Под каштаном

Он ее видел: даже разговаривал с ней. Это ничем не грозило. Инстинкт ему подсказывал, что теперь его делами почти не интересуются. Если бы кто-то из них двоих захотел, они могли бы условиться о новом свидании. А встретились они нечаянно. Произошло это в парке, в .пронизывающий, мерзкий мартовский денек, когда земля была как железо, и вся трава казалась мертвой, и не было нигде ни почки, только несколько крокусов вылезли из грязи, чтобы их расчленил ветер. Уинстон шел торопливо, с озябшими руками, плача от ветра, и вдруг метрах в десяти увидел ее. Она разительно переменилась, но непонятно было, в чем эта перемена заключается. Они разошлись как незнакомые; потом он повернул и нагнал ее, хотя и без особой охоты. Он знал, что это ничем не грозит, никому они не интересны. Она не заговорила. Она свернула на газон, словно желая избавиться от него, но через несколько шагов как бы примирилась с тем, что он идет рядом. Вскоре они очутились среди корявых голых кустов, не защищавших ни от ветра, ни от посторонних глаз. Остановились. Холод был лютый. Ветер свистел в ветках и трепал редкие грязные крокусы. Он обнял ее за талию. Телекрана рядом не было, были, наверно, скрытые микрофоны: кроме того, их могли увидеть. Но это не имело значения — ничто не имело значения. Они спокойно могли бы лечь на землю и заняться чем угодно. При одной мысли об этом у него мурашки поползли по спине. Она никак не отозвалась на объятье, даже не попыталась освободиться. Теперь он понял, что в ней изменилось. Лицо приобрело землистый оттенок, через весь лоб к виску тянулся шрам, отчасти прикрытый волосами. Но дело было не в этом. А в том, что талия у нее стала толще и, как ни странно, отвердела. Он вспомнил, как однажды после взрыва ракеты помогал вытаскивать из развалин труп и поражен был не только невероятной тяжестью тела, но его жесткостью, тем, что его так неудобно держать, словно оно было каменное, а не человеческое. Таким же на ощупь оказалось ее тело. Он подумал, что и кожа у нее, наверно, стала совсем другой. Он даже не попытался поцеловать ее, и оба продолжали молчать. Когда они уже выходили из ворот, она впервые посмотрела на него в упор. Это был короткий взгляд, полный презрения и неприязни. Он не понял, вызвана эта неприязнь только их прошлым или вдобавок его расплывшимся лицом и слезящимися от ветра глазами. Они сели на железные стулья, рядом, но не вплотную друг к другу. Он понял, что сейчас она заговорит. Она передвинула на несколько сантиметров грубую туфлю и нарочно смяла былинку. Он заметил, что ступни у нее раздались. — Я предала тебя,- сказала она без обиняков. — Я предал тебя,- сказал он. Она снова взглянула на него с неприязнью. — Иногда,- сказала она, — тебе угрожают чем-то таким… таким, чего ты не можешь перенести, о чем не можешь даже подумать. И тогда ты говоришь: "Не делайте этого со мной, сделайте с кем-нибудь другим, сделайте с таким-то". А потом ты можешь притворяться перед собой, что это была только уловка, что ты сказала это просто так, лишь бы перестали, а на самом деле ты этого не хотела. Неправда. Когда это происходит, желание у тебя именно такое. Ты думаешь, что другого способа спастись нет, ты согласна спастись таким способом. Ты хочешь, чтобы это сделали с другим человеком. И тебе плевать на его мучения. Ты думаешь только о себе. — Думаешь только о себе,- эхом отозвался он. — Не надо притворяться, девочка, — Уинстон ласково положил руку ей на голову. — Мы, ведь, с тобой, не герои героических фильмов и романов, написанных на версификаторах, готовые пройти любую пытку во имя Старшего Брата, Партии, Родины. Или во имя Голдстейна, свободы, друг друга. Когда-то я предал свою мать и сестру. Скажи, когда ты в последний раз хотя бы мысленно проклинала убийц твоего дедушки? Ты сама же говорила, что в министерстве любви сознаются все во всём. А насчёт души и мыслей — мы же, ведь, ещё тогда понимали, что лжём самим себе. Чем быстрее ты меня предала, тем лучше. Это я, старый дурак, отсчитывал удары, чтоб совесть, видите ль, не мучила. А ты физически почти не пострадала. — Он поцеловал её в макушку. — А после ты уже по-другому относишься к тому человеку. — Да,- сказал он,- относишься по-другому. — Но мы, на самом деле, всего-навсего, признались себе в этом. В том, что способны на предательство. Говорить было больше не о чем. Ветер лепил тонкие комбинезоны к их телам. Молчание почти сразу стало тягостным, да и холод не позволял сидеть на месте. Она пробормотала, что опоздает на поезд в метро, и поднялась. — Нам надо встретиться еще, — сказал он. — Да, — сказала она, — надо встретиться еще. — Но, в действительности, они нас не изменили. Мы же с тобой способны и прощать предательство. — Крикнул он ей вслед. — И они никогда, никогда не смогут заставить тебя сделать э т о!!! Неожиданно Джулия резко остановилась, плавно развернулась на 180°, и твёрдой походкой направилась к нему. Двумя пальцами она схватила Уинстона за шею и тот оцепенел. Не спеша наклонилась и выгнула шею, поровняв взгляды. В её глазах заиграли чёртики. Его — остекленели от ужаса. — А тебе не задавался вопросом, мой милый, почему я — внешнепартийная нимфоманка, погорела именно на тебе? С этими словами я оттолкнула его спиною на скамейку и направилась к станции метро. Ну до чего же все мужики….