Однострочники

Говоря простым, неизощренным, но изношенным слогом, они встретились где-то посередине своих перипетий. Один, конечно, с самого начала стремился в объятия смерти, и даже имя его говорило об этом, вливал в себя память о несуществующем дрянным бурбоном под пять тридцать утра, проснувшись полчаса назад, сделав зарядку, умывшись ледяной водой, и так всю жизнь. А потом она встречала его горячим южным солнцем, что выжигает роговицу глаз, волосы, душу, все, что есть, и что неплохо было бы иметь, но – увы. Второй же все искал причину не умирать, отговаривая дуло каждый раз, когда пальцы сами хотели спустить курок, всю жизнь искал правильный ответ на вопрос «зачем?», а находил лишь эхо собственного сорванного голоса да пальцы, измазанные в крови, своей и чужой. Они встретились где-то посреди своих непоправимых катастроф, которые никогда не происходили. Просто снайпер дал осечку. Просто цель ни разу не дернулась, и мускул не дрогнул на ее лице. Просто позже, впечатывая в лицо второму ту самую дрогнувшую руку, что никогда раньше не подводила, снайпер дал вторую осечку и посмотрел своей цели в глаза, и тьма – его личная тьма, за которой он гонялся от Лондона до Дакки – взглянула на него в ответ. И засмеялась. Просто Джим не издал ни звука, а Себастьян шарахнулся от него, как зараженный страшным вирусом, хотя, зачем это «как». Теперь, познакомившись с тем, кому возносил молитвы и за кого целовал кресты и сталь, он не мог просто уйти. Они не знали имен друг друга, хотя здесь молва нагло врет, конечно, они знали имена, но это знание не говорило ни о чем. Как имя, которое ты узнал в книжке по истории за девятый класс, и забыл, но понял-то ты это имя по-настоящему только тогда, когда Доктор взялся познакомить тебя со своим старым другом-венецианцем Марко. Они не знали имен друг друга в этом самом смысле, но Себастьян уже понимал, что никуда не денется по причине того, что просто не сможет уйти, а Джим чувствовал, что если и отпустит его, то только в могилу. На том и была совершена безмолвная сделка, закрепленная, в лучших традициях Роберта Джонсона, на поцелуе. А потом были истории. Потом были Рио, Дели, Оттава, Осло, Токио, потом были имена, кровь, опасность, планы, съемные квартиры, безголовые конкуренты, горячие крыши, холодные окопы. Потом было еще что-то, но всегда были они. А позже случился Фриско. Он именно вот произошел, а не длился. Он не был частью их истории, а значением, не входящим во множество. Стоя на самом берегу и глядя, как могучий прилив восходит к угрюмым скалам, Джим чувствовал слишком сильное желание прыгнуть. Настолько глубоким, исходящим из самого нутра, таким голосом из преисподней порыв уйти на дно не был даже тогда, когда сидел на берегу озера Ограшбек, родного до зубовного скрежета, озера, которое напоминало о детстве так сильно, что хотелось потопить в нем отчий дом. Этот город казался таким отвратительно родным, что его хотелось сжечь дотла. Себастьян подошел, громко топая тогами. Он так делал, когда видел ушедшего вглубь Джима. Не хотел заставать его врасплох. Не хотел видеть его прошлое, ибо это слово он ненавидел больше всего, а весь этот город пропах Прошлым. - Лета? – спокойно поинтересовался Себастьян, плюхаясь на поверхность земли. - Лета, - кивнул Джим.