Каждый раз

      Майя не выходила из комнаты неделю.       На следующий вечер после происшествия в кабинете она вызвала к себе Ширена и, спрятавшись от него в тень, сообщила, что тяжело заболела, а пока будет восстанавливаться, позанимается умственной работой. Следопыт принял все указания безропотно, хоть и излучал тревогу на половину дома.       Майя видела, что гангрел ревностно охранял ее комнату: приставил гуля, а в свободное время сам ошивался неподалеку от двери, рьяно отгоняя желающих потревожить шерифа.       Если бы у Майи были силы, Майя была бы благодарна ему. Но сил не было.       Была сначала тупая боль во всем теле и непонимание.       Потом отрицание - этого не было, или было, но не с ней.       Потом пришло смирение... и самобичевание. Наверное, понимание Пути не рухнуло лишь потому, что туда вложился Малик.       А вместе с самобичеванием пришел Ширен.       Что именно привлекло его и не позволило остаться по другую сторону двери, Майя не знала и не смогла бы ответить. Он стал приходить каждый вечер сразу по пробуждении и после каждого задания.       Если Майя лежала, сворачивался котом в ногах и мурчал - успокаивал. Если сидела, вперившись взглядом в стену - садился человеком рядом, обнимал за плечи, аккуратно, чтобы не задеть и не потревожить заживающие раны, и тихо рассказывал о текущих делах.       Майя не могла найти сил, чтобы прятать свои увечья под тенью. Но Ширен нашел в себе силы не спрашивать о них.       Первое время Майя дергалась, сжималась от любого прикосновения, но следопыт спокойно обнимал ее снова - мягко, но настойчиво. Девушка не сопротивлялась, и от этого гангрел сжимал зубы в отчаянии, но продолжал приходить. На восьмую ночь Ширен, стащив у Малика зачарованный зонтик, потащил упирающуюся Майю гулять по городу.        - Никакой разведки шериф, никакой работы, вы уже можете ходить, вам нужно на воздух. Вы тут скоро корни пустите... - следопыт давно бы мог взять ее на руки и просто вынести из дома, но подозревал, что приложение силы ему с рук не сойдет. - Ну ради меня, Майя. Пойдемте, ненадолго.       И Майя шла, Ширен шел чуть сзади и думал, сколько лет - веков? - понадобится, чтобы вернуть обратно взрывную, иногда зарывающуюся, самолюбивую темную.       Держа над девушкой зонтик, гангрел косил взгляд вниз, где она шла, не касаясь его даже рукавом - маленькая, ему по плечо, сейчас молчаливая как никогда, с совершенно потерянным взглядом - она старше его в несколько раз, а кажется ему ребенком, слишком хрупким для того, что вынуждена делать.       Ему чуть больше шестисот лет, ей - более трех с половиной тысяч.       Следопыт пытается обнять Майю за талию - но она вздрагивает и смотрит с опаской, и этот испуганный взгляд причиняет боль.       Ему удобнее положить руку ей на плечо - но шериф снова вздрагивает и пугается; и это было бы забавно - создана запугивать других, а сама дергается на каждое прикосновение - если бы у гангрела так не екало в сердце каждый раз.       До него доходит - не сразу, но доходит - она запугана архонтом, и везде, где прикосновения следопыта совпадают с прикосновениями паладина - боль и страх.       Он не может взять ее за руку, потому что она - все еще воин-мечник, и не привыкла занимать руки чем-то еще.       На повороте улицы он просто наклоняется к Майе и осторожно целует ее в губы.       Когда девушка отвечает, следопыт, растерявшись, прерывает поцелуй, но она тянется к нему, целуя нежно и с каким-то болезненным отчаянием - будто бы в последний раз.       Так ОН ее не касался, понимает гангрел.       Они целуются долго, протяжно, боясь прерваться и понять, что совершили ошибку. Зонтик Малика скрывает их от посторонних глаз - ото всех, кроме самого Малика, который в этот момент, словно задумавшись, застыл на кухне и задумчиво улыбнулся мартеновской печи.       Больше ничем и никак они не касаются друг друга - только губы, языки и клыки, аккуратно и нежно.       Майя ласково прикусывает Ширена за нижнюю губу, и его кровь сочится в ее рот. Она пьет ее, как дорогое породистое вино, раскатывая по языку - а потом сама распарывает свой язык о клык следопыта. Кровь темной - словно коньяк, жжет то ли жаром, то ли холодом, и кружит голову.       Коньяк мешается с вином, Малик улыбается, а они все боятся разомкнуть губы - и боятся коснуться друга друга.       ...Ширен приносит Майю под утро, почти спящую - он и сам держится только на силе воли, и солнце идет за ним по пятам.       Кот сворачивается в ногах у темной. На следующую ночь Ширен не зайдет по пробуждении - они проснутся вместе.