откровения теперь она кажется ему чуть больше похожей на него самого.       – Ладно, надо досмотреть всё, что не осмотрели.       – Что, лучше стало? – Тарасов скептически оглядывает наёмницу.       – Немного. – Игла устало опирается о кресло, затем, всё же собирается с силами и, пусть не с первой попытки, но принимает сидячее положение.       У неё даже получается встать, и, пусть и ссутулившись, периодически прихватывая спинку дивана, всё же вполне себе уверенным шагом, хоть и медленным, дойти до стола и продолжить разбирать в открытой полке бумаги.       Пара методично, метр за метром, осматривает помещение, не пропуская ни единого клочка бумаги. Игла, привалившись к книжному шкафу, перетряхивает библиотеку покойника, в надежде обнаружить между страниц случайную зацепку, а Тарасов уходит в сторону спальни, и оттуда лишь изредка звучат его тихие ругательства. Время тянется словно застывшая резина, шум за окнами то стихает, то возобновляется с новой силой, но ни мужчина не женщина не реагируют, сосредоточенно продолжая изучать квартиру убитого в поисках хоть чего-нибудь, что сможет им помочь.       Когда Бизон возвращается в комнату, наёмница кажется ему куда бледнее прежнего, но стоит ему только попытаться задать вопрос, как из коридора слышится возня и шуршание, и они оба понимают: наёмник, оставленный ими без внимания, явно пришёл в себя.       Проблему Бизон решает тривиально: точным ударом в челюсть и ещё одним удушающим. Лида выглядывает в коридор и хмыкает, тут же возвращаясь к прерванному занятию, но стоит Тарасову зайти в кабинет, спрашивает:       – Слушай, а сколько времени прошло… Часа два, два с половиной?       – Если считать от того момента, как мы в квартиру ввалились, то да, примерно.       – Что там творится у нас? – Наёмница с нескрытым сарказмом продолжает: – доблестная полиция всё ещё имитирует бурную деятельность?       Бизон выглядывает в окно в комнате, а затем переходит в спальню, чтобы окончательно сложить картинку с двух сторон. Во внутреннем дворе уже стоит Газель, с красной полосой на борту, с крестом, только без надписей. На таких машинах обычно увозят трупы для дальнейших экспертиз и всего, что необходимо сделать при расследовании. Собственно, из подъезда, через который он проникли в дом, как раз в этот момент выносят носилки с телом, накрытым белой тканью и грузят в микроавтобус, около которого стоит несколько патрульных. Затем эти действия повторяются и выносят ещё одно тело.       От наблюдения за двором Тарасова отвлекает гулкий грохот, продлившийся всего-то секунду-две. В мыслях проскальзывает, что, возможно, это связанный наёмник снова сумел очухаться, но это маловероятно, учитывая, что до этого от аналогичных ударов он отходил достаточно долго. И стоит Бизону оказаться в комнате, как с губ срывается проклятие.       Наёмница лежит на боку около стола слегка ссутулившись, и признаков жизни не подаёт. Тарасов, в несколько шагов преодолевает пространство, присаживается около женщины и прикладывает руку к её шее, засекая пульс. Пульс есть, причём выше обычного. Ещё его смущает дыхание, оно какое-то... странное, что ли. Она дышит. Вот только врачи такое дыхание называют «поверхностным», и обычно это не сулит ничего хорошего. На его попытки расшевелить её Игла никак не реагирует.       – Чёрта-с-два это откат, – тихо ворчит себе под нос Тарасов, переворачивая женщину на спину и оттаскивая от стола, ближе к дивану и креслу.       Затем он вновь пытается привести её в чувство, действуя строго так, как написано в учебных пособиях по оказанию первой медицинской помощи, и, спустя пару минут, его усилия дают положительный эффект. Наёмница слегка приоткрывает глаза, невидящим взглядом смотрит в потолок, а затем её взгляд фокусируется на Тарасове.       – Вот надо было…       – Надо… – обрывает на выдохе Игла, указывая в сторону стола, – там бумаги нашла...       Она хочет ещё что-то сказать, но вместо этого, тратя и так не самый большой запас сил, с прежним упрямством пытается подняться. Не выходит, и, падая как подкошенная, на бок, она успевает еще и приложиться головой, уже во второй раз за последние пару минут теряя сознание.       – Твою ж мать…       Бизон на секунду теряется: даже не от того, что произошло, а от того, насколько быстро это случилось. Несколько мгновений вертит в руках мобильник, а затем без колебаний набирает номер приятеля, которого пару раз вытаскивал из передряг, и который, по счастливому стечению обстоятельств, был весьма неплохим хирургом. Сейчас ему нужен подсказ знающего человека, который не будет задавать кучу вопросов.       Попутно он в очередной раз пытается привести наёмницу в сознание и, на счастье, она не с первой попытки, но открывает глаза, силится даже пошевелиться, что кап-три сразу же пресекает, понимая, что если так транжирить силы, то их просто ни на что не хватит.       Секунды, прошедшие с того момента, как Бизон набрал номер, до того, как длинные гудки превратились в полный неуëмного энтузиазма голос врача, кажутся долгими, но, услышав ответ, кап-три облегчённо выдыхает.       – Борька, ты что ли? Сколько лет, чертяка?       – Много, Лёха, много, – Спешно отвечает Тарасов, и, пропуская приветствие, переходит сразу к делу. – Слушай, у меня вопросец возник, ну, чисто гипотетически…       – Знаю я твоё «гипотетически», – голос с радостного становится настороженным, – зацепило что ли?       – Да. Нет. Не меня. Короче… – Бизон на секунду замолкает, пытаясь подобрать слова: – у меня тут напарника в бок ранило. Рану зашили, помощь оказали, всё было нормально…       – И?       – И если коротко, то в место ранения он поймал пару ударов.       – Напарник, значит… – Игла еле слышно хмыкает, стараясь уловить суть разговора.       – Тарасов, ближе к делу. Ранило, зашили, поймал пару ударов. Дальше что?       – После ударов прошло три часа, напарник начал терять сознание, пульс около девяноста, дыхание учащённое, но такое, трудное… Я место раны осмотрел, швы в норме.       – Напарник твой на спине, или на боку лежит?       – На боку.       – Переверни на спину, надави на живот, недалеко от ранения, затем резко отпусти.       Только Бизон начинает поворачивать наёмницу, как с губ женщины слетает протяжный стон, а стоит ему сделать так, как сказал врач, как от боли она резко изгибается, а рукой хватается за руку Тарасова.       – Сделал? – не дожидаясь ответа, медик продолжает. – При пальпации у напарника какие ощущения?       – От боли на стену полезет, – резко отвечает в трубку кап-три, снова скорее по привычке засекая и измеряя пульс.       – Боря, скорую вызывай и летите в больницу. Судя по тому, что ты описал, кровь внутрь полилась. Тут уже более точная диагностика нужна, УЗИ, анализы… Кровь и в брюшину могла попасть, и нет… Вызывай…       – Лёха, мог бы скорую, не звонил бы тебе. – Перебивает кап-три, наблюдая за ухудшением состояния наёмницы.       – Вляпался? – после секундной задержи раздаётся вопрос в трубке.       – Да. И сильно. Помочь сможешь?       – Это опасно, твой напарник может погибнуть, Борь. Надо скорую.       – Слушай, Лёха, когда я рисковал и тебя вытаскивал из твоих проблем, то не говорил, что надо, что – нет.       – Ладно, понял. Бинты есть? Нужны бинты, по-хорошему какая-нибудь трубка, скальпель, руки обеззаразить…       – Делать что?       – Самое простое - вскрывать рану. Как только швы надрежешь, польётся кровь: сначала сильно, потом слабее и слабее. Если твой напарник три часа после удара прожил, значит кровотечение не сильное, но кровь идёт не туда, куда надо. Это запускает свои процессы.       – Это поможет?       – На какое-то время – да. На час, может чуть больше, затем осложнения могут начаться…       – Я понял. Если что, наберу.       – Стой, Борь. Если напарник сознание теряет, то резать на живую надо, без обезбола. Морфин и схожие с ним угнетают дыхательный центр. Понял?       – Да.       Тарасов нажимает «отбой», откладывает мобильник в сторону и подходит к вещам, обнаруженным во время обыска лежащего в отключке наёмника. Снова их рассматривает, забирает портативную аптечку и сразу же возвращается. Бинты, две упаковки – есть. Остального под рукой нет, разве что нож, которым он вскрывал сумку, хотя, может у убитого на кухне ножницы есть, а если нет…       Дальше Бизон не думает, в пару шагов преодолевает гостиную, затем коридор, заходит на кухню, и спешно шарит по ящикам. К счастью, ножницы лежат там же, где и кухонная утварь. На столе стоит початая бутылка какого-то крепкого алкоголя, то ли виски, то ли коньяк, сейчас без разницы, для его целей это не критично. Собрав всё, он возвращается обратно.       – Лид, слышишь?       Вид наёмницы не радует, бледность стала больше просматриваться, дыхание более частое, она даже не сразу реагирует на то, как он трясёт её за руку, но всё же отзывается очередной и глупой попыткой приподняться. Упёртая до чёртиков. Или же просто не понимает, а может и не осознаёт серьёзности своего состояния.       – Лида, говори со мной, хорошо?       – Я… я пытаюсь…       Женщина силится дотянуться рукой до места ранения, но эту попытку прерывает Тарасов, усаживаясь на колени около раненного бока, аккуратно задирает кофту, разрезает низ майки, затем откупоривает бутылку алкоголя и споласкивает руки.       – Лёха сказал, надо швы разрезать.       – Режь.       От настолько простого согласия Тарасов на секунду опешивает, и все остальные вопросы так и остаются незаданными. Да и какой в них сейчас смысл? Почему-то Бизону кажется, что наёмница прекрасно понимает, что сейчас будет. А будет больно. И это его пугает. Нет, он не сомневается, что женщина выдержит, но чего это ей будет стоить…       Он осторожно ощупывает место ранения, примеряется к тому, что надо делать. Это Лёха на словах сказал просто: надо резать, без обезболивающего. На деле же всё совсем иначе и к таким вещам Тарасов готов не был. Нет, его учили оказывать первую помощь, перетянуть жгут, перевязать рану, но не вскрывать то, что уже было зашито. Он только собирается с духом, как его прерывает Игла, слабо ухватывая руку.       – Дай… закусить…       Секундный ступор проходит, когда эти два слова связываются воедино. Дать что-нибудь закусить в зубы, чтобы не орать слух. Ответ, что дать, находится быстро. Даже не думая, Тарасов тянется за сумкой, откуда выуживает пачку банкнот.       – На счёт три…       Не дожидаясь окончания отсчёта, он принимается за дело, поддевает первый шов, и с секунду смотрит на наёмницу. Та пока лежит, прикрыв глаза. Переносимую боль выдаёт лишь то, насколько сильно женщина сжимает полу его куртки, до побелевших костяшек, стараясь сдержать в себе стоны от боли.       Перерезав первый, Бизон принимается на следующий, стараясь действовать без перерывов и лишних заминок, всецело сосредоточившись на выполняемой задаче. Только стоит приняться за второй, как с губ наёмницы срывается хрип, и она изо всех сил сжимает в зубах пачку банкнот, борясь с желанием закричать. От боли женщина выгибается, запрокидывая голову назад, донельзя зажмуривая глаза, словно это что-то изменит. Но нет, всё будет происходить по нарастающей, шаг за шагом, вопрос только, сколько она выдержит.       Тарасов осторожно прикасается к Игле, откладывает ножницы в сторону, пытается вернуть её в прежнее положение, выходит не с первой попытки, но, когда получается, он продолжает начатое.       Дальнейшие пару минут превращаются для Бизона в сущий ад.       Лида больше не дёргается, лишь рычит от боли, жмурится, зло смаргивая выступившую влагу, и до хруста сжимает в кулаках его куртку. С каждым новым надрезом её голос становится всё более надрывным, и под конец она уже просто тихо скулит, покрывшись испариной. Тарасов сосредоточенно продолжает работу, давя в себе желание поёжиться от того, насколько мучительны оказываются для него эти звуки       – Так… – мужчина достаёт мобильный, набирает номер, и как только на той стороне отвечают, выпаливает: – кровь не идёт.       – Надави, – резкий, словно выстрел, ответ, от которого Борис теряет дар речи.       – Легко тебе…       – Надави на живот, Борь. Да, будет больно.       «Тебе не передать, как» – не озвучивает мысль Бизон, откладывая телефон в сторону и ставя его на громкую связь, глядя на измученное, а скорее, замученное лицо наёмницы и, хоть понимая, что делать, не понимая, как про это сказать. Впрочем, а поймёт ли она в таком состоянии?       Представляя, что будет после, Борис нажимает около раны, довольно сильно, а затем отпускает, ровно в тот момент, когда женщина вновь выгибается от боли, а из-под зажмуренных ресниц одна за другой сбегают несколько влажных дорожек, с которыми она на этот раз даже не пытается бороться.       Одновременно с этим из вновь открытой раны начинает течь кровь. Как и говорил медик, сначала она выливается чуть ли не потоком, пачкая его руки, одежду, стекая по коже Иглы на пол, затем поток прекращается и из ранения начинает течь тонкая струйка настолько ценной, но сейчас весьма коварной жидкости.       – Дальше что?       – Рану перевяжи. И у тебя есть час максимум, Борь. Дальше шансы резко падают и гарантий ни на что я дать не могу. Понял?       – Понял. – Сухо отвечает Тарасов, осматривая плоды своего труда.       – Трубку не вешай. Перевяжи, засеки пульс, скажи состояние, только потом отключайся, хорошо?       – Да.       Бизон отодвигает телефон в сторону, вновь споласкивает руки, смывая успевшую застыть кровь, вытирает о попавшийся под руку плед и приступает к самому простому, что может быть в данной ситуации и только сейчас замечает, что наёмница до сих пор держится за его куртку.       – Лид, – Борис несколько раз хлопает её по щекам, но Игла даже не морщится, расфокусировано глядя куда-то сквозь Тарасова, и следующая пощёчина оказывается уже куда более ощутимой. Это срабатывает: Лида хватает ртом воздух, взгляд становится осмысленным и только теперь он произносит: – куртку отпусти.       – Бо… но… – еле слышно, на выдохе, практически охрипшим голосом произносит наёмница.       – Больно, – соглашается Бизон, разжимая кулак женщины и высвобождая полу куртки. – Потерпи немного.       Свернув бинт в некое подобие тампона, Тарасов сильно прижимает его к ране, из-за чего наёмница вновь выгибается и он, подловив момент, просовывает руку под спину и начинает бинтовать, краем глаза наблюдая за состоянием женщины, осознавая, что сам никогда в схожих ситуациях не был. Ни с той, ни с другой стороны. До сегодняшнего дня.       Игла инстинктивно, дёргается, попутно задевая своей рукой руки Тарасова, в следствии чего с губ срывается очередной хрип.       – Ещё чуток, – то ли для успокоения себя, то ли для наёмницы произносит Борис, заканчивая бинтовать и вновь глядя на женщину, которая опять начинает терять сознание, на что приходится реагировать ровным счётом так же, как прежде.       Несколько не сильных, но ощутимых пощёчин буквально вырывают из блаженного полубессознательного состояния в этот мир и Игла, всё ещё не утратившая способности хоть мало-мальски мыслить, готова проклясть Тарасова за всё, что он только что провернул.       – А я думала… – еле слышно, начинает Лида, и затем после непродолжительной паузы, с лёгкой усмешкой продолжает, – российский офицер… не поднимет руку на женщину.       – Раз шутишь, значит – жить будешь, – произносит Тарасов, делая последний оборот бинта вокруг талии наёмницы, разрывая конец на две части и завязывая узел. – Лёха, я сделал.       – Ноги согни напарнику, подложи что-нибудь под них: сумку, одеяло свёрнутое, без разницы. Под голову – тоже. Какое состояние?       – Хреновое.       – А ты как думал? Дыхание?       – Учащённое, – Тарасов обеспокоенно смотрит на женщину, – на грани балансирует. Взгляд то в пустоту, то осмысленный…       – Да говори прямо, баба, а то – напарник…       – Пульс, под сотню, – пропуская мимо ушей реплику приятеля, продолжает Бизон.       – Смотри, чтобы выше не полез. Если будет больше сотни, то всё, конец.       – А если нет?       – Он до восьмидесяти-девяноста упасть должен. И у тебя час, Борь. Лучше – меньше. Ищи скорую. Если что – набирай.       – Понял.       Вызов прекращается и Тарасов позволяет себе на долю секунды выдохнуть. С частью проблемы, с помощью приятеля он сумел разобраться. Теперь осталось лишь решить вопрос, как выбраться. С вариантом, что они вдвоём просто выйдут из подъезда, когда будет снято оцепление, Борис распрощался, стоило увидеть Иглу после того, как она грохнулась на пол в первый раз.       Он отстранённо смотрит на женщину и понимает: сейчас она рискует всем, а каждое её действие, пусть оно и кажется для него абсурдным – логично для неё и за всё это она готова нести свой крест, отвечать за последствия. В этом кап-три с ней очень похож. На секунду это вызывает удивление и откровенно пугает, но с другой стороны приближает к пониманию той самой серой морали и осознанию, что Иглу, как бы не хотелось, нельзя отнести к большинству наёмников, с которыми он встречался по разные стороны баррикад.       – Лид… – выйдя из секундной прострации, Тарасов стягивает с дивана подушку, осторожно подкладывает под её голову, попутно стирая засохшие дорожки тех непроизвольных слёз с виска.       Она пытается отмахнуться, но получается слабо, и сам факт того, что даже сейчас, находясь в таком состоянии, в котором Бизону находиться, к счастью, не приходилось, она борется, сопротивляется. Что там говорил Кот, после того, как в несколько ударов отметелил её? Сгорела? Всё? Как бы не так.       – Больно… – Снова на выдохе, осипшим, еле слышным голосом произносит Игла.       Так просто легче. Простая констатация факта, подводящая черту и позволяющая сделать определённые выводы. В какой-то момент наёмница осознаёт, что эта монотонная изматывающая боль, завершившаяся практически пыткой, пусть и во благо, просто высосала все силы.       – Не отключайся только, хорошо?       – Стараюсь…       Тарасов лишь хмыкает и устало приваливается к дивану, запрокидывая голову и прикрывая глаза.       События прошедших десяти минут прокатились по нему, словно каток: смяв, распластав и раскатав по полу в тоненький лист. Хорошо хоть, давний приятель, с которым последние пару лет он-то и не встречался даже, ответил и подсказал, что делать. С ним Тарасов познакомился, когда служил во ФСИН. Лёха тогда только-только вернулся после нескольких командировок в горячие точки, где служил военным врачом-хирургом. И свела их судьба тогда на службе, а потом дорожки разошлись. Спустя какое-то время кап-три с ним ещё встречался, помогал решить его проблемы, тогда уже весьма успешного хирурга в одной из больниц Питера. А сейчас вот Лёха помог, явно вспомнив свой боевой опыт в военном госпитале одной неблизкой, жаркой страны.       – Лид, – Борис осторожно трогает наёмницу за плечо, затем прикасается к шее, замеряя пульс. Как и сказал приятель: снижается, меньше ста, и Тарасов в который раз облегчённо выдыхает. – Ты…       – Здесь… – Женщина прикрывает глаза, как ей кажется, на вечность, хотя на самом деле всего-то на пару секунд – перевести дух.       Просто закрыть глаза не даст Тарасов, он, наоборот, приложит все силы, чтобы она оставалась в сознании. Так просто проще, для него уж точно. Легче контролировать состояние и пытаться найти выход из сложившейся ситуации.       Для неё же это сложнее. Взгляд медленно и бесцельно плавает по помещению, а усталость от монотонности, изматывающей своим постоянством, наваливается не просто на плечи, а, фигурально выражаясь, просто давит, и Игле даже кажется, на какое-то мгновение, что всё же додавит и она отключится.       – Я это, руки пойду вымою. Хорошо? А ты уж, будь добра, оставайся в сознании.       Бизон наконец-то поднимается с пола, слегка шатающейся походкой, всё ещё не до конца отойдя от того, что он сейчас смог сделать, направляется в ванную. Шум льющейся воды успокаивает, возвращает поток мыслей в нужное русло, а лишнее – гонит прочь. Он молча моет руки, старательно оттирая кровь между пальцев, размышляя над тем, как теперь поступить.       Противник, вероятнее всего, уже понял, где они могут находиться. Вопрос только, хватит ли им ума нанести визит в ведомственный госпиталь. Учитывая, что они сумели разделаться с КТЦ, причём не просто с отрядом, который ещё боеспособен и огрызается, а со зданием, провернуть это без лишних следов, которые приходится искать с должным усилием, то вероятно, в госпиталь они тоже заглянут, или хотя бы попытаются.       Он вертит в руках телефон, пару секунд обдумывая всё, что имеется на текущий момент, взвешивая все «за» и «против» и, вытерев руки, набирает номер.       – Физик, это Бизон. Кот где?       Пока Серёга пытается объяснить, где Ионов, а зодно рассказать, к чему они пришли в госпитале, Тарасов собирается с мыслями и в резкой форме его прерывает       – Ищи Кота, пусть дует к Соловьёву. На этом адресе засада была, у противника три двухсотых, кругом менты, нам просто так не слинять.       – Полиция опросит, посмотрит, да уедет, – начинает было Мыцик, но Тарасов в резкой форме его прерывает:       – Нет времени ждать, Игла триста, а через час может стать и трупом. Нам нужна скорая и возможность свалить без лишних глаз за оцепление. Понятно?       – А как?       – Вот так. Троих она уделала, а четвёртый чуть её не прикончил. Всё, потом расскажу, у нас есть полчаса, час отсилы. Заезжайте с Моховой.       Договорив, Бизон прячет телефон, выключает воду и выходит из ванной, направляется в спальню, окнами выходящую во двор, откуда они попали в соседний дом. Оцепление никуда не делось, полиции тоже меньше не стало, наоборот, складывалось ощущение, что всё действо только-только набирало обороты. Затем он возвращается к Игле, глянув на наёмницу, подходит к окну, осторожно выглядывает. Здесь тоже полиция, тоже опросы, зеваки около ограждения, а может и жильцы, искренне не понимающие, почему их не пускают в подъезд.       – Заварила ты кашу, Лида, – произносит Тарасов, глядя на происходящее внизу.       – Зато… мы в квартире…       – Да, в квартире, – резко прерывает Бизон. – Ты полутруп, жмурик около стола, недалеко ещё твой коллега по цеху валяется. Расклад не очень.       – Диск… Флешка… Бабки, – в противовес, отрывисто, но с расстановкой, произносит женщина.       Тарасов молчит. Спорить с ней в очередной раз – бесполезно. И откуда только у неё силы берутся? Хотя, если есть на это, значит, вероятно, есть и на то, чтобы продержаться в сознании эти полчаса, а может и больше, пока сюда не подъедет скорая и Соловьёв.       Без контр-адмирала выбраться отсюда и избежать кучи вопросов просто не получится, не та эта заварушка, которую на тормозах спустят правоохранительные органы, да и он сам, как и ребята, не в том статусе, чтобы что-то доказывать, или же уйти без подробностей. А ещё и Игла, которой здесь и быть не должно. По бумагам она мотает срок, а по факту – помогает им; рискует своей задницей, и Тарасов уверен, что она понимает, что взамен мало чего получит. У кап-три не так уж много связей, чтобы перекрыть все те статьи, которые на ней висят, причём не притянутым за уши грузом, а объективно за то, что она совершила. Да, помощь следствию ей тоже пошла в копилку, но это было тогда, когда её ловили. Сейчас помощь негласная, и его за такое решение по голове совершенно точно не погладят, а если вдруг начнут расследовать, как такое вообще произошло, то не только его проверят, но и тех, кто, прикрыв на всё глаза, позволил ему вытащить её. Дальше в дебри рассуждений: «а что будет, когда...» он не лезет. Надо решать более насущные проблемы.       – Бабки зачем?       – За средствами противостоять…       Тарасов не сразу понимает эту обрубленную фразу, но когда доходит, он лишь усмехается. Что и говорить, это Игла; это наёмница, весьма неглупая, которая пытается найти выход из любой ситуации. И да, она права: в их ситуации деньги им нужны позарез, как минимум на транспорт, одежду, медикаменты и, возможно, даже парочку взяток. Потому что привлекать кого-то ещё на помощь опальному отряду - это или подставить, или нажить проблем, причём потом, а не сейчас. Он и так уже обратился к Соловьёву, бывшему руководителю Тайфуна, принимавшему участие и в формировании Смерча. Ни для кого не секрет, что тот, как и все Тайфуновцы, давно водил дружбу с Приговым. Вот и сейчас Тарасов вынужден вновь втягивать контр-адмирала в дела отряда, и на этот раз ему придётся очень серьёзно объясняться с пожилым контр-адмиралом. Впрочем, это будет чуть позже.       – Ты как?       – Так же… – Игла пытается дотянуться до ранения, но поймав на себе взгляд кап-три, прекращает попытки и, после длительной паузы, лишь произносит: – деньги спрячь, хотя бы часть. Они потом нам пригодятся.       Бизон лишь кивает, снова копошась в сумке, вытаскивая несколько пачек, осматривая печать на бумаге, которой скреплены банкноты. Выходит, три пачки – это уже тридцать тысяч. Знать бы ещё, сколько и на что может понадобится… Всего же в сумке двадцать пачек, как раз те самые двести тысяч, про которые обмолвилась Игла ещё в госпитале, когда они только собирались второй раз наведаться сюда. Выходит, и в тот раз она угадала.       – Пятьдесят тысяч. Думаю, больше не понадобится…       – Если не понадобится, зароете где-нибудь…       – Шутить пытаешься? – Бизон закидывает сумку обратно под диван, затем подходит к наёмнику, всё ещё лежащему в отключке, осматривает его, снимает с него ножны, и спустя пару секунд примащивает их на своём ремне, а затем вкладывает в них нож.       Он подходит к окну практически одновременно со звонком. На том конце Кот, сообщает, что они скоро будут, что он едет с Соловьёвым, и осталось потерпеть минут десять, не больше.       Дослушав, Тарасов приваливается к краю окна, изредка выглядывая во двор. Судя по всему, самое сложное осталось позади. Он пару раз бросает взгляд на наёмницу, а затем подходит к ней и снова замеряет пульс. Стабильно девяносто, дыхание без признаков ухудшения, только она всё время молчит, глаза полуприкрыты. Реагирует Игла только когда он слегка касается то руки, то шеи, тогда на пару секунд взгляд фокусируется на нём, а затем всё возвращается на круги своя. И так продолжается до того момента, пока за окном не становится слышен гул сирен.       Бизон подходит к окну, отодвигает штору:       – Скорая приехала, – констатирует Тарасов.       Слегка выглядывая в окно, он наблюдает за тем, как прямо в этот момент во двор, почти под оцепление, следом за машиной реанимации, заезжает Тойота с чёрными номерами, берёт чуть правее, в угол двора, и останавливается.       Из машины появляется Кот, а спустя секунды и контр-адмирал Соловьёв. Он оценивающе оглядывает столпившихся около красно-белой ленты патрульных, а затем направляется к группе людей, стоящих около мужчины с погонами майора.