Под каштаном

       — Отдайте им Джулию! Отдайте им Джулию! Не меня! Джулию! Мне все равно, что вы с ней сделаете. Разорвите ей лицо, обгрызите до костей. Не меня! Джулию! Не меня! — кричит мой, теперь уже окончательно ставший на путь выздоровления, пациент.        Он падает спиной в бездонную глубь, прочь от крыс. Он все еще пристегнут к креслу, но ощущает, что проваливается сквозь пол, сквозь стены здания, сквозь землю, сквозь океаны, сквозь атмосферу, в космос, в межзвездные бездны - все дальше, прочь, прочь, прочь от крыс. Его отделяют от них уже световые годы, хотя я по-прежнему стою рядом. И холодная проволока все еще прикасается к щеке. Но сквозь тьму, объявшую его, он слышит еще один металлический щелчок и понимает, что дверца клетки захлопнулась, а не открылась.       «Ну, живи, терпило» — как сказал бы социально близкий. Иногда я им, просто, завидую. Их власть, даже паханов, ограничена парой кварталов территории и крышуемым ими населением. Но даже у законопослушного прола, по 12 часов в сутки стоящего у станка, носящего тонны кирпичей, а то и вручную драящего сортир, благоухающий так, что в глазах режет… Даже у него бывает пара часов в неделю на то, чтобы пропить чудом сэкономленные остатки прошломесячной зарплаты. Потрепаться о бытовых мелочах со сверстниками. Или с детьми. А то и утереть сопли вечно грязным и голодным внукам….       У меня свободного времени, как и свободы, практически нет. Ведь я — член партии. А как может член жить иметь отдельную от остального организма жизнь? Проведение партсобраний, выступления на заседаниях и на митингах, обсуждение с коллегами мировых проблем — вот моя личная жизнь — личная жизнь Партии! А об уединении мечтает лишь моё стареющее бренное тело. Это для него Старший Брат подарил комфортабельный дом с обслугой и продовольственным жалованьем. Всё же, что нужно мне — моей душе́ — это власть. Абсолютная власть. Подлинная. Власть во имя власти. Власть не только над словами и поступками, но и над душами….       От этих мыслей О‘Брайена отвлёк болезненный, но уверенный смех со стороны пыточного сиденья. Прежние пациенты так себя не вели. Конечно, сломленная психика может выдавать сюрпризы даже для таких знатоков-специалистов, как О‘Брайен, но…. —Я понял, понял, чего вы не можете. Никак не можете! — провизжал осипшим голосом Смит. О‘Брайен, ссутулившись, развернулся «кругом» в его сторону. Подойдя к сиденью, он нагнулся к нему, не обращая внимания на всё ещё беснующихся крыс.       —Вы заставили меня мечтать о смерти. Заставили подписать признания в том, что я сделал, и в том… — Уинстон осёкся, но с прям-таки комичной осторожностью продолжил — чего я н е с о в е р ш а л. Вы заставили меня предать… п о н а с т о я щ е м у предать Джулию! Вы можете заставить меня опустить голову в кипяток. Я готов скормить Джулию крысам. Или сделать с ней то, чем вы угрожали ей в этой камере.… Но вы никогда… с-слыш-шите, ни-никогда не-не з-заставите меня… — Уинстон так тяжело задышал, что казалось, даже крысы, испугавшись, временно притихли. Наконец он собрался с духом, подавил в себе всхлипы и сказал свои последние слова в камере №101:       —Вы никогда не сможете заставить меня самого отдаться крысам!       Почему-то именно сейчас О‘Брайену вспомнился тот странный сон. Ему приснилось, и он благодарил Бога, в которого не верил, что его коллеги из полиции мыслей не научились, ещё, читать чужие сновидения. Альтернативная Вселенная. Иной Мир. В этом мире на территории называвшейся тогда Великобританией жил журналист и писатель, работавший в министерстве правды BBC,¹ которого звали Артур Эрик Блер. В качестве псевдонима он выбрал для себя простое имя Джордж, а за фамилию взял название английского села, в котором родился и реки́, которая чрез него текла — Оруэлл. Он писал против политического оппонента Британии — СССР. Как и известные О‘Брайену партийные художники, описывающие ужасы дореволюционной жизни и идущие за вдохновением для этого в прольские кварталы, он тоже писал фактически о том, что видел вокруг себя. Например, между американскими, британскими капиталистами и германскими нацистами процветали торговые отношения — нефть, металлы, взрывчатка… — даже после вступления их стран во Вторую мировую войну. Не был секретом и Мюнхенский сговор. Но благомыслы того времени прекрасно понимали, кто снабжал нацистскую германию всем необходимым, даже до прихода ко власти нацистов. И кто начал войну не договором, а именно пактом Молотова и Риббентропа. Что самое забавное, в том мире не нужны были никакие «норы памяти» [memory hole]. Спустя полвека после смерти Джорджа, США объявили своим извечным врагом созданную ими же террористическую группировку. Это О‘Брайену было понятно: «Океания всегда воевала с…». Да и Евразия не так уж и отставала. Хотя бы во время той войны за евразийский анклав Океании. Когда из этого —Internet— стали отправляться в электронные норы памяти файлы о заранее готовящемся отражении грузино-океанской агрессии. Но для О‘Брайена было немыслимым, чтоб после приписываемых этой группировке терактов «9/11» называть её лидера учеником и последователем ненавистного Сталина, и в то же время поднимать боевой дух населения фильмами, в которых эти боевики показаны героями-правозащитниками, типа «Зверя войны»² и «Рэмбо III. А когда США стали открыто поддерживать крыло сей группировки из сирийской оппозиции, мотивируя это тем, что их-де в оппозиции всего 1%, а теракты с кустарным химоружием «которого у них нет» совершило правительство… О‘Брайен проснулся в холодном поту.        Надзиратель из пролов, с «восковым» лицом, был не на шутку взволнован. Впервые он видел своего начальника, уважаемого, даже им, члена Внутренней партии, таким напуганным. И даже жалким! Он уже был готов набить морду — применить свой единственный профессиональный навык — обнаглевшему интеллигенту-терпилле.       О‘Брайен положил огромную ладонь дрожащей руки на рычаг открывающий клетку. Уинстон задержал дыхание и, казалось, сердцебиение.       «Ну, зачем я это сказал? Жил бы с таким разумением молча. А ещё лучше, крикнул бы такое на свободе. Перед тем, как броситься с высотного здания. К примеру, той колокольни. А теперь меня точно казнят именно так!!! Хоть бы скорее! Хоть бы побыстрее они прогрызли мне мозг, или я б умер от потери крови и болевого шока!» Слёзы, выделения из носа, слюна смешались на лице Уинстона. Но ему было на это …. Как и на своё физическое тело в целом. Он уже не так боялся крыс. Для него они стали своего рода освободителями. Ему, даже, пришла шальная мысль попробовать самому укусить зубами одну из них, когда они кинутся. Как со змеёй пытающейся укусить пастуха за язык у Фридриха Ницше. Благо, маска-клетка позволяла говорить, а значит и кусаться!       Рука О‘Брайена, тем временем, напряглась на рычаге….        — Комрад О‘Брайен, — раздался из рупора телекрана спокойный но суровый, и почему-то знакомый Уинстону Смиту, голос, — если Вы это сделаете, то окажетесь сами в «сто первой» в качестве клиента. И на тот раз здесь будут не крысы, а кое что другое….