Талион

— Не спится? И мне, — свой голос совсем как чужой. Последние пару дней было чертовски холодно. Зак смутно припоминал жару на поверхности, ливень во время побега, и все ждал, когда снова потеплеет. Ждал, когда появятся силы, или хотя бы когда чертовы дикие снимутся со слишком долгой стоянки. Вместо этого они только и делали, что шарахались вдоль стен всю прошлую и эту ночь. Ни разу не прилегли, чтобы погреться рядом. Бобби свалил вечером, оставшиеся двое… Сэм в тысячный раз копался в своем тайнике, перебирал мятые банки, ложки и плесневелые журналы. Кэнди, сгорбившись в дальнем углу, пялилась из темноты то ли на Сэма, то ли на Зака, и глубокие тени, скрывающие глаза, делали ее похожей на чудовище из детских пугалок. — Знаешь, что я сделаю, когда выберусь отсюда? Сэм разглядывал журналы, пробовал бумагу на вкус, водил руками, шуршал и бормотал. Кэнди зашевелилась, выбралась из угла, закладывая широкую дугу в обход кровати. Зак просто выплевывал слова в воздух, чтобы не помешаться внутри этих шаркающих, хлюпающих звуков. — Поем. Помоюсь. Сниму номер в Ривет-сити. Высплюсь на чистой кровати, — с каким удовольствием он сожрет что-нибудь! Пару консервов или упаковку макарон с сыром, дикие яблоки… что угодно. Потом встанет под теплый душ. Намылится, отскребет наросшее, пусть даже вместе с кожей. Вычистит ногти, зубы, выстирает одежду… или к черту, купит новую, а эту сожжет к чертовой матери. Отвыкшее от долгих разговоров горло отозвалось тянущим, неприятным ощущением. — Придется быть аккуратным. Тебя, Сэм, не пустили бы в Ривет-сити. Надо привести себя в порядок, иначе примут за дикого и пристрелят на подходах. Грязный гуль, едва стоящий на ногах — такой прелести в сияющем мире гладкокожих не место. Но место у Пинкертона. Этот полоумный старик сам не лучше, если подумать. Кэнди тем временем подобралась с другой стороны. — И тебя бы пристрелили, конфетка, — конфетка, сахарок, пироженка, любые сладкие прозвища прекрасно подходили этой еле живой женщине. Не по какой-то особенной причине. Может, потому что она была сравнительно милой для сбрендившего хищника, а может, потому что умела влипать. Зак надеялся, что она устроится рядом — кожа у нее всегда горячая, как печка. Или как только что приготовленный тост с сыром. Тост с сыром и порция соуса. Мистер Бротч говорил, что много соуса — вредно. Что от этого толстеют и портится пищеварение. Теперь Зак мог позволить себе не следить за питанием. — И вообще не есть. Сколько мы можем не есть? — Кэнди все так же не отвечала, и Зак решил, что с него хватит. Только надо еще немного полежать. Загрохотали банки. Зак открыл глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как Кэнди, притихшая было, снова потянула к себе края тряпки из тайника Сэма, и эта тряпка потащила за собой громыхающий хлам. Даже хозяин вещей, сидящий в каких-то паре шагов не остановил ее. Под его бессмысленным, пустым взглядом Кэнди тащила и тащила вещи к себе. Сэм, безвольно сжимающий в руках журнал (каталог автомобилей за две тысячи семьдесят седьмой год), заторможенно моргал. — Уходи, — сквозь зубы, тихо. — Оставь и уходи. Сэм вроде не двигался, и это пугало больше всего. Раньше он кидался сразу, а теперь даже не переминался с ноги на ногу. Смотрел и нелепо шлепал губами. «О» перетекло в протяжное «а-а», быстро заглохшее в горле. Зак видел, как шевелился язык между зубов, и чувствовал, как тяжело ворочаются мысли в гнилых мозгах. Скорее всего, Кэнди и в прошлом не знала, когда стоит остановиться. Почуяв безнаказанность, одним широким жестом сгребла все, до чего смогла дотянуться. Смялись журналы, зазвенели выпавшие на пол ложки. — Сэм? Раньше между Заком и дикими всегда было оружие. Был Харон и расстояние хотя бы шагов в десять. Раньше между ними было совершенно ясное «или ты, или они». Сейчас — руку вытяни, дотронешься до сморщенной кожи. Кэнди жадно прижимала чужие вещи к груди и булькала что-то. «Т-т-т-т, ж-ж-ж-н-н-ы-ы-а-а, е-е». А Сэм прыгнул. Выставив вперед руки, просто сорвался с места, раз — и Кэнди упала, прокатилась по полу, рассыпая сворованное… а потом заорала. Заорала изо всех сил, пытаясь подняться на ноги. Сэм нагонял ее и не просто толкал — швырял. Он был сильнее, и он был очень зол. Вокруг разливалась ненависть или ярость. Что-то большое, что-то не животное, а совсем человеческое, и от этого страшное. Зак потянулся к пистолету, обхватил рукоять, сжал… а Кэнди, врезавшись спиной в поручни, ограждающие шахту, перевалилась через них. Совсем худая, она успела зацепиться за край, попыталась залезть обратно, но старые ограждения не выдержали веса, заскрипели, выворачиваясь из креплений… и Кэнди разжала пальцы. Звуки ударов о ступени и перекладины такие, будто падал кусок мяса. А потом тишина. Сэм стоял у самых перил, в стороне от лестницы. Худая искривленная фигура, еле держащиеся на поясе обрывки штанов, раздувающиеся и опадающие белые ребра, проглядывающие между потемневших мышц. Повернулся тихо, медленно, и впервые посмотрел на Зака как хищник, прямо сейчас решающий, несет тот угрозу или нет. Рукоять пистолета почти вросла в холодную ладонь. Снизу стон, скрипучий и долгий. Сэм смотрел, решал свои задачки «убивать или оставить жить», минуту, десять или полчаса, а Зак думал, получилось бы убить с первых двух выстрелов? Потому что до третьего едва ли удалось бы дожить. А если и так? Осталось бы три патрона и Бобби, злой старый Бобби с умными глазами, который обязательно вернется и сделает своими усохшими мозгами неверный вывод. Или как раз верный. Но повезло. Плечи Сэма вновь опустились. На четвереньках, пригибаясь к полу, он вернулся к рассыпавшимся вещам. Подобрал все до последнего свои сокровища, пока внизу слабо и глухо скулила Кэнди. Когда вернувшийся Бобби безошибочно пошел на звук, Зак честно подумал — у дикого снесет крышу, а потом он выместит злобу и на него, новичка в этой стае, и на Сэма, и на саму Кэнди. Но внизу слишком долго было подозрительно тихо, и Зак осмелел достаточно, чтобы подобраться к краю. Кэнди смогла заползти на лестницу и преодолеть несколько пролетов. Опухшее раза в два левое предплечье выглядело скверно, и еще более скверно выглядели ноги. Это не движение даже, конвульсивное дерганье разной продолжительности. Бобби стоял над ней некоторое время, со стороны казалось даже, что он забыл, зачем пришел, и забыл, кто перед ним. Но вместо того, чтобы развернуться и уйти, вместо того, чтобы просто устроить кавардак, подхватил Кэнди под руки и потащил. Потащил на удивление правильно, как тренировались когда-то с Джерико, как показывали в учебке, может, по какой-то мышечной памяти, выше и выше, ступень за ступенью. Но не аккуратно, не нежно, причиняя еще больше боли. Кэнди, затихшая было, теперь снова орала во всю глотку и пыталась драться с Бобби, а тот клокотал, отпихивал ее и огрызался в ответ… но продолжал гнуть свое. Сэм скрылся в единственном коридоре, как только снова стало громко, Зак оставался на месте, боясь и обратить на себя внимание, и вмешаться. И он вообще-то предпочитал не знать, что у диких могло сохраниться хоть какое-то подобие привязанности или взаимопомощи. Да, Бобби давно съехал с катушек, но он все равно делал то, что делал. И Зак не понимал, почему. Минут десять, не дольше. Бесконечные десять минут, каждую из которых Бобби мог психануть, и свернуть Кэнди шею, или сбросить ее с лестницы вниз, поставив точку в том, что начал Сэм. Но дотащив старушку почти до самого верха, он наконец разжал пальцы и развернулся. Хмуро пронесся мимо, исчезая в коридоре следом за Сэмом. Тогда Зак решил, что больше медлить нельзя. Перепроверил вещи: пистолет и зажигалку, кипу бумаг в пакете, крышку со звездой, нож и леденец. Напоследок взглянул вниз еще раз. Кэнди затихла, привалившись к ступеням. Дышала медленно и тяжело, под закрытыми веками дрожали глаза. Левая изогнута под странным углом, но это не важно: если повреждена спина, ей все равно крышка. Тут нужен док, медикаменты, спицы для ноги, как у Люси, в конце-то концов. Но Кэнди — дикая. Она сломана, и это нельзя исправить ни здесь, ни на поверхности. Как умирают дикие, если не от пули? Вот так. От падений, переломов, с которыми не смогут двигаться и добывать себе еду. Она сдохнет, и ничего больше не сделать. «Ничего не сделать. Выстрел услышит Бобби. Выстрел услышит Сэм». — Кэнди? Залез в карман, нащупал единственный оставшийся леденец. Сахар пригодится самому, но без фантика можно обойтись. Знакомый шелест заставил Кэнди открыть глаза и уставиться на яркое пятно. Потом Зак будет ругать себя за это, а пока, спускаясь ниже с цветастой оберткой в протянутой руке, надеялся, что все обойдется. Он ненавидел лестницы. И, кажется, ненавидел людей, которым не может помочь. Даже если они не совсем люди. Еще до встречи с Бобби затрещал счетчик Гейгера, а стоило поравняться с ним, Зака едва не сбило с ног уже знакомой волной… чего-то. Мути в голове, дрожи в пальцах, жара, и было унявшегося голода. Если бы не настойчивый треск, гудящий в черепе, пошел бы за Бобби следом шаг в шаг, чтобы не терять это ощущение. Дикий только взглянул на Зака, даже шаг не замедлил. Под этим взглядом Зак зажмурился, сгорбился, и открыл глаза, только когда счетчик умолк. «Бобби. Нашел. Фонящее. Дерьмо». Зацепился за эту мысль, не зная, что с ней делать. Где-то впереди обязательно должна быть развилка, другой путь, но коридор длился и длился, и через несколько десятков шагов Зак услышал эхо. Оно приближалось со спины, и было знакомым до отвращения. Так звучала стая — его стая, те дикие, с которыми провел бок о бок последние дни. Зак переступал с ноги на ногу, держась за стену, сзади клокотали, топали, роняли что-то… Он попытался переключиться, обдумать, где Бобби вляпался в излучение. Впереди должны быть какие-нибудь бочки, или зараженная вода. Если попадется в пути, стоит задержаться там, набраться сил. Не так уж это и опасно. Особенно когда других вариантов выкарабкаться попросту нет. Каждая из встреченных развилок оканчивалась тупиком. Это знание стоило драгоценного времени и сил, очередной бессмысленный крюк оставил Зака отстающим от диких. Вернувшись в главный коридор, он успел как раз увидеть спину Кэнди. Та ползла вперед, сосредоточенно, молча цепляясь здоровой рукой и толкаясь вперед всем телом, как огромная рыбина. Тогда он смирился. Нельзя несколько дней валяться не вставая, а потом бежать впереди диких с еле затянувшейся дырой в боку. Сел на колени, давая себе немного передохнуть, и наткнулся взглядом на ложку, еще одну, несколько комков бумаги… Сэм растерял свое барахло. Вот оно, ценой с жизнь Кэнди, валялось мусором в грязи. Потом он снова шел, обещая себе, что как только попадется другой, нормальный путь, как только повеет свежестью, он свалит, просто чтобы быть подальше от этих еле живых мертвецов. И после второго привала кое-что действительно изменилось. Будто в новом коридоре, копии всех прошлых, лучше справлялась вентиляция, или, может, они наконец подобрались ближе к поверхности. Воздух был другим. Легче, что ли. Теплее. Здесь и запахи должны были быть другими, Зак даже не сомневался. Дикие тоже оживились. Бобби уходил и возвращался чаще, двигался быстрее, меньше ждал. Сэм убежал вперед и не думал возвращаться, а Кэнди все так же медленно и упрямо ползла, и каждый раз, слыша ее, Зак думал, что если уж она не останавливается, то он не имеет на это никакого права. Через несколько залов и переходов тепло превратилось в летний жар, выматывающий в долгих переходах. Тот самый, от которого Зак прятался в дороге, долгожданный, доводящий до обморока. Когда вышли к перегонам метро, стало еще и светлее. И пыли больше, крупных белых хлопьев, витающих в воздухе плотной взвесью. Зак смотрел на нее, мерцающую, и вспоминал лучи солнца в лачуге Джерико, топот ног по нагретым настилам, надоедливых детей, лужу у бомбы, огни у салуна, Кромвеля («окунись в свет Атома!»), сектантов и простых горожан. От воспоминаний жгло лицо, пекло макушку. А Бобби возвращался и клокотал. Очень упертый парень, этот Бобби. Равномерно щелкал, как огромное насекомое, и Зак был бы рад, если бы он заткнулся. Но болтовню эту, эти странные звуки оставалось терпеть еще совсем немного. Совсем чуть-чуть, потому что — точно! — свежий воздух был здесь. …стимы, вода и мыло, еда, сон, нужные люди. Он зайдет к Люси, прямо так зайдет, или пошлет кого-нибудь, чтобы она вышла, расскажет все как было и уйдет с чистым сердцем. Хотя бы раз сделает все правильно. — Бобби, заткнись уже. Заткнись, а? — опять этот треск противный. Обернулся, но шустрый ублюдок снова удрал вперед. И Сэм тоже. И Кэнди. «Кэнди больше не шустрая. Больше нет» У выхода на станцию поваленные вагоны, привычная картина. Зак смотрел на лампы под потолком, разбитую платформу и вывернутые плиты на полу. За плитами сияло солнце — и это лучшее, что он видел в жизни. Слепящее, трещащее солнце. Оно двигалось, заливая зал изнутри, свет отражался от стен, окутывал фигуры, качающиеся в оцепенении. Две, пять, десять? Сложно сосчитать, когда наконец так близок к… — …два-один-шесть. Два-один-шесть. Заку тысяча лет, за стеклом Ротонды остался целый мир. Защитный экран, пальцы на нем — человеческие, с гладкой кожей. Харон по ту сторону. И отец. Два-один-шесть. Несколько шагов вглубь, до пульта управления и приборной панели. Два. Пальцы весом в тонну каждый. Один. С каждым нажатием легче. Решился. Не струсил, зашел, смог. Шесть. Обернулся. Харон у стекла один, смотрел своими синими глазами, а столб воды за приборной панелью становился светом. Боль в боку, в ногах и пальцах, в каждом порезе и незаживающем нарыве, в костях и в глазных яблоках, та самая, что не прерывалась ни на мгновение, исчезла. Остались только свет, жар и спокойствие. Всполохи зелени, касания к чему-то живому, дышащему. Движение на коже, у кожи, под кожей. Треск и низкий гул тысячи труб. И он не один, а один из. И руки его — одни из десятка рук, дыхание — в хоре вдохов и выдохов. Сияние отходящей волной протащило за собой, разбило о камни и оставило лежать на краю платформы, обескураженного и горящего, а зеленые всполохи слабыми отголосками горели в другой стороне зала. Пульсирующий свет двигался, счетчик Гейгера надрывался как проклятый. Зак понятия не имел, как его отключить. Ни Ротонды, ни мемориала, ни Харона рядом. Старая станция под землей, собственные руки — руки гуля. Больше не больно, только страшно до озноба. В боку копошилось что-то, кололо и чесалось. Блики на потолке приковывали взгляд. Они двигались — почему? Это не человек с фонарем, не робот, не аварийный сигнал. Там что-то фонило. Потому что тошнило, трясло, одновременно хотелось «еще» и «убежать подальше». Чтобы не рвануть следом сразу же, приходилось прикладывать усилия, и все равно Зак обнаружил себя на ногах, тащащимся к источнику света, и чем ближе был, тем легче шли ноги. Надо бы развернуться, уйти в один из перегонов, подальше от всполохов, но… Но. Только посмотреть, что там светится, и пройти мимо. Наверняка дальше выход к поверхности. Там были другие гули. Самая большая стая, которую удавалось встретить. Зак сбился уже на пятом, мозги спеклись в кашу, но их было больше… несколько раз по пять. Сложно собрать мысли в кучу. В одной из групп Сэм — сидел, уткнувшись лбом в стену. Неподалеку Бобби — застыл посреди зала, поджав руки к ребрам, и смотрел наверх. Там, на сохранившейся части второго уровня, еще несколько диких. И путь, понятный и ясный, по завалам до первых сохранившихся ступеней. Так это не Бобби трещал? Не Бобби. Как вырубить пип-бой? Трясущимися пальцами залез в меню, проскакивая вкладки и пункты меню, пытался найти хоть что-то похожее, но даже не был уверен, что это можно сделать, еще и в перепрошитой Братством версии. Ну что такое трещащий счетчик? Можно потерпеть. Скоро свобода. — Немного потерпеть, — Зак остановился, поставил будильник на пип-бое просто на всякий случай. Если снова накроет волной, противный сигнал приведет в чувство, и тогда он сбежит. Часа хватит, чтобы немного подлечиться. Чтобы не ковылять калекой. Зак понимал, что хватило бы и десяти минут, но решил — надо ведь наверняка? Вовсе не потому, что нравится, просто перестраховаться, так, может, и док не понадобится. Он выйдет здоровый, целый, отмоется в реке по пути, заберет шмотки из нычки на заводе, выменяет одежду у барахольщиков. — Могут быть галлюцинации в момент облучения. Все нормально, — шаг за шагом наверх. — Ротонда в прошлом. Я себя помню. Я Зак, временно гуль, мне девятнадцать, я из Убежища, иду на стоянку у Бриджпорта. Все помню. Зак, девятнадцать, Бриджпорт. Голос тревожил диких. Они оглядывались, косились, но скоро снова впадали в какой-то полутранс. У лестницы, обвалившейся почти наполовину, счетчик затрещал еще настырнее. Просевший потолок и часть обвалившихся плит второго уровня помогли добраться до сохранившийся степеней. Пока Зак лез, помогая себе руками, чтобы не свалиться, зеленые всполохи утихли, но счетчик не давал обмануться. Не бочки, не фонарь. Сначала показалось — ребенок. Самый худой из всех виденных, ниже самого Зака на голову. Ходячий скелет, увитый жилами, обтянутый расчерченной глубокими бороздами кожей. Свечение в чудом сохранившихся глазах, за ребрами, в толстых венах, но такое слабое, что едва тлело. Кэнди была рядом с ним. Походила на большую лысую псину, свернувшуюся у ног хозяина. Грязные тряпки зашевелились, из лохмотьев показались неживые лица — несколько гулей, сидящих рядом, вперились в Зака мутными глазами. В них Зак видел жажду. Ту самую, что зарождалась где-то в горле — вырывалась вместе с хрипом: — Договоримся? Я побуду тут немного, а ты… ничего не делай. Светящийся — такой же дикий, как остальные. Он не кидался, тихо тлел, но даже этого будет достаточно, чтобы не искать чужой помощи снаружи. Напиться, наесться света, чтобы затянулись раны. Зак мазнул по губам, стирая с подбородка слюну, присел на колено — прямо на каменную крошку, чтобы было неудобно, чтобы не выпасть из настоящего. Только крошка под ногами стала землей, а мерцающая пыль разрослась в белое полотно перед глазами. Надрывался будильник. Зак его не услышал. Хорошо быть не одному. Ходить после обильного дождя, когда ржавые рельсы в перегонах метро скрывались под водой, иногда так, что получалось погрузиться с головой, прижаться к ним затылком и смотреть на потолок за поверхностью. Тихо и спокойно. Тепло и сыто, хотя желудок, кажется, уже прилип к позвоночнику. Каждый вечер они собирались вместе, сползались из ближайших переходов и тонули в ярком свете. Свет этот, заключенный в клетку ребер и костей черепа, заменял собой все. Зак слышал разговоры, но не мог пересказать ни слова, хотя понимал что-то, о чем не помнил. Бессвязное бормотание складывалось в слова. Бобби говорил, что устал, что одежда у Зака совсем грязная, Сэм пересказывал статьи из довоенных журналов новым друзьям, а Кэнди жаловалась, что света мало. Здесь были наемники и учителя, люди, рожденные в этом и прошлых веках. Стая жила, двигалась как огромный единый организм, принявший Зака к себе без осуждения и ожидания чего-то взамен. Непрекращающийся треск счетчика вплелся в общий гомон, потонул в плеске воды, дыхании, хрипах и шаркающих шагах. Громкое пыхтение прямо над ухом вырвало из сна, а невозможность вдохнуть полной грудью заставила проснуться окончательно. Кто-то навалился сверху, возился, хотел чего-то… Не удивительно, ночами сквозило так, что одному просто не уснуть. Но гули спали вповалку, тесно, спокойно… тут что-то не так, что-то… Зак уперся ладонью прямо в чью-то морду, нависшую над лицом. Залитый бурым воротничок, грязные лацканы пиджака. В кожу впечатались зубы, на пальцах из впадины носа вместе с громким выдохом осела какая-то слизь. Гуль. Гуль, который сидел верхом и терся, как будто… — Да твою мать! — Зак вывернулся, уперся коленями в ребра, оттолкнул со всей силой. Успел почувствовать то, чего чувствовать совсем не хотел. Дикий упал на спину, но тут же бросился обратно: ухватился за ноги, так крепко, что пнуть все никак не получалось… В сторону бросились спящие рядом. Кто-то проснулся, зашипел, бессмысленно забегал вокруг. В этой стае то и дело дрались. Короткие стычки оканчивались рваными мордами, но это… это другое. Что-то о возне по углам, о том, что Зак старался не замечать. Врезал пяткой прямо в висок, вдавил другую ступню под подбородок, зашарил рукой, стараясь ухватить что-нибудь, чем можно хорошенько ударить. Тварь продолжала хрипеть, извиваться и царапаться. Рваться с невероятной силой. Нащупав под рукой кусок бетона, Зак ударил гуля по тянущимся рукам. Нога соскользнула с шеи, гуль чуть не куснул за голень. Вырвался, саданул по мерзкой морде. Урод разжал пальцы и завопил. Зак едва успел убраться в сторону, когда тот снова прыгнул… и, едва коснувшись ногами пола, рухнул, как мешок с дерьмом. Не только он. Все, кого видел Зак, он сам — покачнулись, рассыпались. Будто из-под ног выдернули землю и хорошенько приложили по голове. Мир поплыл маревом, звуки заглохли, утихла боль в расцарапанных голенях и стопах. «Тише-тише». Свет забился в мозг, вытесняя все остальные мысли. «Два-один-шесть». — Два-один-шесть, — «выключайся… ну…» Не работало. Код не действовал, светились вода и воздух, и собственная грудная клетка, и кончики пальцев. В детстве отец клокотал, прямо как сейчас: «Не ссорьтесь, мальчики». Гладил по затылку, взъерошивал волосы. И выключал свет в комнате. И голос плыл под потолком, звучал в сквозняках и гуле вентиляционных шахт: «Не ссорьтесь». Два-один-шесть. — …всех животных, которые с тобою, от всякой плоти, из птиц, и скотов, и всех гадов, пресмыкающихся по земле… — монотонный голос разносился под разрушенным сводом станции. Расщеплялся на хрипы и ветер, на грозовые раскаты и скрип пыли под ногами. — И вышел Ной, и сыновья его, и жена его, и жены сынов его с ним. Горящее сердце за ребрами билось, извергая волны жара, и сердце Зака билось в такт. Единым. Целым. — …все звери, и все гады, все птицы, — светом собранные кости скользили над полом. Зак видел стопы перед лицом, видел сорванные ногти и черные следы на полу, — все движущиеся по земле, по родам своим, вышли… Он все-таки коснулся — дотянулся до искривленных черных пальцев, до светящихся сгустков, чудом проталкивающихся по венам. Руку обожгло, будто сунул в самый костер. — И мы придем, — оно наклонилось. Кожа от его близости плавилась вместе с костями, мышцами и мыслями. Это не было любовью к девушке или к отцу, не было любовью к другу или человеку. И если божеством были бочки, застрявшие посреди заброшенных коридоров, то это существо — что-то большее, чем Бог. — И мы придем, — огонь на лице и на глазах, ослепляя. — Но не сейчас. Вместе с воздухом кончился и свет. …вокруг громыхало. Мир, спокойный и размеренный, покатился с горы, смялся, спрессовался и поволок за собой. Зак дернулся в сторону, налетел на кого-то, ударился плечом о стену. Открыл рот, чтобы разложило уши, пригнулся, убрался еще дальше от нарастающих звуков. Картечь. Раз. Два. Три. Четыре. Близко. Пистолет — дальше, недолго, булькающий крик. Зак забился в угол, вжался в пол и затих. Где-то впереди люди из стаи. Где-то впереди чужаки с оружием. Автомат захлебнулся очередью и завопил по-человечески — смесь визга и рычания на разные голоса. Так кричали те, кто знает — это конец, так рычали те, кто давно не ел мяса. Среди криков что-то заскрежетало по стенам и полу, взорвалось, обдав новой волной боли. Слишком много звуков! Они вроде бы отдалялись — эхо мешало их в жуткий ком хрипов и выстрелов. Ночь (Утро? День? Вечер?) звучавшая отчаянным «Дэ-эн! Дэ-эн!», перетекающим в «а-а-т-т-к-к-р-р-р-у-у-у!», разорвалась очередным криком и осветилась яркой зеленой вспышкой. И снова стало спокойно и хорошо. Спокойно и хорошо. Очередное пробуждение из-за боли в онемевшей руке. Зак пошевелился с трудом, приподнялся, давая крови разойтись по венам. «Просто сон. Просто сон, и… сколько времени?» Четыре пополудни. Задержался. Поднялся, опираясь о стену. Ноги еле держали, в голове все кругом, а вокруг настоящая тьма, ни луча на платформе — только мерцали светильники в перегоне метро. Надо включить… Фонарь. Сэм слепо уставился на Зака, но почти сразу вернулся к своим делам. Под непривычно тихий стрекот счетчика Гейгера он деловито копался в каком-то барахле, в котором сумку удалось рассмотреть далеко не сразу. Вымокшую в какой-то черной жиже, разорванную — из дыры сбоку до пола свисали грязные тряпки, а под ногами у Сэма поблескивали рассыпавшиеся патроны. Зак тупо уставился на них. Блики ровные, красивые. Пять пятьдесят шесть? Где столько патронов, там и оружие. Где? Где светящийся? И чей это рюкзак? Шаг вперед, и еще один, пятно света из стороны в сторону. Вспоминать сколько времени было, когда пришел сюда — бесполезно. — Больше часа, — Зак тащился вперед, пытаясь найти кого-то, кроме Сэма. Перешагнул что-то темное и мокрое, вроде большой дохлой крысы. Такие были в метро, неудивительно. — Часа три. Или четыре. Горло драло, он бы и сплюнул, но в пересохшем рту не было слюны. Ни гулей, ни зеленых всполохов, и Сэм с чужим рюкзаком в руках. Там могла быть еда. Могли быть препараты. Надо дождаться, когда Сэм доиграется, а пока… поискать оружие. Оно должно быть где-то рядом. Что он там собирался сделать? Выйти. Хлопнул себя по поясу, зацепился алой ниткой на запястье за торчащий карман, и не нашел пистолета. Застыл на полушаге, припоминая что-то, припоминая… как спрятал его. Спрятал жилет, оружие, документы, зажигалку… все, что было важно. Куда-то в очевидное место. Ничего, найдет. Все где-то здесь, недалеко. Спустился на рельсы, обошел поваленные вагоны. Медленно, стараясь не пропустить ни шага, светил перед собой и надеялся найти еще что-то полезное. Ствол, или владельца рюкзака. Главное — не было зеленого света. И Зак ручался, как только увидит хоть отблеск, побежит изо всех сил. Два мертвых диких — безымянные, из той большой, чужой стаи. Изрешеченные пулями, они раскинулись посреди тоннеля: распахнутые рты, выпученные глаза. Оружие нашлось немного дальше, а от него черными пятнами начинался след, ведущий дальше по рельсам. — Дорога из желтого кирпича, — еле слышно проскрежетал, припадая на колено. Хороший автомат, целый. Отстегнуть магазин смог раза с третьего: пальцы, отвыкшие от мелкой работы, ощущались кусками трухлявых деревяшек. Магазин заткнул краем в карман, достал оставшийся в стволе патрон. Сжал в ладони, прежде чем с трудом подняться и пойти дальше. Оружие непривычным весом оттягивало руку. Стаю встретил уже скоро. В отраженном от стен тусклом свете рассмотрел, что дикие перемазаны кровью с ног до головы. Перешагивал комки темной дряни под ногами, но только запнувшись об очередной кусок, присмотрелся внимательнее. В луче фонаря — часть торса с торчащими переломанными ребрами, застрявшей в них кожей и тканью. Стоило отойти, один из диких молча вцепился в позвонки. …пошел дальше, приглядываясь внимательнее и к стае, и под ноги. Между живых диких еще шестеро мертвых: кому-то снесло голову, кому-то перебило конечности. Изломанные коряги, наконец-то умершие окончательно. Среди них не было ни Бобби, ни увечной Кэнди, и это было очень хорошо, хоть и не важно. Зак лениво размышлял — смог ли уйти кто-то из гладкокожих, но жадное урчание дальше по коридору внесло ясность. Еще одна жертва. И еще. И еще. Эти трое не были растасканы по всему перегону, но и гулей вокруг них было больше. Они походили на браминов у кормушки, когда в одну кучу насыпали какой-то съедобной бодяги, и те, толкаясь, старались ухватить побольше. Он уже видел все это с крысами, видел с людьми, и зрелище не отозвалось в душе ни отвращением, ни страхом. Пока пиршество продолжалось, Зак осторожно обошел стаю, пересчитывая затылки. Пятнадцать диких, увлеченных сытным ужином. Немаленькая стая. Дальше по коридору нашел дробовик — наверное, им и изуродовало так тех мертвых диких. — В говне каком-то… — пробурчал себе под нос, рассматривая находку. Выглядело так, будто ствол сунули в чье-то брюхо, запихали внутрь потроха, а потом выкинули. Возиться с этим Зак не сможет. Судя по звукам за спиной, дикие продолжали жрать, так что можно еще немного поискать полезного вдали от них. Только дергало тревогой «быстрее, надо быстрее». Пока снова не появился светящийся, который, судя по остаточной радиации, был здесь не так давно. От него надо будет бежать обратно по рельсам и не переломать себе ноги, а сил не так много. Еще ярдов через тридцать Зак снова наткнулся на диких. Пригнувшись к полу, они на четвереньках спешили к остальной стае. Один из них очевидно берег правую ногу, старался не касаться ей пола, другой непрерывно стрекотал что-то себе под нос как будто с искренним возмущением. Уже семнадцать. И еще пропавший светящийся, и Бобби, и Кэнди. Двадцать. Дальше все такой же коридор, и несколько тупиковых помещений — все это всплывало в голове нехотя, лениво. Он же сам сюда дошел. Сам плутал здесь. Сам лежал на этих рельсах. Пялился в этот потолок… На первой же двери по левой стороне заметил смазанный темный отпечаток на металле. Вроде не такой старый? Эта дверь не поддавалась никогда, и если кто-то надеялся найти там спасение, это был плохой выбор. — Я не самый большой неудачник здесь, — говорил вслух, чтобы немного расшевелить связки. Неприятно, щекотно и мерзко одновременно. Было бы очень глупо потерять еще и голос. Следующая дверь тоже оказалась закрыта. Зак дернул на себя, прикладывая чуть больше сил. Руки тоже ослабели. Не только пальцы, все мышцы. Вот и дверь в закуток со швабрами открыть не может. — Хуево… — с досады ударил ладонью. — Пошли нахер отсюда! — немедленно отозвалось с той стороны. Голос молодого мужчины — чистый, не гуличий, достаточно сильный. Зак сел на ступеньку возле двери, растерянно уставившись перед собой. Ватные ноги больше не держали, пальцы тряслись от напряжения, кровь звенела в ушах. Показалось. Показалось же? На ручке темное, тоже кровь, наверное. — Невовремя… — приглушенный дверью, голос все продолжал и продолжал бубнить. Что-то про сраных диких и долбоебов. Зак потерял нить мыслей, только слушал и слушал простой человеческий голос. Соскучился. Он, оказывается, соскучился по этому звуку. «Галлюцинации. Я Зак, мне девятнадцать, я иду в Бриджпорт». Он забыл, что такое Бриджпорт, и не был уверен, что ему девятнадцать. — Эй? — все-таки позвал, а когда за дверью заткнулись, ударил костяшками пальцев три раза. И еще раз, теперь повторяя тук-туктук-тук-тук-туктук. Ритм какой-то песенки с радио. Молчание, такое плотное и тяжелое, что дышать трудно. Счетчик все еще трещал, на остаточном излучении мозг все равно плавился. — Ладно, — разочарованно выдохнул. — Они все равно пока жрут… — Погоди! — с той стороны стукнули по двери тоже. Галлюцинации так не шумят. — Ты слышишь? Ты там? Эй?! Можешь меня вытащить отсюда, пока дикие… тут диких полно. Вытащи меня и свалим вместе. У меня есть крышки. Что хочешь, и на поверхности что хочешь достану. Он еще что-то говорил. Очень быстро и сбивчиво, перескакивая с одного предложения на другое, глотая слова. Зак его, в общем-то, понимал, только от кучи слов звенело в ушах и сжимало голову — слишком сложно разделять слова, вдумываться в смысл, да и прочная дверь сжирала часть звука. Саданул по двери, прерывая тираду: — Тише! — постарался сказать как можно громче, и с той стороны вроде бы услышали. Облизал сухим языком сухие губы, поморщился. — Откуда зашли? — Что? Я ничерта не понял. — Ты глухой там? Откуда зашли, спрашиваю! Снова молчание, и наконец ответ: — Откуда? Метро Джорджтаун, — и после торопливое. — Ты про это? «Джорджтаун… я заходил с Вернон-стрит? Или это было со стороны Чеви-Чейз? Должен быть север, а это далеко. Мы пропахали половину города…» — Ты там еще? Мужик, ты там? — человек за дверью беспокоился. — Я сейчас дверь открою, если там никого нет, поговорим, выйдем вместе, да? У меня рад-икс есть. Если рад-икс есть, значит мозги у него не поджарятся. — Не открывай. Даже, блядь, не думай открывать, — Зак привалился плечом к двери. Механизм здесь простой, вот это колесо по центру можно и заклинить. Повторил на всякий случай, разделяя слово по слогам: — Ранен? Ра-нен? Ты? — Стим вколол. Бежать могу. Стрелять могу. Только их здесь много было. И светящийся. Почему не открывать? Ты гуль? Я нормально с гулями! У меня все Подземелье… Зак опустил взгляд на пип-бой. Счетчик продолжал трещать ужасающе тихо. — Пятнадцать, — коротко стукнул головой о дверь, чтобы привести мысли в порядок. — Или двадцать. Я потерял троих, а еще двое… Твои друзья мертвы. Четверо, так? — Блядь… — можно было представить его лицо, представить, что он чувствует, но Зак не хотел. И все-таки сказал, просто из приличия и просто потому, что это по-человечески, пусть даже вранье: — Сочувствую, — Зак очень, очень устал. Закрыл глаза, прислушиваясь к чавканью, доносящемуся как будто со всех сторон. — Они там, откуда вы пришли. Вся стая. Если ты выйдешь, тебя сожрут. Здесь из еды только крысы. Им твои друзья… — оборвал себя на полуслове. Некрасиво рассказывать человеку, что его друзья блюдо недели. — Других выходов нет. Так что не открывай дверь. Не сейчас. Снова тишина. А ведь можно было бы и зайти. Перетряхнуть его вещи, забрать что-то нужное, и плевать, если его разорвут. Ну или правда просто поговорить. Посмотреть в человеческую морду, а не в кривые физиономии. «Он пересрется и пристрелит меня». Зак пошевелился снова, царапнул по двери остатками ногтей: — Надолго рад-икс хватит? — До конца жизни, походу… — нервный смешок Зак не услышал, но додумал. Усмехнулся и сам. — Две целые упаковки. И рюкзаки еще… там тоже должны быть. Антирадин есть, прокапаться смогу, если что. Как тебя зовут? Правда, как тебя зовут? Я Остин Джилсон. Будем знакомы, да? — не дождавшись ответа, продолжил. — Давай я тебя найму. Подождешь тут со мной, скажешь, когда дикие уйдут, проведешь наверх. А я тебе… у меня заначка есть. Но на поверхности, — и как будто спохватился. — Доктора Берроуза знаешь? — Ага, — не откликнуться на это сложно. Уже интереснее, гладкокожий знал дока и что-то там раньше начинал про Подземелье. Может и получится что полезное стрясти. Как минимум чтобы до дока сходил и весточку передал. И оплата лишней не будет. Такой вот получался мостик наверх, испуганный и зажатый в угол. Не удержался, рассмеялся, нервно, но искренне. Вот будет тупо, если это все-таки галлюцинация. — Ты чего ржешь? Вы с ним не в ладах? У тебя есть друзья в Подземелье? Я их наверняка знаю. Я всех знаю. Меня там любят. — Во-от как, — протянул, удивляясь самонадеянности. Зак не помнил никакого Остина, и про Джилсона не слышал тоже. То ли врет, то ли появился там совсем недавно. — Люби-имчик. — Что? Не слышно, ты… поразборчивей, а? — с той стороны явно прижались к двери. — Сколько ты хочешь? — Пятьсот крышек, — Зак повысил голос, и снова повторил по слогам. — Пять-сот! И ус-лу-гу! Соображать становилось все труднее, говорить — тоже. У гладкокожего можно будет отжать часть вещей его друзей, переодеться наконец-то, и препаратами он тоже поделится. А еще он может сходить в город к Люси, и к Берроузу, если понадобится. — Я согласен. Просто вытащи меня отсюда. Не бросай тут. Мне нельзя. — Никому нельзя, — удерживаясь за дверь, поднялся со ступеньки. — Не выходи. Сожри рад-икс. Поешь чего-нибудь, поспи. Я вернусь позже. И не высовывайся. Тут везде дикие. — Я жду, слышишь? Я буду ждать. — Ты же моя принцесса, — так тихо, что по ту стороны двери точно не расслышали. Зак вернулся минут через пять минут, чтобы тихо подоткнуть кусок арматуры под колесо запорного механизма на двери. Из лучших побуждений, конечно — чтобы этот идиот не выперся прямо в стаю диких гулей. По ту сторону шевельнулось и тут же затихло. Дикие расправились с телами уже через пару часов: остались только самые крупные кости, неравномерно растащенные по рельсам. Все, что помельче, искать и вовсе не стоило. Удалось насобирать кое-что из подсумков. Диких не интересовал пластик, ткани, а Сэм, увлеченный рюкзаком на платформе, не совался так далеко. Главной находкой оказались разбитые контейнеры с препаратами, в которых нашлось несколько восхитительно целых таблеток. Зак помнил их форму и их вкус — рад-икс и баффаут. Нашел один стим, и пялился на него долго и пристально, придирчиво рассматривая под фонариком. Прислушался к себе — в боку все еще ощущалось что-то плотное, но больше не болело и не тянуло. Кто бы что ни говорил, как бы Зак не ненавидел светящееся исчадие, излучение действительно помогло продержаться. Без лекарств, без еды и почти без воды. Все ценные находки Зак спрятал в одном из вагонов — даже заметку в пип-бое сделал, не без труда справившись с набором букв. В очередную нычку пошел и автомат, пара сменных магазинов, россыпь патронов и часть таблеток. Другую часть забрал с собой: проверить, поможет ли рад-икс переживать приливы света. Учитывая, как неравномерно на гулей действовала химия, Зак сомневался, да и уже пойманная доза никуда не денется без антирадина и при постоянном контакте с излучением. Но попробовать-то можно? От двойной дозировки хуже не станет. Наверное. А вот случайно найденная упаковка крекеров не просуществовала и минуты. Она не порвалась только чудом, и перемолотое в песок содержимое Зак высыпал в рот, даже не успев сообразить, что надо бы повременить, есть небольшими порциями или развести в кашу. Закономерно выблевал большую часть, не пройдя и пары шагов, и все-таки почувствовал себя гораздо лучше. Даже почти… отлично. У него были лекарства, было оружие и был теоретический проводник. Отличный выдался день для всех выживших. И вот он уже не так беспомощен, и не особо в беде. Когда на периферии зрения снова замаячили зеленые блики, окрыленный Зак ломанулся обратно, прочь от света, стараясь ориентироваться на треск счетчика. Спина вжималась в стену в самом дальнем участке платформы метро, треск оставался тихим, а зеленые всполохи — почти незаметными. Светящийся снова торчал на втором уровне, а с ним и большая часть стаи. Когда шевеление затихло, Зак закинулся рад-икс. Подождал, прислушиваясь к внутренностям и надеясь, что перенесет еще и эту нагрузку, и наконец осмелился пойти обратно. Сияние вспыхнуло ярче, когда он проходил мимо, и Зак трусливо поторопился, не готовый снова очнуться в клубке уродливых тел. Все еще было скверно — шатало, мутило, мысли плыли в тумане, но он мог сопротивляться. И уже понимал, что тихо провести гладкокожего не получится. Два десятка диких вместе со светящимся во главе — слишком сильные противники. Если даже один заметит неладное, гладкокожий обречен. Стая должна уйти, и здесь не было никаких других вариантов. Об этом он и сказал в закрытую дверь, уцепившись за край арматуры. С той стороны отозвались не сразу: — Можешь сходить до города и привести помощь? Пожалуйста. — Не могу, — Зак снова сел на ступеньку, привалился к двери плечом, прикрывая глаза. Вообще-то он мог, но не хотел. Не хотел прятаться от знакомых, не хотел лишних вопросов и лишних движений, на все это попросту не было сил. — Мне нельзя никуда. Ни в Подземелье, ни в Ривет-сити, ни… никуда. Только ждать. — Ждать… А можешь проверить кое-что? — Зак не торопился с ответами, да и горло до сих пор болело после слишком длинных с непривычки диалогов. — Поискать человека. Девушку. Она тоже гуль. Вроде бы шла сюда. Она ушла из дома, и, как бы это… может, к стае… — Прибилась? — Какая знакомая, мать ее, история. Сам хрипел еле-еле, почти прижимаясь губами к двери, будто это могло сделать звук громче. — Чего же ты за ней не уследил? — …несколько дней не было, а она с прогулки не вернулась. Искали, кто где видел. И вот… Она нормальная. Не как эти, — он бурчал еще что-то неразборчиво, и только к концу повысил голос. — Ты проверь… может я ошибся. Она блондинка, в платье, скорее всего, таком… светло-розовом или голубом. — Гулефил, значит, — царапнуло по сердцу. Жалко его, вообще-то. И себя жалко, и подружку его. Если девчонка, пусть и гуль, не часто выбиралась на такие прогулки, ей пришлось несладко. Еще и со светящимся. — Я не слышу нихера. Только махнул рукой, будто этот Остин мог его увидеть. У него что-то с ушами, у этого Остина. — Вытаскивать не только тебя, но и ее. Вдвоем дороже будете! Ты мне обязан будешь, Остин. Понял? Обязан! — Годится. Обязан, — щелчок двери, шевельнулась арматура, и замерла. Короткий стук с той стороны. — У меня замок заело. Поможешь? Губы растянулись в улыбке сами собой: — Потом что-нибудь придумаем. — Зачем, а? — наверняка Остин устало вздохнул. Не мог не, Зак был уверен на сто процентов. Не дурак же он там. Все слышал и все понял. Прикрывать заклинившим замком импульсивное решение запереть на всякий случай этого хрена Зак не собирался. — Чтоб ты не лез куда и когда не надо, — за дверью молчали, и Зак посчитал вопрос исчерпанным. — Запас еды есть? Воды? Продержишься? Зовут твою подругу как? На имя откликается?! — Есть немного, продержусь. Только ты быстрее. На имя откликается. Рут. Мысли плыли по волнам света, сверкающего во всю силу, размеренно, мягко, естественно, не цеплялись ни за что. В зеленом сиянии кожа чистая, с сошедшими нарывами и затянувшимися ранами. Посреди сияния Зак видел золотые волосы. Настоящая, живая, Рут сидела у ног светящегося гуля, и смотрела безошибочно, ровно на Зака, а рядом трещали, клокотали и бурчали чужаки. Он бы и бросился навстречу, но громкий треск счетчика все еще выбивался из общего гомона, раздирал спокойную гладь на клочки, не давая погрузиться с головой. Шаг назад, за невидимую границу. Светлые волосы в зеленом мерцании горели искрами. Блики на шее, блики на платье, на худых руках и ногах. — Ты здорово потерялся, — голос у нее ровно тот, что Зак помнил с Подземелья. Даже лучше, чем в последние дни, и глаза живее. Двигалась она тоже легко, изящно качала головой и совсем не выглядела напуганной. «Наверное, давно ходила по метро. Совсем их не боится». — Тебе нельзя здесь долго… Пойдем вместе. Наверх, — ноги, спина, голова горели от жара. — Там полдень, да? — Солнце высоко, — между ними шагов десять, сияние тише, внутри три таблетки рад-икс, а все равно жгло так, что хоть вой. Каково ей рядом с ним? — Отойди, — рассеянно уставился на ее лицо. Красивое лицо с тонкими костями у носовой впадины и скромным сухим рельефом на скулах. Протянул руку. — Иди сюда. Рут и не думала подниматься с места. Положив голову на высушенное горящее бедро, смотрела с легкой улыбкой, и трещины на губах расползались яркой паутиной. — Все хорошо, — взгляд с ее лица, по складкам платья, огибающим худую фигуру, к босым ногам и обратно. Спокойствие у нее в глазах, за всполохами и отражениями белых мерцающих точек. — Все уже хорошо. Шаг за шагом в сторону, прочь, дальше. Рад-икс не справлялся. Зак чувствовал, как его тянет ближе, как хочется сесть в ногах у светящегося, взять Рут за руки, закрыть глаза и уснуть. Лечь на поверхности этого заполняющего света, и гудеть, и хрипеть, и стрекотать с остальными в унисон. Но он пятился, царапал шею, как будто это могло помочь дышать, и уходил от взгляда светящегося гуля, от зеленой кислоты в ссохшихся глазных яблоках, от молчаливого «не бросай меня здесь». Жар отовсюду. Как будто это все огромная печка, или поле, полдень, расплавленные дороги под ногами, а он лежал и подыхал где-то на пути к городу, потому что Клайд все-таки достал его. — Ты не настоящая. Тебя здесь нет на самом деле. Вместо ответа сияние ослепило и захватило все. Маленький Бог ушел вглубь перегона, обратно в пасть голодного мертвого города. Туда, откуда привел Бобби, откуда Зак выбирался с такой надеждой и страхом, и куда теперь с теми же надеждой и страхом смотрел. С ним ушла стая, с ним ушла Рут. Совершенно дезориентированный после слишком мощной порции излучения, Зак долго валялся посреди станции, пытаясь понять, выжгло ему мозги или все-таки нет. Вроде нет? Воздух все еще трещал счетчиком Гейгера — остаточного излучения от светящегося здесь хватит надолго. Теперь путь наверх оставался открытым — надо было просто залезть наверх, и вот он, путь к свободе. Только как теперь уйти? Сделка с собой: просто проверить, привиделось или нет. По пути до тоннеля нашел оставленный Сэмом рюкзак. Дыра с одной стороны, но если держать осторожно, им еще можно воспользоваться. Собираясь с силами для долгого похода по перегону, обыскал окрестности. Нашел чью-то смену шмоток — перепачканную грязью и кровью, но целую. Нашел еще патроны. Бутылку воды, еще крекеры, консервы… Настоящие сокровища. К еде не притронулся, но бережно скрутил крышку с бутылки и сделал несколько глотков. Чистая вода — как же он, оказывается, любит чертову воду… Все запихал в сумку, замотал — и тоже оттащил в нычку, чтобы не потерять снова. Контракт Харона было очень жаль. Как и непрочитанное до сих пор письмо Рут. Зак не слишком осторожничал — торопился, топал, ругался, отталкиваясь руками от вагонов и стен, когда вело в сторону. На ходу проглотил еще рад-икс, зажимая себе рот ладонью, чтобы не выплюнуть. В этот раз не помогло, потому что сияние было слишком мощным. Обычно куда слабее. Проверил арматуру на двери Остина. Тот, услышав скрежет, тут же застучал кулаками, ногами может даже, хрипло завопил: «Эй, ты живой? Это ты, мужик? Что там?! Выпусти меня!», но Зак не откликнулся. Пусть посидит еще. Еда и колеса есть, поссать куда найдет — не хрустальный. А пока надо убедиться, что это была действительно она. Рут из видения была не настоящей. Настоящая сейчас стояла посреди огромной лужи, смотрела на отражение под ногами безразличным взглядом. Не откликнулась на имя, не повернулась, не подняла взгляда. Дышала медленно и глубоко. Высокая прическа рассыпалась, светлые волосы крысиными хвостами повисли до плеч. Изорванный, грязный подол платья прилип к ногам — туфли Рут потеряла где-то. Быть может, сняла сама, не понимая, что делает. А может, как и Зак когда-то, решила, что голые ноги заживают лучше. В паре футов другие гули покачивались из стороны в сторону. Старушка Кэнди тоже была здесь. Живая, пусть так и не вставшая на две ноги. Она вытянулась на другом краю лужи, погрузив в нее руку, шевелила пальцами, и от этого движения по воде расходились круги. Зак встал рядом, задевая Рут плечом, и уставился на изуродованные лица, едва читающиеся на поверхности мутной воды. …он нашел ее немного раньше, единственную из всей стаи, похожую на живого человека. Окликнул, схватил за руку и потащил за собой. Руки у нее были сухие и горячие, податливые. Она пошла за Заком сразу, но, стоило счетчику стать тише, все изменилось. Резко остановилась, вросла в землю, и с силой рванулась назад. Хрустнуло что-то, Зак испугался, что вывихнул ей или себе руку, а потом чуть не клюнул лицом в землю, и Рут буквально потащила его обратно. То есть, пошла, а он, не желая отпускать, волочился следом. У нее было больше сил, здоровья, больше возможности высыпаться и поесть, хотя Зак не знал, как давно она была дома. В сравнении с ней Зак ощущал себя слабым ребенком. Так — до самой лужи, до ровного, громкого стрекота счетчика, до густого фонового излучения. «Я» потонуло в выдохе. Повернулся, убрал за остатки уха Рут свисающую на лицо прядь волос. Не встретил ни раздражения, ни благодарности. Очень хотелось думать, что это ошибка. Мало ли кто носит такие платья, мало ли блондинок, и гули все — на одно лицо. Но у Рут была так же свезена кожа на плече, были такие же глаза и такая же цепочка на шее. Та самая, что он дарил когда-то, с отремонтированным кем-то замочком. И Зак все ждал, когда Рут заговорит, но она молчала, молчала, а потом появлялся он — свет. И было не до разговоров. — Почему ты не пошла к Берроузу? — Зак помнил, как она берегла волосы. Собирал, заводил за спину, распутывал еще только намечающиеся колтуны. Иногда все-таки неловко тянул деревянными пальцами, но Рут не дергалась. Почти все дикие — лысые, а кто-то и вовсе без скальпов. Рут выглядела другой: отстраненной, задумчивой, но живой. Не сумасшедшим трупом — человеком, попавшим в беду. По крайней мере, пока ее не отрывали от света. Зеленый тоже был здесь, привычно уже тихий и тусклый — блики дробились на поверхности воды. Наверное, стая недавно «пила», или то яркое представление выжало из него все силы. — В Подземелье тебя поселят в крыло диких, если ты не очнешься, — сжал пальцы на плечах, погладил неровную кожу пальцами. — Будешь есть из ведра и шататься по закрытому корпусу. Тебе надо очнуться. Поправил съехавший ворот платья. Намочил пальцы в луже, стер со щеки Рут грязный след. Темную застывшую полосу… чего-то. Это же что-то стер с губ чуть раньше. На это же что-то, пятнами покрывшее платье, старался не смотреть. — Наверху тебя пристрелят, — уперся лбом ей в затылок, не встречая никакого сопротивления. Закрыл глаза, потираясь лбом о грязные мокрые волосы. Надо помыть их. Надо как-то помыть ей голову. Еще раз умыть лицо. Сменить платье… это поможет? Обнял за плечи обеими руками, раз она позволяла. Вдохнул, прижался щекой к плечу. — Ты могла прийти в любое другое место. Почему сюда? Стая медленно отходила обратно в бездну. Зак мог забрать гладкокожего и выйти на поверхность. Соврать, что никакой Рут здесь не было и нет. Но для этого надо разжать руки и отпустить — навсегда — еще одного человека, который дорог. — К Джерико не успел. Я подставил Харона, это из-за меня он… Я столько дерьма сделал, Рут. Мне много что есть рассказать, а ты… ты какого хрена не слушала дока? Берроуз же говорил. Берроуз же говорил, что нельзя… И ему говорил. И наверняка каждому в закрытом крыле Исторического музея. — Что мне делать? — сдвинул ладони по костлявым плечам, обвел пальцами выпирающие ребра в скромном вырезе декольте. Зацепился за ключицы. — Что мне с тобой делать? У нее шея — как у ребенка, тонкая, пальцы сошлись внахлест. Пульс размеренный, ровный, бился прямо в ладонь. Можно дернуть в сторону, а можно сжать сильнее — главное, чтобы не вывернулась и не скинула с себя. Продержаться несколько минут, и все будет закончено. — Люси оставили место в Убежище, — выдохнул в висок. — С ней все будет хорошо. Но здесь не Убежище. И у дока — не Убежище. Кэнди смотрела на них с другого края грязной лужи. Сморщенная, потерявшая человеческую сущность любительница ярких фантиков, кривой ком костей и жира, живущий посреди боли и света. Заку казалось, что она пялилась на пальцы, касающиеся шеи почти нежно, и осуждала. А она не имела права осуждать. Джерико бы сказал: «Трагично, пиздец». — Харон бы сказал: не ной. Делай, — вжал пальцы в мышцы и кости. Сдавил, притиснул к себе, чтобы не думала вырваться… «Нет. Харон бы ничего не сказал» Рут попыталась вдохнуть, захрипела… и Зак отшатнулся. Едва не поскользнулся, убрал трясущиеся руки за спину, сцепил пальцы до боли. В темноте над головой Кэнди — тлеющие зеленые угли в глазницах светящегося. То ли из-за комплекции, то ли из-за природной ловкости этот дикий двигался очень тихо. Его выдавали только свет, нарастающая жажда и дикие, нет-нет, но стягивающиеся ближе. Иногда Заку казалось, что светящийся избегал его. Иногда — что преследовал. Вот как сейчас. Он пялился, сияние затухло настолько, что почти не ехала голова (спасибо рад-икс?), вызывая недовольство стаи. Тоннель метро заполнился гомоном и возней. Рут, загребая ногами воду, пошла на свет. — Рад-икс, сука, — выплюнул, пятясь, все еще чувствуя, как потряхивало. — Больше на это не куплюсь, — еще шаг назад, против движения стаи. — Сделай так, чтобы она снова заговорила. Не можешь? Тогда отпусти. И вали отсюда нахер. Забирай своих… всех. Кроме нее. Если бы не ты… если бы не ты, все бы было нормально. Назад, уступая Рут сиянию, глядя на то, как она идет навстречу по воде, в свет, в свет, в свет. — Ты не Остин, — Зак ударил по двери куском трубы, подобранным по пути. Если бы не преграда, размозжил бы гладкокожему голову от злости и беспомощности. — Ты не Остин! Врешь! В Подземелье нет никакого Остина! У Рут нет никакого Остина! Кто ты такой? Кто?! Застучал снова, не обращая внимания на боль в мышцах, давно отвыкших от лишних движений. Отошел, бросил трубу в дверь. Следом полетел кусок какой-то железки, камень. — Эй! — с той стороны громыхнуло о дверь куда слабее. Очередная попытка открыть ее изнутри не принесла успеха. Зак чувствовал, как дергает о злости лицо, но ничего не мог с этим сделать. Гладкокожий надрывался. — Я не врал. Я Остин! Имя настоящее! — Кто ты в Подземелье, сука? Кто ты для Рут? — поднял и бросил камень снова. Откуда-то издалека взволнованное рычание — и снова тишина. Поднял очередной камень. — Я Зак! Помощник Берроуза! Гладкокожий из «Разделочной». Доволен? — не дождавшись очередного удара в дверь, гладкокожий продолжил осипшим голосом. — Веришь теперь? Давай поговорим нормально. Только выпусти меня, у меня уже сил нет тут… — Что же вы все лезете и лезете, — Зак почувствовал, что очень устал. Выход наверх был свободен, а ему надо что-то делать с Рут, уходящей в самое брюхо Вашингтона, надо думать об этом ее дружке. Выпустил камень из рук, сел там же, где стоял, уронил голову на руки. — Лезете и лезете. Из Убежища лезете. Из Подземелья. Не сидится на месте. Не можете нормально жить…. — Если я тебе что сделал, я… умоляю, дай искупить вину, — прервался, откашлялся, заговорил громче. — Или заплатить. Услуга нужна? Все что надо, слышишь? Вытащи меня отсюда. Мужик, четыре дня… я больше не могу. Поднял голову рывком. — Часа? — Дня. Четыре дня. «Какое сегодня число?» Злясь на то, что не сделал этого раньше, полез в пип-бой. Перелистал на вкладку с датой, тупо уставился на экран… и закрыл глаза. Двадцать пятое июня. Будь у тела больше сил, был бы и холодный пот, был бы и ужас, и трясущиеся руки, но на сегодня Зак закончился. Он вышел на задание с людьми Портера двадцать второго мая. Выходит, почти месяц под землей. Месяц на паре кусков крыс, карамельках, воде, разогретой на зажигалке, и радиации. А по ощущениям прошло не больше недели. Мучительной, бесконечной недели. — Я четыре дня тут торчу, — глухо. — Здесь воняет, вентиляция не справляется. Еда кончилась. Антирадин тоже. — Люди живут без еды гораздо дольше… — отстраненно и спокойно. — Вот с водой подстава. Но ты сам мудак, если с собой фляги не было. И вообще мудак. Кто прячется там, где тебя могут запереть. Зак знал, что у Остина, у чертового гладкокожего из «Разделочной», любимчика Берроуза и партнера Рут не было выбора. Стая бы догнала и разорвала его на куски. — Я тут сдохну, если ты не откроешь дверь, — гораздо тише. Это, по крайней мере, звучало честно. Зак взял еще немного времени на обдумывание. Сходил до тайника и лужи, но стаю уже не застал. Вытащил из карманов все ценное, стянул с себя грязное тряпье, отбросил в сторону. Включил фонарик, впервые всерьез осматривая бок. Тот затянулся жутким месивом кожи — как будто попал в огромную мясорубку. Зато при надавливании ни откуда не тек гной, не надувались язвы. Кожа была чистой, горячей и сухой. Слишком сухой. Зак взглянул на ступни — у кромки воды они выглядели просто костями, обтянутыми кожей. Встал на колени и зачерпнул воду, умывая лицо. Лицо, шею, плечи и спину, руки, грудь и живот. Понял, что может обхватить свое бедро двумя руками — почти как шею Рут. Нет, еще не так, не так все плохо. — Это все можно починить. Это все можно… починить. Я Зак, мне девятнадцать. Я иду в Бриджпорт. Или в Клиффтоп? Без мыла, у застойной лужи, даже не желая думать о том, как может вонять, переоделся в найденные ранее окровавленные шмотки. Они были… Мягкими. Не стояли колом от грязи, а кровь почти не считается. Здесь вообще постоянно все в крови. Проблема возникла только со штанами. Их бывший хозяин точно был значительно больше Зака, а на ремне не нашлось нужного отверстия. Не было и чем проковырять. Пояс не держался на бедрах — пришлось подкатать их несколько раз, подвязать футболкой. Сойдет пока что. Рассовал по карманам то, что забрал из нычки, подхватил автомат… Он правильно все решил. Правильно. Надо выпустить гладкокожего. Провести наверх. Попросить дождаться или… или пусть валит — плевать. И вернуться за Рут, пока они не ушли еще слишком далеко. Поговорить еще раз. Попробовать удержать, пока светящийся не окажется достаточно далеко. Она смирится. Еще не все потеряно. — Остин? — оказавшись у двери, повысил голос. Говорить стало гораздо легче. — Ты не сдох еще? — Нет. — В честь кого тебя назвали? Зак был готов поклясться — в голове гладкокожего скрипят шестеренки. — В честь человека, который… привел меня в город. Нашел без сознания, помог и привел. Не знаю, где он сейчас. А что? — Не один привел, с напарником. И не без сознания. Ты проебал своих и несколько дней с кляпом во рту валялся в логове супермутантов. Рожу твою описать? Нет? — с той стороны никакой реакции. Зак даже подумал, что ошибся, что у Берроуза появился еще какой-то помощник, а «Зак» — это так, переходящее звание. И все-таки продолжил. — Молчишь? Ладно. Ты тогда тоже обещал отплатить чем хочу. А я сказал, что ты мне жизнью обязан. И сейчас так же скажу. Ты мне жизнью будешь обязан. Снова. На этот раз никаких экспериментов и работы у докторов. Мы выйдем наверх, и ты будешь ждать меня столько, сколько понадобится. Сутки, двое — не важно. Потом найдешь мне то, что я скажу, и пойдешь туда, куда я скажу. В пределах… в пределах пары дней от города. Ничего такого, что было бы перебором. А потом вали на все четыре стороны. Ты меня слышишь? И я прощаю тебе обе твои жизни. А то я нихера дверь не открою. — Слышу, — короткое, сухое, но хоть какое-то. На этот раз никаких переспрашиваний, никакой дури. Переговорщиком Зак был посредственным, но работало же. — Оружие положи на пол у двери. Сам не рыпайся лишнего. Понял? — Понял. — Хули ты понял, оружие клади, насчет три замок откроешь и отойдешь назад. И рад-икс сожри. От меня фонит. Да тут везде, блядь, фонит. Зак убрал арматуру, досчитал до трех как мог четко. Механизм зашевелился, наконец открывая проход. Выждал немного, и открыл дверь. — Ну… можно выйти? — это действительно был тот самый Зак-из-Разделочной. Стоял в глубине совсем небольшой комнатки, приподняв пустые руки, и пялился. Не узнавал. Оружие, как и положено, лежало у порога. Зак опустил автомат, убедившись, что Остин не собирается бросаться на него. — Молодец. Хватай шмотки и пойдем, — мотнул головой в нужную сторону. — А Рут? — По дороге расскажу. Заку тоже пришлось взять кое-что. Мелкую сумку одного из погибших спутников Остина. Рюкзак покрупнее тот тащил сам, хотя двигался как-то неловко, да и говорил через силу, как будто растратил все на переговоры через дверь. — Я их не особо знал. У меня было накопленное, Берроуз начал платить за помощь. На подработки отпускал. Я думал снять комнату где-нибудь… — прямо он тоже идти не мог, пришлось ухватиться за плечо, не давать впечататься носом в стену, — …хватило на оплату четверым, — Зак смотрел под ноги, высвечивая дорогу фонариком. Обходил трупы диких, оставшиеся лежать на рельсах. Остин замолкал иногда, закрывал нос рукавом и издавал какие-то странные звуки, но не останавливался. Тоже упертый. Освещение на платформе так и не появилось — может, окончательно перебило где-то проводку. — Я ее туфельку нашел у входа в метро. У Джорджтауна, мы там гуляли часто. А потом вторую нашел — в коридоре. Мы зайти толком не успели, как тут эта стая. Раньше их тут не было. Я тут ходил, другие ходили, а ливни прошли, и… — Дожди заливают переходы, — приходилось иногда подталкивать Остина, придерживать, и самому стараться не упасть. — Может, ушли от воды. — А… ага. Они со всех сторон навалилась, с такой… со злостью. Я понять ничего не успел. Диких видел, и бегал от них, и стрелял… ничего личного, да? Но эти… — помотал головой. — Другие. Отрезали обратную дорогу. Мы положили несколько, а потом… ты знаешь, что потом. Я на бегу рюкзак схватил, заскочил в первую открытую дверь, заперся, вот и все. Зак буксовал. И без того не самый стройный рассказ Остина с кучей ненужных деталей едва-едва мог свести в единое целое. Мозги совсем разучились работать, так что оставшуюся часть пути к выходу молчал. Молчал, считал шаги и упрямо лез вперед, хотя должен был чувствовать… что-то. Окрыление, счастье от близкой свободы? Еле забравшись на второй уровень, преодолел небольшой подъем со станции в холл, перебрался следом за Остином через пару завалов, перегородивших коридор и совсем выдохся. Гладкокожий привалился спиной к стене, сполз на пол: — Я все. С капельницей помоги. Не могу. До исторического музея всего-ничего. Там Берроуз, квалифицированная помощь, но у Остина — кровь под носом и красное лицо. — Тебе за Рут все равно нельзя, — обрабатывая руки антисептиком, Зак почти ждал, что расплавится от него сам, таким грязным себя чувствовал. Мог только представить силу вони от немытого тела, хотя Остину сейчас не до запахов. Глаза закрыты, дыхание частое, вены на лбу вздулись. Он вообще-то выглядел… херово. — Там двадцать гулей, может уже больше. К стае постоянно кто-то приходит. И светящийся. Тебе без шансов. Когда с иглой удалось справиться, закрепить на руке, Зак просто встал рядом, не в состоянии искать подпорку для пакета. Держал, удивляясь гениальным решениям: — Ты сейчас от облучения откинешься, а капельницу с антирадином тебе делает фонящий гуль. Мы долбоебы. — Хренли ты хотел, — Остин коряво улыбнулся, — от двух Заков. На губах треснула и расползлась сухая кожа, пока Зак смеялся. К его чести, счетчик Гейгера почти и не было слышно. — Я рад-икс жрал… стабильно. И одну капельницу делал уже. Эта — последняя, — Остин говорил с закрытыми глазами, иногда прерываясь, чтобы передохнуть. Зак терпеливо ждал, но не мог поймать себя ни на капле сочувствия. Это все и в подметки не годится тому, что он сам пережил. Разве что самую малость стыдился за четыре дня — не рассчитывал пропадать надолго. Как не рассчитывал и на месяц под землей. Был вечер, красивый и теплый, и воздух действительно ощущался совсем иначе. Без белого мерцания, без зеленых вспышек. Очень яркий — Зак сидел на краю бетонной плиты щурясь и прикрывая глаза руками. Иногда прикладывался к бутылке воды, делал по катастрофически маленькому глотку. Думал поесть, но даже от запаха еды становилось хуже. Остин сидел неподалеку, ткнувшись лбом в колени. После антирадина ему явно полегчало, но такой яркий эффект не продлится долго. Из красного он теперь превратился в бело-зеленого. Ему нужен нормальный врач, нужно переодеться, поесть и выспаться. Правда, он решительно заявил, что единственная необходимость сейчас — хорошенько продышаться и «решить один вопрос». — Она нормально выглядела. Иногда задумывалась, уходила в себя. Недолго. И к доку на осмотры тоже ходила. Иногда я ее провожал, чтоб не пропускала, но она и сама… — Ты бы силы поберег, — решили, что без помощи гладкокожий долго не протянет. Ему придется добраться до Подземелья на своих двоих, благо, идти не больше мили по зачищенной местности. Зак проводить не сможет тоже. Но гладкокожий предпочитал говорить. Сбивчиво и торопливо. — …в баре работала все так же, без жалоб. А потом я ее дневник нашел, прочитал, а как еще искать?.. А там на последних страницах… — заинтересовался вдруг заусенцами на пальцах. — Я думал, что все нормально. Думал, уведу в Ривет-сити, и там ей станет лучше. Среди людей. Зак не хотел знать, что там на последних страницах. Но мог представить не дневник, а рисунки. Как красивые черно-белые гули на картинках превращались в клубки линий с выдранными грифелем клочками бумаги. — Ей бы понравился Ривет-сити, — отстраненно кивнул. Неплохой план, если бы все было иначе. Она была бы единственным гулем там, все бы делали вид, что все в порядке. А потом она бы все равно ушла. И, кто его знает, может, угодила бы в стаю к Рою Филлипсу. А Рой Филлипс не такой добрый парень как Зак. — Я знал, что Джефферсон — это ты. Сразу догадался, когда… — Когда жопу мне в медлабе подтирал? — Грубо, но верно. Я не со злости выебывался. Просто ты меня кинул на какие-то эксперименты. Какого вообще… Все не так плохо оказалось. — А ты меня гладкой шкурой бесил. Сейчас тоже бесишь, — уставился, все так же щурясь. — Я тебе завидую. Ты нравишься Рут. У тебя нормальная кожа и мое имя. А у меня больше ни того, ни другого. Так что, наверное… извини. Сказать это оказалось совсем не сложно. Зак прислушался к послевкусию: ничего особенного, но в тупике, в который они забрели, приоткрылась дверь. — Че… — Остин кашлянул, кивнул. — Хорошо. Давай просто… да. Без проблем. Надо идти вниз вот прямо сейчас, но спускаться не хотелось отчаянно. С каждой минутой Рут уходила со стаей все дальше, а Зак не мог надышаться, не мог насмотреться на верхний мир, на небо это сраное, на облака дурацкие, и даже на светлокожую физиономию. Физиономию, выражающую странную смесь чувств. Остин мялся. Зак буквально всем телом чувствовал, что тот не договорил что-то. Может, тот самый вопрос, который надо решить: — Спрашивай уже. — Жить в стае… как это? И тот действительно, без издевки ждал ответ. Рассеянно смотрел покрасневшими глазами. Как это вообще можно описать? Ночи плечом к плечу с лишившимися ума изуродованными людьми, их дыхание у уха, их тепло, поддерживающее в тебе жизнь. Распотрошенные туши крыс, шипение и короткие драки, и гудящую голову, и свет повсюду… Как? — Как будто ты умер, а лодки нет. — Лод… а. Понял. Стикс, Харон, все дела. — Ну да. Все дела, — и правда, чего ожидать, если и потерял своего Харона. — Я просто думаю… Если бы Рут осталась там, и жила с ними, как бы это было. Он на что-то надеялся. Может, на сказку со счастливым концом? Она была у Зака. Специфическая. — Там светящийся. Без него плохо, с ним… иначе. Большую часть времени ты… — поджал губы. Вспомнил, как был частью чего-то большого, чего-то единого, бескрайнего. — Ты как рука или легкое, или печенка, одна из костей в скелете, мышца или нервный импульс. Четыре дня, которые ты меня ждал… это не больше мгновения. Там просто свет. И ничего больше. — Остался бы? — почти неслышно. Тело свело короткой судорогой — какие-то доли секунды. Страх и жажда. Необходимость получить еще. Еще немного того, о чем он не помнил, что происходило эти четыре дня. Смог выдавить только: — Это не про желания, — не злился, понимал, к чему вопрос. Понимал, что и «да» и «нет» будут ложью. — Там было хуже, чем ты можешь представить. А иногда иначе. Так, как не можешь вообразить. Не «хорошо». Просто… такого не бывает у людей. «У людей» резануло слух. Тряхнул головой, насильно вырывая себя из воспоминаний о чем-то тягучем, заполняющем голову: — Ты должен сходить до Подземелья. Зайди к Берроузу, пусть еще тебя прокапает, или что там надо… ты мне нахер больным не нужен. Найди мне одежду, несколько бутылок воды, можно грязной, и мыло, — понимал, что до реки просто не дотянет. — Зубную щетку и пасту. Рюкзак и ремень. И в ремне дырок наделай. С меня штаны падают. Остин рассеянно кивнул, вперился в пространство перед собой: — Я тебя не узнал сначала. И по голосу, и когда дверь открылась тоже. Ты не похож на Джефа. Тебя никто не узнает. Очень херово выглядишь. Только это выдает, — кивнул на пип-бой. — А ты… тебе точно можно туда еще раз? Вниз. Зак обернулся на решетку входа в метро. На черноту за ней. — А у нас есть выбор? Остин отдал свой обрез и патроны к нему. В отличие от найденного в перегоне автомата, это оружие точно не откажет, хотя Зак и не собирался его использовать. Отдал еще три стима, маленькую аптечку, остатки еды — врал, что кончилось, не жрал почти все это время — и воды. Морщась, стянул с плеч легкую куртку: «Там же холод собачий». Вещи скинули в мелкую сумку одного из погибших, изгвазданную, как и одежда Зака, темными пятнами. — И вот это забирай, — Остин снял ремень, протянул Заку. — Тебе нужнее. Крайнее отверстие позволяло штанам хотя бы держаться на бедрах, и Зак наконец смог по-человечески надеть футболку. Договорились, что все нужное будет спрятано в условленном месте. Зак сможет отмыться и переодеться, а потом найдет Остина в Подземелье, и тот поможет добраться до нычки, отсыпет крышек, передаст весточку Люси… и на этом они разойдутся. — Ты только не злись, — уже отойдя на несколько шагов, Остин глянул из-за плеча. — Если поймешь, что это все, что там никак… убей ее. Она заслужила покой. А не это. Он ответил: «Подумаю». И не думал. Когда гладкокожий ушел, еле переставляя ноги, Зак еще сидел у входа в метро, не спуская глаз с огромного неба над головой. Стандартная доза рад-икс на одного человека — капсула, максимальная — две. Зак добавил на ладонь еще четыре. Итого вышло шесть. Подсветил фонариком мелкий шрифт на упаковке. Возможные негативные эффекты: может вызывать головокружение, зуд, насморк, потливость, в редких случаях изменения генетического кода. Вроде изменений в коде уже глупо бояться, а насморк и зуд можно пережить. И все-таки, подумав, убрал две капсулы в карман. Производители точно не знали, как эта хрень взаимодействует с гулями. Может, от тройной дозы вывалятся глаза и вырастет хвост, а без глаз и с одним хвостом до Ленни не дойдешь. Банку с таблетками убрал в сумку, перекинутую через плечо. Затянул ремень покороче, чтобы не свалилась. В этот раз он не собирался падать, терять вещи и промокать, как и надолго подходить к светящемуся. В этот раз он знал дорогу обратно, и знал, что надо сделать. Попробовать вернуть Рут обратно. Пустая платформа, пустой перегон метро, трещащий счетчик… Если бы кто-то пришел за ним несколько дней назад, и застал грязным, сгорбившимся среди других таких же тел, Зак бы очень не хотел получить пулю в голову. Не хотел бы, чтобы его «избавили от боли». Если бы такой благодетель нашелся, лично бы открутил ему голову, а если и нет, при худшем исходе валялся бы сейчас в коридоре, как один из этих мертвых гулей, которых сейчас приходилось перешагивать. Трупы здесь надолго, пока какие-нибудь крысы или тараканы совсем не отчаятся. В отсутствии стаи, сжирающей всю живность на подходах, они скоро снова набьют тоннели и коридоры. Заглянул в комнатушку, где провел столько времени Остин. Шагов пять в длину, стеллажи у стен, между ними двоим уже не разминуться. На полках хлам какой-то, в одном из ящиков использованный стим, жгут, грязные бинты… в самом дальнем углу составленные в ряд банки с чем-то мутным, каждая закрыта крышкой. Сдвинутая решетка вентиляции, стертый слой пыли на стеллаже по пути к ней. Пытался выбраться, ссал в банки — отлично проводил время. «Но живой же? Живой». По пути нашел обгрызенные ботинки, которые не использовать никак, и чертыхнулся — забыл сказать Остину про обувь. У лужи, в которой умывался, остановился. Дальше — те самые коридоры, что преодолевал совсем на автомате, через которые тащился только на силе злости, догоняя калечную Кэнди. Лампы горели через одну, и блеклая линия света вела куда-то в нутро хищника. Обратно в ночь, из которой только-только выбрался. И в которой оказалась Рут. Одна, как он совсем недавно. За спиной оставался совершенно пустой выход на поверхность. Поверхность с небом, свежим воздухом, обещанной нычкой от Остина и долгой дорогой. — Всегда можно повернуть назад, — сжал в кармане две таблетки рад-икс и сдвинулся с места. Он не боялся пропустить стаю — слишком большой она была. Гули наверняка остановятся в той шахте, где с Бобби провели несколько дней, выйдут в городские коллекторы, а оттуда — кто знает, может, и покинут город. Останутся блуждать где-то на улицах, где больше свежей добычи, свободы и шансов быть пристреленными. Можно попытаться найти Рут позже, но тогда уже точно будет поздно. — Единственный шанс — сейчас, — перекатывал таблетки в пальцах и шел. Шел на удивление хорошо: после стольких дней рядом со светящимся Зак действительно чувствовал себя лучше. И выглядел тоже не так погано, как бывало в той же Мегатонне, когда тело покрывалось гноем, когда каждый вечер надо было давить, выскребать и вымывать все это. Кто же знал, что здесь, внизу, под слоем грязи, он станет таким чистым, каким не был даже в медлабе Братства? Зак был уверен, что Рут понимала, как хорошо на самом деле работают более-менее большие дозы. Был уверен, что она нашла где-то фонящие бочки, или осколки какой-нибудь бомбы, неважно вообще что… и грелась у них. Заживляла раны на теле, отдыхала, давала себе немного расслабиться. Попытался вспомнить, замечал ли что-то по-настоящему опасное с собой или с ней, но все вроде укладывалось в простую формулу: «Ты гуль, смирись с дерьмом». Рельсы под ногами сменялись лестницами и коридорами. Зак слушал счетчик, слушал тишину. Был совсем один во всем чертовом подземелье. И первым, что он услышал, был крик. Кричал мужчина — полный ужаса рев обрывками долетал из дальней части коридоров сначала отголосками. Звук замолкал, но через некоторое время продолжался снова. Пара минут ушло на то, чтобы уговорить себя идти дальше. Он поймет в чем дело, когда увидит. …первых диких удалось застать в том коридоре, в котором когда-то впервые жарил кусок крысы. Гули бессмысленно шатались вдоль стен, сидели посреди дороги, и совсем не обращали внимание на совсем близкий рев, то появляющийся, то замолкающий снова. Зак выключил фонарик. Дал рассмотреть себя, замедляя шаг. Не шел дальше, пока не убеждался, что никто из диких не волнуется. Зеленоватые отблески заметил только на выходе к шахте. Под снова раздавшийся рев — уже совсем близко — закинул еще таблетку рад-икс. Орущий, тот самый урод в костюме, уткнулся лбом в угол и вопил, как резаный. Остальные все из «старых» — возились, гипнотизировали воздух, трещали что-то на своем гульском, и вся эта мешанина звуков накладывалось на шум счетчика Гейгера. До орущего никому не было дела, а Зак готов был пристрелить ублюдка, чтобы закрыл свою сраную пасть. По самому яркому пятну света угадал где светящийся — его закрыли тела других. Прилипли, как щенки к мамке. «Блядь» застыло поперек горла — прямо перед носом возникла морда Бобби. Его броню, его движения и его клокотание невозможно спутать с другими. Встал чуть ли не вплотную, заскрежетал «к-к-к-к-у-р-р-к-к-к». Просто стоял и скрипел, а за его плечом Зак наконец смог разглядеть Рут. На старой кровати, возле прежнего тайника Сэма, возле старушки Кэнди, в нескольких шагах от маленького зеленого божка. Свечение обрисовывало ее профиль, путалось в волосах и складках платья. Отшагнул в попытке обойти, но Бобби снова преградил путь. Не просто преградил — боднул, оттеснил обратно в коридор. Собачиться с ним Зак не собирался: если смогла пересилить Рут, этот дикий просто порвет на части. — Это я, Бобби. Это я, — старался говорить плавно и успокаивающе. Понятия не имел, как правильно себя вести, что там делать с дикими зверями и сумасшедшими людьми. Кожа сухими складками обтягивала череп. Глаза чернели под белесой дымкой. Забыл, надо или не надо в них смотреть. Зак мог рассмотреть старые глубокие шрамы, повторно изрезанные буграми гулификации. Снова заорал заткнувшийся было новичок, и этот вопль отвлек Бобби. Зак попятился — медленно, стараясь не провоцировать. Следующие несколько часов он сидел так далеко, что счетчик едва-едва было слышно. Когда Зак возвратился в зал, гуль в углу перестал орать — просто отключился. Бобби не видно, Кэнди и Рут — все так же на кровати у дальней стены. Рут на самом краю, с идеально ровной спиной. Только вот засада — светящийся все еще рядом с ними. Совсем тусклый, тонкий, изможденный, он сидел на полу, совсем по-человечески сложив руки на коленях. Из-под прикрытых век струился свет. — Когда же ты уйдешь… — задумчиво протянул себе под нос. — Как же мне подобраться… Еще минут через двадцать светящийся зашевелился. Поднялся неловко, как какая-то коряга, перебрался к перилам, за ним лениво потянулись остальные. Кто был в большой стае долго, свое не теряли. Тут же повскакивали с мест, оказались в первых рядах. Худые пальцы касались лысых голов. Отголоском воспоминания почувствовал прикосновение к затылку, разлившееся по спине холодом. Пометка в пип-бое: первые сутки. Рут держалась рядом со светящимся. Он не ходил дальше лестницы и кровати, не вспыхивал ярко, и Зак думал, что справится. На ночь устроился в ближайшему к коридору углу, укутавшись в грязную куртку Остина. Дальше от света и сквозняков, стараясь не засыпать, чтобы поймать момент. И все-таки прикрыл глаза ненадолго. — …каждый из нас познает покой, познает конец страданий… — приглушенный шепот откуда-то со стороны. Шепот, которого здесь быть не могло. — Я предаю тебе эти слабые кости. Я предаю тебе это немощное тело. Я молю тебя сделать меня твоим сосудом, вести меня в своем великолепии, разделить… Молитва Кромвеля над неразорвавшейся бомбой каждое утро и каждый вечер. Зак не хотел, но знал эти слова наизусть. Не открывая глаз, слушал, бесшумно повторял: — Разделить каждую частицу и успокоить эту гнилую плоть, — распахнул глаза и конечно не увидел и не услышал никого. Всего лишь галлюцинации. Зак. Клиффтоп. Девятнадцать. На верхнем уровне никого не было. Никого, кто мог бы говорить человеческими голосами и не спугнуть стаю. Стаю, рассевшуюся по лестничным пролетам, улегшуюся на ступенях. Кто-то из гулей бессвязно мычал, кто-то раскачивался не в такт. Зак подошел к перилам, глянул вниз. Под лестницей только зеленые всполохи. И нигде никого, кто бы походил на людей. Зато Рут — вон она, на пролет ниже. Проглотил еще две таблетки, проскользнул между сгрудившихся туш, сел рядом с Рут, тихо подхватил ее руку. Сжал костлявые пальцы на ее еще нормальном запястье. — Тебя искал Остин, — старался проговаривать каждое слово, как ребенку, — Тебя ждет Грета. И Роберт. И доктор Берроуз, — надеялся на какую-то реакцию, на знакомые имена. — И Джефферсон. И я. Я Зак. Помнишь меня? Ничего. Только блуждающий по пальцам взгляд мутных глаз. — Твоя книга, — попытался сплести пальцы, но не получил никакого ответа. — Ты же помнишь, читала… «Унесенных ветром». Про девушку, которая никогда не сдается? Тебе надо уйти отсюда. Со мной. Поднялся, потянул за собой. Рут вроде бы и поддалась поначалу, но скоро одернула руку. Прижала ладони к груди, наклонила голову, и волосы закрыли лицо. Надо заплести ей что-то вроде косички. — Буду с тобой говорить. А ты слушай. Зашевелились блики. Зак видел, как светящийся выполз из-под лестницы, и как уставился вверх — прямо на него. — Я ее заберу. Еще не знаю как, но пошел ты нахер… вместе со своими… Пометка: вторые сутки, четыре таблетки в пять утра, бутылка воды. Зак утишал себя — сразу не сработает. Надо провести с ней какое-то время, дать рад-икс, и по-хорошему тоже какую-нибудь капельницу влепить. Что-то посложнее антирадина, что мог бы намешать Берроуз. Нужна реабилитация, нужны разговоры и присмотр. Может быть, она тоже в бредовых галлюцинациях, которые пройдут — как и у Зака, если немного подождать. Если протянуть руку помощи, чтобы она смогла за нее ухватиться. Ее так и не удалось вытащить в коридор. Утро второго дня Рут провела под боком у светящегося — и он полыхал так ярко, что Зак перетрусил. Полыхал, и смотрел прямо на него каждый раз, стоило высунуться из коридора в общую залу. На одной такой вспышке Зака буквально снесло обратно какой-то невидимой стеной. Зак чувствовал не жар — холод, и пронизывающий страх. Как будто впервые светящийся по-настоящему обратил на него внимание. Не как на одного из диких своей стаи, а как на… раздражитель. Чужеродный элемент. Как будто понимал, что Зак хочет сделать, и вместе с ним понимали другие. Они обходили стороной. Они утробно рычали, когда Зак проходил мимо. Попробовать вырубить Рут? Связать ее и вытащить? Она будет сопротивляться, а у него совсем нет сил. Да и стая не останется в стороне. Убить, как просил Остин? Это можно устроить. Попытаться сделать тихо… будто читая мысли, заклокотал что-то Бобби по другую сторону перил. Его голос Зак научился отличать от остальных. — Что же мне делать… — сел на корточки, удерживаясь за поручни. — Как мне тебя вытащить… Гули внизу возились, а Рут, как завороженная, не отлипала от вожака. Третьи сутки. Зак смотрел на Рут издалека, на ее развернутые плечи, тонкую шею и грязные волосы. Смотрел, как дикие обходили ее стороной, как она иногда оглядывалась, будто не понимала где находилась, и снова замирала. Может там, внутри, еще жила прежняя Рут. Открывала глаза, видела ужас вокруг и пропадала. Он никогда не успевал оказаться рядом, но все еще надеялся увидеть мысль, увидеть страх, успеть позвать и увести. Зак любил смотреть на огонь — и ненавидел на зеленый свет. Помнил, как грел руки у костра, и помнил, как плавился от излучения. Но было кое-что похуже: смотреть, как угасал кто-то, кого знал. Как легкомысленные «иногда можно» превращались в опрокинутую на пол сковороду. Как «вы уже выбрали» скоро могло стать глухим хрипом. «Я такой же. Я совсем такой же». Зак знал, что не удержится, если подойдет хоть на шаг ближе. Знал, что никакие таблетки не помогут, и прямой взгляд маленького Бога предупреждал «не смей соваться». И все-таки Зак шагнул, и случилось то, что случиться было должно. Он представлял себя паладином. Безымянной глыбой в силовой броне, что стояла возле затвора в ротонде. Представлял, как открывалась прозрачная заслонка, и как пули прошивали тело огромного дикого гуля. Харон ведь едва ли даже сдвинулся с места, если столб воды в сердце Очистителя хоть отчасти был похож на светящегося (а он в сотни раз, должно быть, ярче). Зак был уверен: Харон не слышал и не чувствовал ничего, кроме этого света. Может, еще обрывков своей прошлой жизни, задолго до гладкокожего мальчишки, до Азрухала и службы кому бы то ни было. Он, наверное, умер счастливым — рыжеволосый, светлокожий, простой человек. Человек, чьи жизнь и смерть действительно что-то значили. Четвертые сутки. Тошнило постоянно. Остин наверняка уже принес вещи ко входу в метро, если не сдох по пути до города. Наконец удалось задержать Рут наверху. Зак обхватил ее со спины — так проще держать, если будет сопротивляться, и без умолку болтал обо всем, что приходило в голову. Про то, как встретил Остина в далеком прошлом году — должна же она вспомнить своего любимчика! — и про то, как получил и контракт Харона, и бар этот чертов: — …а ты все исправила. Я не должен был на тебя срываться, я извинялся, но мне и сейчас, веришь, стыдно. Льющийся скрипучим потоком голос вроде бы ее увлек. Она перестала рваться вниз, к светящемуся, и даже позволила усадить себя на чертову кровать. И это хорошо, потому что стоять тоже было тяжело. Зак рассказывал про Братство, и про идиотскую комнатушку на двоих, и про Мэдисон, мать ее, Ли. — Она была в реанимации, или где там… Помню ее руки, — уже не держал — обнимал. Легко гладил по затылку, по шее и пальцам. — А когда я очнулся, ее не было. Наверное, она думала, что я не выберусь. Или что меня пристрелят, как Харона. А может, просто не хотела ждать и ей было все равно. Говорил и говорил, а Рут слушала и слушала. И с каждым словом надежда получить ответ была все меньше. — Терпение — не наш талант. Но надо попробовать, да? Если я уйду, а ты очнешься… что это тогда будет? Размеренное дыхание за треском счетчика, новая порция рад-икс по расписанию. У человека есть предел, за которым организм продолжает работать и даже остается разум. Может, как у трехлетнего ребенка — как у собак. Но в этом разуме и в этом теле… было ли то, что делает человека человеком? Пятые сутки. И был день. И был вечер. — …и его тело покрылось струпьями, — Зак услышал это сквозь сон, сквозь туман и ставшие уже постоянными спутниками волны тошноты. — Ты измучаешь себя. Ты не можешь справиться. Твои вещи: третий вагон от станции, короб. Забирай. Уходи. Это не укладывалось ни в переиначенные библейские строки, ни в многочисленные проповеди Кромвеля. Зак зашевелился, сжал руки сильнее: Рут все еще была рядом. Прижималась к груди спиной, хрупкая, живая. Во сне все как будто в порядке. Подрагивающие веки, усталое изможденное лицо, приоткрытые губы. Зак потерся подбородком о плечо девушки, стиснул пальцы на ткани платья. Если бы она пришла раньше, когда он лежал здесь, подыхая от боли и холода… успел бы он тогда все изменить? — Я дам тебе совет. Твоя спина слаба. Не неси ее бремя. Открыл глаза, увидел черные тени на зеленой стене перед носом. Разочарованно выдохнул. Маленький Бог снова подобрался слишком близко. Маленький Бог сказал: — Рад-икс. Выпей. И тогда Зак проснулся. Только кинув взгляд через плечо, зажмурился, съежился, не вскочил и не закричал только из-за спящей Рут. Но убежать бы все равно не вышло — ноги как две трухлявые тряпки, вместо языка — огромный распухший червь. Издай звук — и выблюешь внутренности. Больно. Снова очень больно — и очень хорошо. Волнами. Боль и удовольствие. Физическое, отвратительное удовольствие. — Я не могу скормить тебе его, — не голос, а скрежет камней, крошащаяся под пальцами кора. Холодный, как зимний ветер на побережье. Давясь воздухом, Зак еле-еле расцепил руки, дотянулся до таблеток. Шесть — разом, и плевать, что будет потом, плевать, что уже пил сегодня. — Верно, — снова, незнакомым голосом. Не Харон и не Джерико, не отец и не сержант. От этого голоса болело горло и все нутро. — Тебе не место здесь. Уходи. «Это же галлюцинации. Излучение. Снова. Так уже было». Отпустило горло, Зак смог вдохнуть. Смог повернуться. Светящегося — совсем не разобрать — так он горел. Так не горят, не могут. Это тоже кажется. Снится. — Ну давай… — слова ворочались тяжелее камней, — поболтаем. Мне нужна Рут. Волны тошноты немного отступили, скрипнули пружины — светящийся влез на кровать. Сел в ногах, как ночное чудовище. От его близости плавилась кожа, плавился воздух и весь мир. Только спящая Рут в зеленых всполохах все так же выглядела живой и спокойной. — Ты не берешь, — вплелось в воздух. — Я смотрел на тебя. Слушал, — рот светящегося шевелился, каким-то сумасшедшим образом изрыгая слова. — Давал то же, что всем. Пришлось закрыть лицо ладонями, смотреть между пальцев, из-под прикрытых век на худую, почти детскую фигурку, сгорбившуюся впереди. — Мешаешь. Никто не должен идти с тобой. Их место здесь. Твое — нет. Уродливая челюсть замерла, огонь в глазницах продолжал гореть. Он вытянул руку, ухватился за щиколотку Зака. Раскаленные пальцы вжались в кожу и одернулись. Ногу ошпарило болью, но ни звука ни вылетело из горла — Заку казалось, что на зеленых пальцах остались клочья кожи, тут же сгоревшие в воздухе. Но это просто не могло быть правдой. — Рано, — продолжал хрипеть, и света становилось меньше. Как и в другие дни, он мерцал, затухая, давая рассмотреть и шрамы, и рубцы, и искривленные кости, и кадык на тонкой шее, и как по выцветшим венам бежит светящаяся кровь. — Тебя слышал, — он говорил теперь через паузу, и свет то совсем затихал, и тогда глубокие тени наползали со всех сторон, то снова разрастался шире, занимая все вокруг. — О ней. О тебе. Я уведу их. Туда, где спокойно. Хорошо. Ты знаешь, как это может быть. Не хрипы. Глубокий ровный голос. Таким мог бы говорить мистер Бротч. Или Смотритель, когда читал речи в атриуме. Больше не шевелился рот, говорила чернота вокруг и два зеленых светляка в ней: — Уходи, — свистящий вдох. — Ты увидишь ее. Когда придет время. — Погоди, — Заку казалось, что он пьет кипяток, а не говорит, так обжигало глотку. — Ты настоящий? Она… все? Ей — пора? Лицо напротив исказилось на мгновение, поплыло в дымке: — Да, — он замолк, и выговорил чуть не по слогам. — Я позабочусь. Он подарил несколько часов — до рассвета шестого дня. Зак не будил ее. Сидел рядом, гладил по волосам, смотрел на красивое лицо, на подвеску, лежащую на плоской груди. — Ты же понимаешь, Рут? — и вспоминал сказанное ей же тогда, в тесной подсобке. — Понимаешь. Он точно не был влюблен в нее — ни секунды. И все-таки чувствовал, что должен вырвать из себя огромный кусок, вырвать — и оставить здесь, внизу. Это был ее выбор? Зак не знал. Знал только, что не стал держать, когда она проснулась. Знал, что в открывшихся глазах не было ее прежней. Знал, что не пошел следом, когда внизу полыхнуло зеленым, и гули стянулись за своим вожаком. Со спины Рут была обычной девушкой. Обычной девушкой, уходящей в бездну. Маленький Бог сказал, что они еще встретятся, но Зак знал еще одну вещь: если все получится как надо, эта встреча не случится никогда. …не осмелился дойти до реки один. Долго торчал на ступенях Подземелья, перепугал Уиллоу — та и правда не узнала в нем Джефферсона. Приняла за раненного бродягу, но Остина позвала. Он выжил. Вышел собранный, еще слегка зеленый, но твердо стоящий на ногах. Сказал, что обещал проводить, а значит, проводит, и теперь сидел на берегу чуть повыше, следил за округой. Туман только-только отступал, утренний холод пробирал до костей, но ждать Зак не мог. Стоя по колено в холодной воде, уже раз в пятый намыливался, скреб кожу сложенной тряпкой. Пена, поначалу темная, бордовая, теперь белыми хлопьями исчезала в волнах, но он все равно не мог остановиться. — Ты простынешь и сдохнешь. — Меня уже ничто не убьет, — не поворачивался, открывал спину человеку, которого еще недавно не ненавидел, но недолюбливал. Зак хотел смыть прикосновения к Рут. Вымыть зеленый свет из-под век. Отскрести вместе с засохшими клочками кожи воспоминания о чем-то большем, чем ты сам. О чем-то, что нельзя осмыслить. И если бы в этот момент Остин навел прицел, если бы выстрелил, Зак не был бы особо против. Если было что-то, что могло утащить, растворить в себе, как долго он смог бы еще этому сопротивляться?.. Поэтому скреб кожу. Поэтому намыливал тряпку снова и снова. Поэтому погружался под воду, пока хватало воздуха, и над головой видел не потолочные лампы — яркое летнее солнце. Остин был неплохим спутником. Собранным и молчаливым, но кое за что Зак был благодарен ему особенно. — Не говори мне, что ты сделал, — Остин сказал это как бы между прочим, разглядывая дорогу впереди. Зак чувствовал, что знать он хочет. Но боится. — Скажи только, сейчас бы поступил так же? Чистый, в новой одежде и обуви, с отдраенным пип-боем, прикрытым краем какого-то пончо, Зак кивнул. Даже если бы мог свернуть ей шею и безнаказанно уйти от стаи. Вспомнил хрупкие позвонки, вспомнил стучащий в ладонь пульс. Обещание позаботиться. — Я сделал как надо было, — маленький Бог прав, его спина не выдержит двоих. — Как правильно. И надо было сделать правильно кое-что еще. Маленький дом на окраине Спрингвейла. Из окна видно дорогу, видно почтовый ящик, что использовал иногда вместо мишени Джерико. Сквозняк трепал истлевшую ткань на окне, едва скрипела распахнутая дверь, а где-то далеко лаяли собаки. У ног собранный рюкзак: датчики для пип-боя, запас еды и химии, вода, упаковки патронов, крышки… потерянные и найденные бумаги. Контракт, письмо и крышка со звездой. Солнце клонилось к горизонту. Зак наслаждался им впервые по-настоящему. Разрушенный городишко, валуны и вывернутые комья земли, едва поросшие травой — все было настоящим, ярким, громким. Ветер в развалинах, далекие выстрелы, и торопливый топот ног. Две зеленые точки на радаре. Люси на ходу стягивала с плеч куртку — тяжелую для нее косуху «Змей». Волосы собраны в хвост, глаза сощурены от яркого света. Зак не сдвинулся с места до тех самых пор, пока она не оказалась ближе. До тех самых пор, пока не замахнулась курткой, пока тяжелая кожа не ударила по лицу и груди, оцарапала металлической пряжкой. Еще раз. И еще. Люси, кажется, не плакала, но Зак не был точно уверен. Ухватился за куртку, потянул на себя, обнял. Не отпускал, пока Люси била куда могла дотянуться. По ребрам, спине и плечам, по животу и рукам. Молча, сосредоточенно, не отрывая лица от шеи. Зак молча терпел, потому что эта боль — ерунда. И потому что заслужил. — Я знаю все, — они сидели, как когда-то дома, плечо к плечу. Остин деликатно решил постоять на стреме, хоть городок был чист от любой заразы вот уже месяц. Как только Зак исчез, Регуляторы вышли в люди. Навели свой порядок, не скрываясь. — Клайд рассказал все. Совсем все. Все что ты делал. Про работорговцев и рейдеров. Про то, кто такой и этот Ленни, и этот док. Про то, что они делали с людьми. Про то, как ты исчез. Они разглядывали, как ветер путался в ветках сухого куста на той стороне дороги. Как бежали облака в осколках стекол в окнах. — Я собирала тебя по кускам. От Аматы и Буча. От Фредди, шерифа и Новы. От Мойры и Хари. Я к Очистителю ходила, меня не пустили. И к Тридогнайту не пустили тоже. Зак сжимал губы. Зак смотрел, как над домами кружатся птицы. — Я не знаю, почему ты такой. Не знаю, что ты собираешься делать. Со всем этим. — И я не знаю, — Зак повернулся впервые за весь разговор. Шутливо толкнул коленом в бедро, как делал раньше, но это больше не действовало. Не уходила неловкость, не смеялась Люси. Не называла его дураком ни разу. — Пойду на восток. Постараюсь больше ничего не испортить. Не причинить никому вреда. Правда постараюсь. Знал, что исполнить обещание, скорее всего, не получится. Причинит, испортит, и не единожды. Но пока время не пришло, пока солнце грело, пока было куда возвращаться — можно хотя бы попробовать. Ветер принес пыль. И запах дождя. ______________________________ «Дорогой Зак. Мне очень жаль, что мы встретились так поздно. Еще год назад все могло бы быть иначе, но теперь и говорить нечего. Я благодарна тебе за строгость и за то, что взял в бар. Что требовал чистоты. За твою заботу. Сейчас у меня все хорошо. Вы плохо ладите с другим Заком, но и встреча с ним тоже произошла благодаря тебе. Надеюсь, в твоей большой жизни все идет по плану, и однажды ты будешь по-настоящему счастлив, где бы ни был. И когда-нибудь зайдешь к нам в гости. Пожелай мне удачи. Когда мы встретимся в следующий раз, ты меня не узнаешь. PS Я отремонтировала цепочку. Теперь она никогда не порвется. С наилучшими пожеланиями и любовью, Рут»