Надя
И хотя давление невыносимо, Это единственный способ сбежать. Трудно сделать выбор. Теперь я внизу, И это сильнее меня. На глубине в тысячу миль на дне моря Я нашла место, чтобы преклонить голову. «Never let me go» — Florence and the Machine.
Он пообещал вернуть его. Завулон поклялся изначальными Силами. И уже было неважно, какой ценой она вырвала у него эту клятву. Всё подчинил себе бессмысленный Фатум. Она по-своему любила Завулона, и именно поэтому там, в чёрно-белом пространстве их бывшей душевой, она плакала, прижимая его к себе. Перед её глазами проносились фрагменты воспоминаний с ним — от самого первого взгляда (неприязни, растерянности, ревности к чужаку, который отнимал у неё внимание папы) до этого, самого важного (все улыбки, стыдливая краска на щеках, когда он, такой красивый, приятно пахнущий и недостижимый, обнимал её на выпускном вечере, на который пришёл ради неё и сейчас умело вёл под звуки музыки и тёплый взгляд отца. Ох, Мерлин, как же стыдно! Ведь Артур пах не только собою. К его одеколону примешивался едва заметный, но такой знакомый аромат папы...), приведшего её к точке невозврата. (Сейчас он разбит, растерян и едва может дышать. Она выворачивает его наизнанку, совершенно чётко отдавая себе отчёт, что творит: маленький надтреснутый кувшинчик так ловко спрятан в ладони, а все эти толпы образов переполняют разум её отчима так, что он может так же легко треснуть и расколоться. Но только Завулон может вернуть её отца. Именно это сказал Кеша, он — пророк, и слово его — глагол истины). Но сердце всё равно сжимается и разрывается в груди. «Соотношение альтруистов и эгоистов даже среди монахов-бенедиктинцев и гестаповцев — одно и то же. Просто проявляется их альтруизм и эгоизм по-разному». «Выбор всегда есть. Я не стану никого убивать! Пусть даже меня убьют!». «Но убьют ещё и твоего папу». Она сникла. Завулон встаёт и выходит из кабины. А она не может смотреть на него и только плачет, закрыв лицо руками. Выбор сделан. *** Время идёт, и она пытается следить за тем, что делает Завулон, но её раздирают противоречивые эмоции. Легко было бы воспринимать его виновником всего и врагом, но полвека почти дочерних отношений не так-то легко отбросить. Глава Дневного Дозора уезжает в Прагу, в Инквизицию. Она не знает, что он там делает, но, когда он возвращается, она практически не видит его. Он избегает её, погружается в лихорадочную деятельность и, кажется, единственное, что горит в его глазах, — это холодная, безжалостная решимость. Это даже немного пугает, если бы она не знала, что именно он замыслил и в чём поклялся. Он вернёт ей отца. И это — главное. А она поможет ему, появившись с артефактами в самый последний момент. Ему ведь нужна энергия. А ещё — нужна жертва. Тело, которое заменит её отца в Сумраке, потому что бесплатный сыр даже для мышеловки редкость. Завулон когда-то был связан с Мерлином, и Надя была достаточно взрослой, чтобы понимать, каким именно образом. Даже спустя тысячелетия следы магии, как маркеры, остаются на Ином навсегда. А артефакты Мерлина станут проводниками и тем самым поводком, который подчинит Всетемнейшего. Все её мысли вертелись только возле одной идеи, остальные же события словно отошли на задний план. Ей казалось, что во всём видна печать грядущего — в знаках, словах и окружающих её людях. Она сидит в предоперационной. На ней всё ещё надета окровавленная форма и перчатки. Её руки обливает слезами потерявшая всякую надежду мать ребёнка, не смевшая требовать гарантий, но отчаянно надеявшаяся на чудо. А рядом с ней плачет беременная женщина, и сердце отца её ребёнка бьётся теперь в груди маленькой девочки. Каждому хочется слышать утешительные прогнозы. Каждый, даже самый неверующий, в моменты трагедий и страха уповает на чудо, на Бога, на Высший Разум. Но Судьба — самая жестокая и кровавая сущность. Чтобы умилостивить её, постоянно нужны жертвы. Ничто не даётся просто так. Когда-то Мессия стал одной из жертв. А потом Завулон принёс свою жертву, чтобы она никогда не повторила судьбу предыдущего Абсолютного Света. Всего лишь раз, когда об этом зашёл разговор, он раздражённо бросил: «Для тебя готовили алтарь, Абсолютная. Но откуда тебе знать, для поклонения или же для жертвы?». Она закрывает глаза. За стенкой звучит тихая музыка. Её коллега не любит напряжённую тишину и всегда оперирует под музыку. Ветер качает растенья. Звёздными правит часами. Скоро ль твоё пробужденье, Мальчик с моими глазами? Самая тихая песня В горле карманной синицы... Как тебе там, в поднебесье? Что тебе, светлый мой, снится?* Ритм музыки так сочетается с ритмом человеческой жизни, когда держишь её в своих руках. Под песни и барабаны шли в бой солдаты. И они тоже — бойцы в белых халатах — каждый раз вступают со смертью в схватку. Только вот её отец не умер. Но она снова услышит, как бьётся его сердце, только если пожертвует другим сердцем. Но забьётся ли оно, если отец поймёт, кто заменил его в Сумраке? Она резко стягивает перчатки и бросает их в урну. Выбор всё равно уже сделан. *** Кеша стал ещё более нервным, злым, они постоянно ругались. Она пыталась пробиться через заслоны, которыми он окружил себя, но всё было напрасно. Они отдалялись друг от друга. Он то кричал на неё, то вдруг бросался обнимать до хруста в костях. Когда-то она обещала ему, что не будет сканировать его, лезть ему в голову, и сейчас это обещание жгло ей язык. «Верность складывается из череды маленьких и расчётливых предательств», — когда-то давно сказал ей Завулон, и отец цыкнул на него, чтобы не забивал своими тёмными идеями её светлый разум. И она отгоняла от себя искушение. А потом Кеша притих и словно бы впал в какую-то летаргическую отстранённость. Это отвлекло её настолько, что она перестала следить за Завулоном. И упустила тот момент, когда привычная слежка Гесера усилилась. В один миг она поняла, что тот решил добраться до артефактов. Она рванула к своему личному схрону, потому что не могла позволить Пресветлому лишить её шанса вернуть отца. Поэтому не обратила внимания на двадцать шесть пропущенных звонков от собственного сына.Гесер
И ваша вера так сильна, Купаясь в небесах, она Прекрасна, жаль, что ночь её ворует. И вот под вами Табурет, А трон разбит, короны нет, И только с губ слетает: «Аллилуйя! Аллилуйя, аллилуйя?». Axel Rudi Pell — Hallelujah**
Они сидят на Патриарших прудах, совсем как персонажи известного романа. Гесер уже знает, о чём пойдёт речь, но не может сдержать раздражения — Завулон и тут решил всё обставить с театральностью. Конечно, встречаться у него в кабинете или у главы Дневного Дозора было нельзя, но всё же табличка с предупреждением: «Никогда не разговаривайте с незнакомцами» неприятно мозолит взгляд. К сожалению, местный Воланд ему слишком хорошо знаком. Вот только он не уверен, что ему после этого разговора повезёт больше книжного Берлиоза и он не лишится своей головы. Конец весны, и потому Завулон сменил своё любимое пальто на лёгкий модный чёрный плащ. Он спокойно подходит к скамейке, быстрым взглядом оценивает её и лишь затем плавно опускается вниз. Глядя на искрящуюся в солнечном свете воду, он говорит: — Я хочу вернуть Городецкого. Но, думаю, ты уже и так в курсе. Гесер внимательно смотрит на хищный профиль своего оппонента. Завулон не слишком хорошо выглядит — он осунулся и похудел. Но, несмотря на абсолютную неподвижность, его глаза блестят, выдавая возбуждение. — Да, в курсе, — помолчав, соглашается Гесер. Нет смысла отрицать очевидное. — Ты знаком с процедурой ревоплощения, а потому знаешь, зачем я пришёл. Гесер сглатывает. — Да. Ты хочешь моего разрешения, чтобы устроить бойню. — Борис, тебе нужен Антон едва ли не сильнее, чем мне, так что даже не думай, что сможешь остаться чистеньким ангелочком. Каждый из нас делает свой выбор и, руководствуясь им, приносит свои жертвы. На твоих весах целых две фигуры — Надя и Антон. — Если бы не ты, этого вообще бы не произошло! — не выдержав, рявкает Гесер. Он ощущает, как методично и беспощадно загоняет его в угол старый враг. Завулон поворачивает голову и смотрит ему в глаза. — Это ложь. И мы оба об этом знаем. Так же, как оба знаем, куда пропали инквизиторские артефакты. Гесер вздрагивает, и Завулон зло улыбается ему. — Ты же не думал, что я не пойму, какую роль мне уготовило наше с тобой дитя? Но ведь есть ещё один способ, и, как бы тебе ни хотелось отправить меня в Сумрак, моя скромная личность явно уступает Абсолютной Светлой, которая присоединится ко мне, едва Инквизиция засечёт артефакты. А она засечёт их, потому что такой колоссальный выброс невозможно будет игнорировать. И что ты тогда скажешь Антону? При условии, конечно, что у нас тут не случится апокалипсис? Надя — очень сильна, она вполне может уничтожить Сумрак, но, если против неё ополчится вся Инквизиция, а вместе с ними и все Дозоры, сможешь ли ты защитить её? Сможешь ли предотвратить то, что поднимется, когда они попытаются схлестнуться с ней? — Надя ещё слишком молода. Она не поймёт. И не простит, — горько бросил Гесер, прекрасно понимая, каким лепетом даже для него звучат эти слова. — Надя хочет вернуть отца, и, судя по всему, любой ценой, как ты видишь. А наша с тобой задача — защитить её. — Думаешь, я не понимаю, чего стоит твоя так называемая защита?! — восклицает Гесер, но Завулон резко перебивает его: — Это гамбит, Борис! Да, я защищаю её! Как могу! Твою Светлую, твою Абсолютную Волшебницу! И ты это знаешь, так что не нужно здесь разводить лукавых сантиментов! Это всего лишь люди! Они рождаются, живут какое-то время, стареют и умирают. Так какая разница, когда умереть? Хочешь поговорить со мной о цене счастья всего мира за слезу невинного ребёнка? Гесер сжимает зубы и молчит. И Завулон понимает, что выиграл. — У меня есть три разрешения на жертвоприношения. Пролонгируй лицензии вампиров и оборотней. Лемешеву я подготовил. Инквизиция предупреждена. Ты должен отвлечь Надю, чтобы духу её не было на ритуале, — отрывисто заканчивает он. Гесер горбится. Он готовил себя к этому моменту дольше, чем думал Завулон, но от этого легче не становится. — Ты хоть представляешь себе, какой ад на нас обрушат Антон и Надя? — хрипло спрашивает он. Маска Завулона на секунду дрогнет, являя все те эмоции, которые он так старательно подавлял. — Всё познаётся в сравнении. Ад, Борис, это то, что происходит сейчас. Хуже всегда может быть, но не думаю, что меня это сильно волнует. Я хочу вернуть Антона. И ты этого хочешь. И Надя. Мы в данный момент на одной стороне. Давай решать проблемы по мере их поступления. Он резко встаёт и поворачивается к нему. Гесеру не нравится эта позиция: Завулон возвышается над ним, словно пытается подавить. Его глаза горят, а губы сжаты в тонкую линию. — Я жду. Твоё решение, Гесер. Он зажмуривается. Ему не хочется видеть это лицо, но перед мысленным взором тут же появляется улыбающееся личико маленькой Веры и он резко распахивает глаза. — Для ритуала необходима родная кровь. Он отворачивается. Он жаждет заткнуть уши и не слышать этот голос. И плачущий, полный ужаса голос Кеши, и смех маленькой Веры, которая больше всех похожа на Антона. — Гесер! Предложи мне другой вариант. Давай же! Или прими мой! Ему нечего предложить. И Завулон знает об этом. — Я согласен. В ушах оглушительно звучит тревожный звонок несущегося на него трамвая.Завулон
Мы спасём твою бесценную жизнь, Прольём целительный свет. Я прикрою тебя, когда рухнут небеса. Мир в огне, дымящееся солнце Останавливает всё и всех. Держись, воздастся каждому по заслугам, Помощь уже в пути. Les Friction — World On Fire
Когда он произнёс слова клятвы, в его груди словно ослаб узел, сжимающий все внутренности. О, Тьма, всё было так просто! С того момента эта идея поглотила его. Он не мог расслабиться ни на минуту. Когда он сообщил о своём решении Юрию, у того несколько сменился цвет лица. — Но, шеф... У нас нет Иного такого уровня Силы, которого можно было бы отправить вместо... Городецкого. Да и... никто ведь не пойдёт добровольцем, и Инквизиция... Завулон молча встал и прошёл к стеллажу. Достал нужную книгу и, пролистав её, открыл на конкретной странице. Юрий подошёл и принялся читать. Артур не смотрел на него, и так зная, какое у того сейчас должно было быть выражение — шок, неверие и... возбуждение. — Думаете, Инквизиция даст на это разрешение? И Пресветлый? Он мрачно улыбнулся. — Я сделаю им предложение, от которого они будут не в силах отказаться. Он вырвал страницу из книги и сунул её в руки ошеломлённого подчинённого. — Приготовь для меня оборотней и вампиров. Я еду в Инквизицию. *** Эдгар бесстрастно смотрел на него. Он совсем не удивился его появлению, как и словам, которые прозвучали. На фоне инквизиторского балахона его лицо казалось бледным и совсем неживым. «Так и бывает, когда столько времени находишься среди этой серой массы», — подумал Завулон, вспомнив холёную физиономию Тёмного, когда тот находился у него на службе. — Всетемнейший, вы требуете невозможного, — спокойно изрёк Эдгар. — Я не требую, уважаемый Инквизитор. С моей стороны это — визит вежливости. Я обладаю всеми разрешениями, накопленными мною для подобного ритуала. Кроме того, Бюро в долгу передо мною за совершенно бессмысленно проведённую процедуру дедзансин. И, как, помнится, вы мне заметили, Городецкий — весьма важная фигура, так что от его ревоплощения все только выиграют. Может быть, не ровен час, он вообще когда-нибудь захочет вступить в ваши ряды, не дай Тьма, конечно, — Завулон картинно постучал костяшками пальцев по лакированной поверхности стола в кабинете Инквизитора. Эдгар скривился. — Разрешения разрешениями, но вот использовать их одновременно в одном месте вам никто не позволял. Вы хоть представляете, чем это может закончиться? Хотите сравнять с землёй Москву? — Ох, вот только не стоит так драматизировать. Это же не Мерлина или Фафнира ревоплощать. Да, Высший маг, да, сложный ритуал. Но вряд ли до разрушения Москвы дойдёт дело. Эдгар прищурился, потом вздохнул и подался вперёд. — Ты ведь не отступишь всё равно, я прав? У тебя сейчас глаза фанатика. Просто подумай: стоит ли овчинка выделки? Завулон рассмеялся, приняв этот неформальный тон. — Он не овчинка, Эдгар. Антон — это золотое руно. Инквизитор удивлённо посмотрел на него. Завулон был бы польщён тем, что смог-таки растрясти этот каменный обелиск, если бы бывший подчинённый не смотрел на него как на диковинную зверушку. — Не думал, что когда-нибудь услышу от тебя подобное, — медленно сказал он. Завулон улыбнулся одними губами. — Считай, мы квиты, потому что я не думал, что скажу это. ***Ландыш, ландыш белоснежный, Розан аленький! Каждый говорил ей нежно: «Моя маленькая!». — Ликом — чистая иконка, Пеньем — пеночка... — И качал её тихонько На коленочках. Божьи думы нерушимы, Путь — указанный. Маленьким не быть большими, Вольным — связанными.
Гесер скрепя сердце согласился. Разумеется, ведь выбора у него не было никакого. Это должно было произойти сегодня. Лемешева, словно пчела, стояла в метро в час пик и собирала энергию в Сферу. Вокруг неё кричали и толкались люди, кто-то хватался за сердце, кого-то сжигал животный клаустрофобный страх, внезапно проявившийся, а она стояла, зажмурившись от удовольствия, и лишь изредка наблюдала за тем, как наполняется светящейся Силой сфера. Минус одно разрешение на воздействие первого уровня. А потом ночью в Битцевский парк пожаловало трое оборотней и трое вампиров. Лемешева создала куклу, а оборотни и вампиры согнали на поляну свои добычи. Сила хлынула в круг, и восковое лицо куклы стало темнеть, наполняясь кровью. Молодая девушка даже не поняла, что произошло, когда за нею погналась огромная волкоподобная собака. «Тебя, природное растение, жертвой делаю и отдаю на заклание...». Зато профессор медицинского института кричал до тех пор, пока его вопли не превратились в хрипы. Потому что сильнее, чем огромное нечто, напавшее на него, его испугали ярко-синие, невозможные для обычного существа глаза на морде чудовища. «...на почин един ритуала воздаяния...». Тридцатипятилетний бизнесмен вообще не верил в мистику и до последнего пытался отрицать увиденное — поляну, женщину в кругу, влажный звук рвущейся окровавленной плоти... А потом и настигшего его огромного чёрного зверя. «...кровь тело питает...». Трое вампиров — опытные, сдержанные и сильные, тщательно отобранные для ритуала — контролировались Лемешевой. Их жертвы со стеклянными глазами сидели в кругу, тихо и мирно отдавая свои жизни вместе с сочившейся из них кровью. «...и образ сей наполняет...». Земля дрожала, и небо словно собиралось рухнуть на землю. Поднялся ветер, и перепуганные москвичи стремились укрыться от непонятного ненастья, но при этом боялись землетрясения. Они, словно перепуганные животные, хаотично бегали кто куда, прячась под деревьями, в квартирах, гаражах и бункерах. Кто-то бормотал о наступившем конце света, кто-то молился, и весь этот коллективный ужас ладно подпитывал небольшую поляну в Битцевском парке. Все ждали лишь Завулона с главной жертвой, которая вытащит Антона Городецкого из Сумрака. И он появился. Открылся портал, и он вышел, держа на руках маленькую Веру. Она знала его, поэтому бросилась навстречу, когда он позвал её. Оксана спокойно спала, а Даниила не было дома, когда Завулон пришёл за ребёнком. Завулон старался не смотреть на Веру. Он не наслаждался тем, что приходилось делать. Но другого выхода не было. Ритуалу нужна была жертва родной крови, раз уж не было Иного, а Артуру нужен был Антон Городецкий. Между Верой и Надеждой он выбрал Надежду. Она не проснулась, лишь тихо выдохнула, когда кинжал вошёл в грудь. Завулон читал заклинание, Сумрак выворачивало, и защитные заклинания, разбросанные по кругу и напоенные Силой кровавого жертвоприношения, еле сдерживали поднявшуюся до самого неба воронку. Кукла Лемешевой приняла образ мужчины, и в чёрном водовороте перед лицом Завулона стало проявляться знакомое лицо. В этот момент несколько домов, стоящих ближе всего к эпицентру ритуала, стали буквально рассыпаться. Но Артур не видел ничего, кроме измученного, но такого родного лица и сгорбленной фигуры, всё явственнее проявляющихся в водовороте, словно образ из негатива, наполняющийся живыми цветами. Сердце Веры ударилось в последний раз, и Антона выбросило из водоворота. Завулон поймал его и прижал к себе, не веря в то, что чувствует под дрожащими руками живую плоть. Он прижимал его к себе, ошалевшего, с безумно вытаращенными глазами, покрытого потом и слезами, захлёбывающегося кашлем... Но ему было всё равно. Он целовал его везде, куда мог дотянуться, сжимая окровавленными руками. — Антон... Живой, мой... живой... Городецкий явно не понимал, где он, он автоматически отвечал на этот безумный порыв, и, когда кукла окончательно растворилась в Сумраке, Завулон вытащил его из круга и Антон упал на колени, касаясь руками земли. Но Артур не мог его отпустить даже на миг. Он снова обхватил его, слабо сопротивляющегося, и прижал спиной к груди. Они упали на землю и замерли: Завулон смотрел в ночное грохочущее небо, прижавшись губами к волосам Антона, и боялся пошевелиться, а Городецкий, вероятно, просто привыкал ко внезапно обрушившейся на него реальности «воскрешения». Наконец, он хрипло выдохнул: — Артур? Голос казался чужим, и Завулон вздрогнул, инстинктивно ещё крепче прижав к себе худую фигуру Антона. — Да. — Что... Что происходит? Что можно было ответить на это? Мысли Завулона перемешались, голова нещадно болела, и казалось, что его на огромной скорости сбил грузовик. Он ощущал себя почти так же, как тогда, на Трибунале. Но самое главное, то, что перекрывало все неудобства, боль, страхи, сейчас лежало в его объятиях. — С возвращением. Ты дома. Завулон не знал, куда делась Лемешева, вампиры и оборотни. Они с Антоном лежали вместе на поляне среди успокаивающейся стихии, и он не помнил, когда же в последний раз испытывал такое чистое, эйфорическое незамутнённое счастье. Антон повернул голову, и он коснулся губами его колючей щеки. Небритый, худой и едва похожий на живого, это всё же был Городецкий. — Ты... Что ты сделал, Артур? — хриплым шёпотом спросил Антон. — Вернул тебя назад. Антон снова зашевелился, на этот раз настойчивее. — Пожалуйста. Полежи так ещё минуту. Городецкий на мгновение замер, потом ровно произнёс: — Отпусти меня. Сейчас же. Голос его изменился до такой степени, что Завулон от неожиданности разжал хватку. Антон тут же вскочил и принялся беспокойно озираться. Затем он поднял ладони, на которых остались пятна крови от окровавленных рук Завулона. Рук, выпачканных кровью Веры Толковой. Городецкий оглядывал поляну, на которой валялись развороченные трупы людей, а потом его взгляд остановился на маленькой, незаметной фигурке, лежащей прямо в центре остывающего круга. На цветной пижаме, рядом с надписью «I`m happy!» и весёлыми улыбающимися мордочками, растекалось огромное кровавое пятно. Светлые волосы девочки сбились в ком, глаза были закрыты. — Что... ты... сделал? — словно робот повторял Антон, не отрываясь, глядя на внучку. Он не двигался. Завулон резко встал и медленно подошёл к нему, как будто Антон был пугливым животным. — Так было нужно, иначе тебя невозможно было бы достать. Мне пришлось выбирать, — жёстко сказал он. Как же Антон не понимал? Но тот и правда не понимал. Он медленно подошёл к Вере, наклонился над ней и погладил по щеке. Раз. Потом ещё один. Принялся распутывать волосы пальцами, что-то беззвучно шепча. Наконец, он, словно очнувшись, резко подскочил и кинулся на Завулона. — Что ты натворил?! Он ударил его по щеке, так же, как минуту назад гладил похолодевшие щёки девочки. Раз. Потом ещё один. Он кричал, снова и снова спрашивая: «Что ты натворил?!». Завулон безучастно смотрел на искажённое болью и яростью лицо, но молчал. Из губ потекла кровь, но он позволял Антону выпустить из себя этот шок, а потом схватил его и поцеловал. Было больно, Городецкий вырывался, но он держал его, стараясь вложить в этот солёный поцелуй то, что не мог высказать словами. Он жалел Веру. Но не жалел, что вернул его назад. Внезапно на поляне открылся Светлый Портал и из него вышла Надежда — растрёпанная, с безумно вытаращенными глазами. — Папа! Папочка! Завулон выпустил Антона, которого почти моментально перехватила дочь. Она плакала, прижимаясь к нему, гладила по голове и щекам. — Папа... Антон механически обнимал её, но при этом не отводил взгляда от Артура. Открылся ещё один Портал, и из него показался Гесер. Надя немного успокоилась, снова провела ладонями по лицу отца, а потом повернулась к Завулону. — Как... — начала она, а потом резко замолчала, наконец рассмотрев поляну. Мёртвые тела, круг, а в нём... Она закричала и бросилась к Вере, подхватив её, пытаясь оживить, что, конечно, было невозможно. — Как ты... Что ты наделал?! — закричала она, а потом, поймав взгляд Гесера, запнулась. — Ты знал... И специально отвлёк меня, чтобы я не помешала... Ты отвлёк меня, чтобы он смог убить моего ребёнка! Да что же ты за Светлый?! Гесер открыл рот, чтобы ответить, но Завулон не дал ему сказать. — Ты думаешь, я не понимал, что сам должен был стать жертвой? — бесстрастно спросил Завулон. Он устал. Он так устал. Ему хотелось оказаться дома, прижать к себе Антона и не отпускать. Закрыться с ним на неделю и не отпускать ни на секунду, наверстать эти полтора года... Надя запнулась. — Думаешь, я не понял, кто обчистил схрон и толкнул меня на это? Или я не видел амфору Мерлина и не почувствовал её действие? Я сделал то, что ты хотела, — вернул тебе отца. Но я не клялся, что стану твоим агнцем, Светлая. Лицо Надежды побелело. По щекам катились слёзы. Она бережно прижала к себе внучку и молча подошла к Антону, который смотрел на неё потерянным и полным ужаса взглядом. Завулон повернулся к Гесеру. — Дневной Дозор был в своём праве. Всё произошедшее полностью санкционировано Инквизицией и вами. Есть ли возражения у Ночного Дозора, Пресветлый Гесер? Гесер бросил на него хмурый взгляд и поджал губы. — Ночной Дозор претензий не имеет, — выдавил он. Антон закрыл глаза и судорожно сглотнул. — Пойдём домой, — хрипло сказала Надя и открыла портал. Одной рукой она прижимала к себе мёртвое тело внучки, а другой держала своего отца. Портал за ними закрылся. На поляне стояла полная тишина.