Локи все-таки будет судить асгардский суд?

      Ранения естественников были достаточно серьезными для того, чтобы оттянуть наказание на пару недель, в течение которых Локи старался не сталкиваться с софелаговцами. И без них забот хватало: промышленная революция набирала обороты. Никто из поселенцев ни о чем не догадывался, и только вертолетик сиротливо пылился в углу, напоминая о произошедшей трагедии. Без Раиду Локи его и раньше не запускал, а сейчас рука не поднималась. Вертолетик стоял неподвижно, но всем своим видом укорял Локи. Он был единственным, перед кем царевичу было по-настоящему стыдно.       Приближающееся наказание манило неизвестностью и новизной ощущений. Один Всеотец был категорическим противником телесного наказания и запрещал воспитателям наследников бить их даже в случае крайне тяжелых провинностей. Наставники по стрельбе, верховой езде и бою на мечах пожали плечами и с легкостью заменили розги на сложные и мучительные упражнения. А вот наставникам обычных предметов пришлось тяжко. Только с возрастом Локи осознал, что ученые мужи не имели ни малейшего представления о том, как заставить ребёнка учиться иначе, чем под страхом боли. Бессилие выражалось в постоянных запугиваниях и угрозах «рассказать обо всем отцу». А поскольку предстать перед царем Асгарда не в лучшем свете и потерять любимую вещь или животное дети боялись, то приходилось слушаться. Им и в голову тогда не приходило, что угрозы не имели под собой основы: что бы сказал Один, если бы его постоянно отвлекали от государственных дел по таким пустякам, как леность наследников? Скорее попало бы самим наставникам, чем детям, но царевичи этого не знали. В их крошечном детском мирке Один был по меньшей мере ожившим богом, несущим справедливое возмездие.       Благодаря родительской заботе Локи умудрился дожить до тысячи зим, ни разу не столкнувшись с розгами. Травмы у него бывали всякие, пару раз приходилось терпеть даже некое подобие настоящих пыток, а вот телесное наказание — никогда. И любопытство мучило царевича настолько сильно, что он не собирался ограждать сознание от боли. Хагалар не станет бить сильно — ему нужно, чтобы софелаговцы посмотрели на своего бога: распятого, раздетого, униженного. О нет, такого удовольствия Локи не собирался доставлять противнику. Он устроит из порки забавное представление, и Хагалар горько пожалеет о том, что связался с воспитанником самого Одина!       Однако не только мысли о предстоящем наказании занимали юного мага. Порядки поселения, столь сильно отличавшиеся от законов обычного мира, стоило изучить повнимательнее. Асгард не знал наказания розгами. Точнее, знал, но только в семье по отношению к жене, рабам и детям; если же речь шла о такой редкости, как настоящее публичное наказание, то использовался кнут. Чаще всего даже целительные камни не помогали преступнику, и наказание превращалось в мучительную казнь. Кроме нее, существовала сложная система штрафов, которую Локи хранил в памяти наравне с математическими таблицами: воспроизвести он ее мог, а вот объяснить что, почему и как — нет. Штрафы считались гуманным решением проблемы, но только не в голодные годы. Не гуманным было изгнание на несколько зим или на всю жизнь с лишением имущества или без оного — практически еще одна, чуть более растянутая по времени смертная казнь.       Законы Асгарда были составлены Одином сразу после объединения девяти миров и давно требовали пересмотра. Однако у Всеотца и так полно дел, ему не до законотворчества, а вот у Локи свободного времени довольно. Он узнал, что мастер логистики — один из тех, кто принимал участие в написании последней редакции здешних законов. Это был старик, сильно старше Хагалара, попавший в поселение незадолго до очередной дворцовой зачистки Одина. Он прожил здесь почти две с половиной тысячи зим и внешне напоминал бывалого воина. На левой руке недоставало пары пальцев, лицо было изуродовано сломанным в нескольких местах носом, тело покрывали многочисленные шрамы и ожоги, а давняя травма стопы заставляла хромать. Говорил он очень медленно и простыми словами — так, словно объяснял кому-то очень глупому прописные истины — привычка, выработанная за много столетий работы мастера.       — Наши законы совсем не похожи на законы Одина. Потому что наша жизнь не похожа на жизнь обычных асов, — говорил он, пристально глядя на Локи, словно на нерадивого ученика. — У нас нет детей, а за редкими несовершеннолетними присматривают опекуны.       Царевич многозначительно кивнул. Законы Асгарда разделяли жителей на три неравные в правах группы. Мужчин судили на тингах, женщин чаще всего в семье, а детей не судили вообще. За любой проступок несовершеннолетнего несли ответственность родичи, и именно они отвечали перед судом. Родители имели над ребенком абсолютную власть, включающую избиения и даже убийство. И все из-за низкой рождаемости. Дети ценились на вес золота, никому не пришло бы в голову нанести им непоправимые увечья.       — Мы избавлены от детских шалостей, — говорил тем временем логист. — Но есть обратная сторона медали. В поселение можно только прийти, а не родиться. Я понятно объясняю? Любого будущего ученого надо обучать долго-долго, особенно естественника. Если бы законы были жестокими, мы бы ни одного артефакта не довели до совершенства.       — Однако вынести двести ударов далеко не все могут, — заметил Локи. — Ваше равноправие делает наказание одинаковым для мужчин и женщин, подростков и стариков. А ведь вы ведете сидячий образ жизни, ваши тела слабы. И профессий у вас очень мало… Кто же исполняет роль палача?       — Это секрет для всех, — ответил мастер. — Палач скрыт так, чтобы никто не мог его узнать.       — И он не один, — наугад предположил Локи. Мастер только кивнул.       — Но будем последовательны. Насчет твоего первого замечания, голубчик. Понимаешь, нас не так и много.       — И?       — Во время наказания один из целителей стоит рядом с бичуемым. Он обязан остановить палача, если увидит, что происходит непоправимое. И этот врач не чужой преступнику. В поселении семнадцать врачей. Каждый из ученых или рабочих обычно ходит к одному, любимому. И любимый знает все недомогания своих пациентов. Во время вынесения приговора ему обязательно дают слово. Но и это не все. Количество ударов может уменьшить и сам преступник.        Локи подался вперед, всем своим видом выражая интерес: о такой странной форме милосердия он еще никогда не слышал.       — Если боль становится невыносимой, можно попросить о снисхождении. Это право любого. Но им редко пользуются.        Локи смотрел выжидающе.       — Наказание достаточно мягкое. Особенно по сравнению с большим миром. Стыдно не стерпеть его.       — Судя по твоим рассказам, вы более семья, хутор, чем настоящее поселение, — отметил Локи.       — Совершенно верно. Поэтому убийство не преступление.       Царевич кивнул. Про эту странность он слышал многократно, но еще ни разу не сталкивался лично. Поселенцы считали, что за случайные убийства нет смысла наказывать, а, поскольку делить нечего, преднамеренных быть не может.       — Ваши бы законы да в земли Одина, — задумчиво произнес он.       — Поселение перестанет существовать, — покачал головой логист и, поймав удивлённый взгляд царевича, пояснил: — Поселение существует за счет жестоких законов Одина. Здесь мало настоящих преступников, но очень много несправедливо обвиненных. Изгнанных. Сбежавших от приговора тинга или от насилия в семье. Представь себе, голубчик, как нужно мучить женщину дома, чтобы она сбежала к преступникам? А здесь такая не одна. Мягкие законы Одина — это вымирание поселения.       — Но ведь можно поступить по-другому, — Локи задумался на мгновение. — Можно смягчить законы и одновременно с этим напомнить асам о науке. Превратить ее в национальное достояние. Сделать так, чтобы каждый ас мечтал препарировать лягушек.       Мастер логистики ничего не ответил, только головой покачал и принялся разминать пальцы левой руки. Локи терпеливо ждал.       — Все не так просто, солнце. Смягчить законы можно всего лишь одним царским указом. Но нельзя им же изменить общественное мнение. Поселению больше десяти тысяч зим. Нас мало. У нас восемь мастеров. Каждому подчиняется от двадцати до трех-четырех сотен асов. И всем хорошо. Но если наукой займутся толпы, то нам понадобится несколько ступеней старшинства. Понимаешь? Наши мягкие законы действенны, только пока поселение окружают враги. Только пока розги заставляют нас нарушать законы тихо.       Локи недоуменно приподнял брови.       — Мы, мастера, стремимся не к отсутствию нарушений. Мы стремимся к тому, чтобы нарушения не были постоянными и прилюдными. Но слабость розог с лихвой компенсируется изгнанием. Именно оно заставляет маньяков забыть о своей кровожадности. За воротами нас ждут враги и смерть, — мастер замолчал, зашелся столь знакомым Локи астматическим кашлем и с трудом продолжил: — Если враги обратятся в друзей, то что делать? Вводить каторгу, пытки, смертную казнь, тюрьму в тюрьме? Все, как в прочих мирах.       Локи не стал спорить. В его голове крутились сотни мыслей, стремительно оформлявшихся в дельные предложения. Детей мало — мастер прав, но ведь и асов тоже мало! Заменить смертельные наказание на те же обязательные работы — от этого все только выиграют. Каторгу знали во многих мирах, но только не в Асгарде. Да и в случае мелких нарушений телесная боль лучше штрафов, грозящих голодом целой семье.        Вдохновленный новыми идеями, Локи направился к себе. Там он сел за стол, налил молока и принялся писать письмо отцу. Он несколько раз останавливался на середине, рвал листок и начинал заново. Отец хотел, чтобы он думал самостоятельно — вот он и попытается. Послевоенные законы не могут быть подходящими для поколения, выросшего в эпоху мира. Отец не может этого не понимать, надо только направить его взор в нужную сторону.              Алгир сидел за столом и толок целительные камни. Вообще-то заниматься этим должен был не он, а молодые, плохо обученные целительницы, но работа успокаивала нервы, а скорая полосная операция, грозящая растянуться на несколько часов, требовала полного спокойствия и сосредоточения. Медитативную тишину комнаты нарушало только шуршание камней, пока не послышались торопливые женские шаги. Алгир обернулся и приветственно кивнул Кауне, впрочем, не разворачиваясь к ней всем корпусом и давая понять, что занят.       — У нас проблема, — обычно тихий голос целительницы полнился тревогой.       — В чем именно? — сухо спросил Алгир. Асинья тяжело вздохнула.       — Не в чем, а в ком… В Раиду.       — Что с ним на этот раз не так? — Целитель повторил тяжелый вздох своей подчиненной. Он прекрасно помнил, с каким трудом пару месяцев назад убеждал естественника в том, что тот попал в лазарет из-за своего невероятного трудоголизма, а пламя, терзающее его во снах — не более, чем галлюцинация, ни к чему конкретному отношения не имеющая.       — Его ожоги. Улучшений нет. Он не следует никаким рекомендациям, калечит сам себя.       — Этого не хватало! — Лекарь так резко встал из-за стола, что чуть не уронил миску с целительным порошком. С этими естественниками всегда какие-нибудь заморочки! Он быстрым шагом вошел в лазарет и увидел всех участников недавнего происшествия. Раиду лежал на лавке, отвернувшись лицом к стене. Ивар сидел на соседней. Вот он всегда беспрекословно выполнял все распоряжения целителей, с ним никаких проблем не возникало. Если не считать недавнее вынимание осколков: потребовалось трое сильных мужчин, чтобы удержать орущего и извивающегося естественника, который очень плохо переносил боль. Раиду и тот отличался большей выдержкой. Рядом с Иваром расположилась Дочь Одина — она чуть не переселилась в целительное отделение, хотя пострадала меньше всех: отделалась синяками, которые уже давно сошли.       — Раиду, ты совсем рассудка лишился?! — Алгир навис над естественником, подобно грозовой туче. — Еще несколько таких выходок, и ожоги на тебе останутся навсегда!       — Пускай, — донеслось глухое рычание.       — Доведешь себя до заражения крови! Ты хоть понимаешь, чем это чревато?!       — Моей гибелью. Пускай.       — У меня нет слов. У меня просто нет слов! Ивар, хоть ты убеди своего брата! — обернулся целитель к другому естественнику.       — Будто я не пробовал… — в словах последнего сквозили горечь и усталость.       — Раиду, если не прекратишь, мне придется тебя либо связать, либо усыпить и лечить насильно! — пригрозил Алгир. Давно он не сталкивался с симулянтами. Во дворце их было полно, но поселение совершенно не располагало к длительному лечению. А уж Раиду, главного организатора промышленной революции, обвинить в лени и нежелании работать было попросту невозможно. За его странным поведением определенно стояли какие-то серьезные причины, но докапываться до них Алгир не собирался — это не его дело.       — Попробуешь прикоснуться ко мне — я тебя… — ученый резко развернулся и взвыл от боли, хватаясь за перебинтованную руку.       — Брат, прекрати! — Ивар бросился было вперед, но остановился, осознав, что помочь не сможет. На глазах Раиду выступили предательские слезы боли: ему не стоило так сильно опираться на обожжённую руку.       — Пожалуйста, оставь нас, Алгир, я попробую что-нибудь сделать, — попросил Ивар. Целитель только головой покачал: что-то сделать с Раиду могла только могила, к которой он так отчаянно стремился.       Ученый проводил врача ненавидящим взглядом, смахнул слезы с глаз и таки отвернулся к стене.       — Я должен найти способ его убить… — произнес он спустя минуту.       — Даже не думай! — испуганно воскликнула Беркана. Она и сама не могла понять, кого именно защищает — мага или естественника, но была уверена, что ничем хорошим попытка убийства не кончится. Причем для Раиду в первую очередь.       — Смолкни, Беркана! Я знаю о твоих чувствах к нему! — злобной гиеной прошипел исследователь.       — Дело не в чувствах, — магиолог начала мерить комнату большими шагами, пытаясь подобрать такие слова, которые не вызвали бы новую волну гнева. — Локи он любит и поэтому многое прощает…       — Любит?! — Раиду резко обернулся и тут же со стоном упал на лавку. Да, такими темпами он отправится в Хельхейм гораздо раньше мастера магии. — Ты это называешь «любовью», Одинсдоттир?! — прошептал он сквозь зубы, сильно зажмуриваясь, чтобы унять вновь выступившие слезы.       — Я знаю гораздо больше вашего… — Беркана виновато опустила голову и покраснела, становясь похожей на помидор. — Локи сам нарывался в течение всего этого полугодия. Раньше Хагалар щадил его, но сейчас…       — Нашел повод отыграться! — в очередной раз попытавшись встать, в очередной раз вскрикнув от боли и в очередной раз выругавшись сквозь зубы, полыхающий яростью Раиду опустился на шкуру. — Я не допущу этого позора. Я отравлю зловредную змеюку нашего поселения, облегчив жизнь всем!       — Не смей, брат! — прикрикнул Ивар. — Ты и в самом деле не понимаешь, насколько Хагалар тебя сильнее? Вспомни, про него говорят, что он шеи сворачивает голыми руками! И правда ведь, похоже, он же нас обоих на себе из лабораториума вытащил. А еще у него власть! Он добьется того, что тебя изгонят! — Ивар повысил голос, начал активно жестикулировать и чуть не покрыл любимого родственника потоком крепкой брани. — Локи ты все равно не поможешь, — добавил он спокойней.       — Он все разрушил! — тихо произнесла Беркана, обхватывая себя руками. — Как Хагалар не понимает, что, если накажет Локи у нас на глазах, общаться с ним и вместе работать будет невозможно. А ведь мы были друзьями!       — Для царевича мы и были и остаемся кем-то средним между друзьями и рабами, и вряд ли для него что-то изменится после наказания, — мягко заметил Ивар, подходя к магиологу и кладя руки на плечи в тщетной попытке успокоить. — Это мы не сможем с ним общаться. А жаль. Игра в карты без него будет неинтересна…       — Я ничего не понимаю, но мне иногда кажется, что Хагалар специально хочет разрушить все, что мы с таким трудом создавали эти полгода! И жизнь Локи заодно. А ведь он наш бог! — напомнила Беркана.       — Он наш друг, — добавил Ивар.       — Он наш царь! — вмешался Раиду       — Он наша головная боль!       Как гром среди ясного неба в комнату широкими шагами зашел Хагалар, ставя точку в приписывании царевичу различных званий. На него обратилось две с половиной пары недовольных глаз, с теми лишь различиями, что одни метали молнии, другие пытались укорить, а последний метался от одного ученого к другому в поисках поддержки.       — Хотя нет, — прибавил Хагалар. — Он моя головная боль. Как вы себя чувствуете, дети?       — Ты еще смеешь приходить к нам?! — заорал о ответ Раиду.       — Я забочусь о своем фелаге, — гордо и пафосно изрек маг, обводя всех насмешливым взглядом, в котором не читались ни забота, ни беспокойство.       — Ты считаешь, что мы сможем остаться фелагом после того, что ты сделаешь? — спросила Беркана. Она никак не могла решить, за кого она: за Раиду или за Хагалара. Она бы предпочла не принимать ничью сторону, не вмешиваться в политические игры и никогда о них не слышать, но это было невозможно.       — А кто нам помешает? — весело откликнулся маг. — Я собираюсь лишь наказать ребенка, а не убить или покалечить. Да вы и сами знаете, что розги болезненны, но не опасны.        Веселого настроения главы магической ветви науки ученые не разделяли.       — Для меня первое наказание чуть не закончилось смертью, — с грустной улыбкой произнес Ивар, нарушая опасную тишину, предвещавшую бурю со стороны Раиду.       — Я помню, — ученый буркнул что-то маловнятное и закрыл глаза, чтобы не видеть Вождя.       — Как так могло быть? — удивилась Беркана. — Ведь целитель всегда рядом! Он останавливает экзекуцию, если появляется опасность для жизни.       — Меня чуть не убили не розги, а собственная глупость. — Вождь и Ивар одновременно усмехнулись. Признавать свои промахи всегда неприятно, но естественник умел делать это красиво и с достоинством. — Это было давно, когда мы с братом только попали в поселение. Меня и одну из моих ближайших подруг обвиняли в достаточно грязном деле. Мы знали, на что идем, но посчитали, что даже если нас поймают, то ничего особенно страшного не сделают. А когда нам вынесли приговор в виде двухсот ударов, я оробел…       — Но почему? — недоуменно спросила Беркана. — Разве твоя семья…       — Потому что в то время в законах не было прописано, чем наказывают. У меня не было сомнения, что речь о кнуте. Ведь в большом Асгарде, если наказание публично, оно всегда проводится кнутом. Двести ударов — это медленная и очень мучительная казнь. Я решил, что лучше совершу самоубийство.       — Цианистый калий — хороший выбор, — довольно усмехнулся Хагалар.       — Мастер естественной науки рассказывал? — удивился Ивар — маг кивнул. — Он спас меня. По воле случая он нашел меня в тот момент, когда я уже взял в руки яд. Правда, он долго не мог понять, зачем мне травиться. А я столь же долго не мог понять, почему у него мой выбор вызывает такое недоумение.       — Ты нас очень насмешил, — улыбнулся Хагалар. — Мы даже внесли поправки в законы, чтобы они не предполагали двойного толкования.       — Вождь, ты и сам знаешь, что Локи истязают дома. Почему же хочешь наказать его именно болью? — резко сменил тему Ивар, вставая со скамьи и чуть покачиваясь от слабости.       — Сядь, а то твои раны в жизни не заживут, — маг мягко усадил естественника и приземлился рядом. — Вы все недооцениваете Локи. Он не один из нас, он опытный воин, что ему розги? Конечно, мне ли не знать, что розгами можно принести невыносимые страдания…       — Только попробуй! — Раиду резко открыл глаза.       — При желании даже не двумястами ударами, а сотней можно убить. — Хагалар наслаждался всеобщей паникой, отмечая про себя, что напугать ученых до безобразия просто. — Но я не собираюсь причинять вреда нашему любимому сыну Одина… И вообще, дети мои, он покалечил вас. Вы готовы ему все простить и забыть. А что будет дальше? Из-за каких еще его глупостей мы пострадаем? И ладно мы, он сам! Я не могу быть с ним круглые сутки, а я за него отвечаю. И я не могу допустить, чтобы он, убедившись в своей вседозволенности и безнаказанности, покалечился. И разве вы такого будущего желаете своему дорогому… ммм, другу? — маг вопросительно уставился на исследователей.       — Маловероятно, что мы сможем остаться друзьями, — грустно заметил Ивар.       — Так была ли эта дружба вообще? — Хагалар как-то странно усмехнулся. На миг всем показалось, что его зрачки стали вертикальными. — Я отвечаю за детеныша Одина и, в отличие от вас, вижу, во что он постепенно превращается. Боль вправит ему мозги.       «И надеюсь, с первого раза», — злорадно подумал маг, покидая помещение. За спиной воцарилось не предвещающее ничего хорошего молчание.       — Ушел, — тихо сказала Беркана.       — Вот и славно, — кивнул Ивар. — Без него спокойнее.       — И все же я его убью, — процедил сквозь зубы Раиду.       — Скорее он убьет тебя. — Ивар устало прилег на лавку. — Брат, не нарывайся. У Хагалара в руках власть.       — Он не станет использовать ее против нас, — убежденно сказала Беркана. — Мы же вместе работаем.       — Я бы на это не надеялся, — покачал головой Ивар.       Беркана хотела было возразить, но тут в комнату вошла Кауна с медикаментами в руках. Дочь Одина и без намеков поняла, что ей пора уходить: все же больным нужен покой. Раиду делал все, чтобы чувствовать себя очень плохо, а Ивар быстро уставал, хотя и не подавал вида.       На улице шел мелкий дождь, а из-за сиреневых туч просвечивало тусклое летнее солнышко. По узким улочкам сновали ученые и рабочие, занятые повседневными делами. Они все проходили мимо, не обращая ни малейшего внимания на магиолога, и никто, ни одна живая душа не знала, какая тяжесть лежала на душе бедной девушки, с какой неохотой шла она к себе.       Песочные часы показывали середину дня — обычно в это время Беркана ложилась спать. Переехав в поселение, она обнаружила, что в ночные часы сидеть за книгами и мечтать о магии Мидгарда приятнее: почти никто не мешает, а темнота ночи настраивает на романтический лад. Беркана любила ночь много больше, чем день. Зимой она вообще не видела белого света — просыпала все немногочисленные светлые часы. И пускай потом страдала от усталости, ночные чудеса того стоили.       В жилом доме в это время суток было пустынно: Беркана не насчитала и полудюжины соседей. Погруженная в свои невеселые думы, она прошла через всю комнату к своей шкуре и только, едва не споткнувшись о протянутые в проход ноги, обнаружила на ней вольготно расположившуюся Черную Вдову, перебирающую в руках… Алмазы Локи! Беркана чуть рот не раскрыла от неожиданности — никто не смел прикасаться к ее украшению, да еще и так открыто.       — Фену, что ты здесь делаешь? Отдай!       — И тебе здравствуй, — Черная Вдова обворожительно улыбнулась, но не магиологу, а ожерелью. Оно бы ей очень подошло. Беркана представила себе, как блестящие бриллианты контрастируют с темной подводкой глаз, омолаживая белоснежное лицо.       — Симпатичная вещица. Дашь поносить?       Магиолог с трудом выплыла из своих фантазий. Да, Фену бы эти украшения пошли, но их подарил сам Локи, и они принадлежат только Дочери Одина!       — Не трогай! Это подарок Локи! — Беркана попыталась выхватить ожерелье — без толку: Фену была потрясающе ловкой. Краем единственного глаза магиолог заметила, что соседи с интересом наблюдают за начавшейся баталией.       — А вот и буду трогать! У нас же все общее, ты не забыла, Одинсдоттир?       — Отдай немедленно! Ты же сломаешь!       — Уж я-то не сломаю.       — Локи подарил их именно мне. Отдай немедленно!       — А иначе что, пойдешь жаловаться? И кому, царевичу или моему мастеру? Любой из них оценит эти бриллианты на мне! Или сразу оба!       Фену откинула с лица непослушные волосы. Что-то незримое манило к ней любого, заставляя поддаваться бесхитростным чарам и соглашаться на все, что угодно. Беркана мелко дрожала от злости и обиды. Она никогда ни с кем не дралась и не собиралась, но Черная Вдова будто специально провоцировала ее. Девушка бросила умоляющий взгляд на соседей, но те даже не попытались вступиться за нее. Наоборот расселись по скамьям и следили, чем кончится дело; делали ставки, кто завладеет драгоценностями. Магиолог не сомневалась, что все болели за Фену, развязно восседающую на шкуре с видом царевны. Одни стройные ноги, обнаженные чуть выше колен, превосходили красотой весь облик Берканы! Насмешкой судьбы выглядело то, что именно ей, покалеченной коротышке, достались брильянты, а не той, которая была определенно им под стать. Если бы Фену попросила по-доброму, то Беркана, наверное, дала бы поносить, но магичка свой шанс упустила.       — Локи подарил их мне. Они мои. Ему не понравится, если кто-то другой будет носить его подарки, — четко отчеканила магиолог, борясь с желанием разрыдаться.       — Локи мужчина. Ему плевать на то, кто именно носит его цацки, — Фену медленно встала, расправляя юбку — мужчины проводили ее голодными взглядами, — подошла к Беркане и очень нежно провела рукой по покалеченной части лица. — Милая моя, ты никогда не нарушала законов, а сейчас нарушаешь, — она наклонилась к самому уху неподвижного магиолога. — Стоит мне рассказать тингу о твоем поведении, и тебя распнут, дорогая.       Беркана вздрогнула. Распнут? Ее? Нет!       — Ты сама нарушаешь законы, — голос отказал магиологу — из горла вырывался едва слышный сип. — И прекрасно знаешь, сколько ударов розгами заслуживаешь за свои любовные похождения.       — О да, — Фену вновь протянула руку, но не дотронулась до лица, а лишь провела по воздуху, очерчивая профиль соперницы. — Меня никогда не наказывали. И никогда не накажут. Догадываешься, почему?       Беркана только отрицатель покачала головой, неосознанно стремясь дотронуться до живого совершенства.       — Просто мастера знают, что никто не устоит передо мной, и любой палач, будь он даже женщиной, скорее возьмет меня на эшафоте на глазах у всего поселения, чем нанесет хоть десяток ударов…       Беркана перевела взгляд чуть ниже и остановилась на запястье. Она была свидетельницей истязания Фену и отметила, что тимьян так и остался на коже, пусть раны и давно затянулись. А ведь это значит, что магичка не воспользовалась целительными камнями, а оставила шрамы специально, терпя боль от долгого заживления ран.       — Локи тебе не соблазнить, — убежденно проговорила магиолог. — Он обещал вырезать тебе цветок на сердце! Опасайся его, он поставит тебя на место!       — Локи? — Фену переливисто засмеялась и вернулась на скамейку. Беркана с сожалением отметила, что горячие прикосновения согревали, а сейчас стало неприятно зябко.       — Всего лишь мальчишка, не знавший любви настоящей женщины. Я еще открою ему все стороны таинства.       — Тогда Хагалар тебя…       — Мой мастер, — Фену оценивающе посмотрела на дрожащую Беркану. — Твоя защита, высокий забор, оберегающий тебя от всех напастей… Ты так уверена, что он постоянно будет защищать тебя? Ты слишком хорошо о нем думаешь, Беркана, — Фену выдержала паузу, в пару секунд перекинулась игривыми взглядами едва не с половиной комнаты и снова устремила взор на соперницу. — Ну так что, отдашь камушки?       — Нет! — только и смогла выпалить готовая сдаться Беркана.       — Жалко, — Фену аккуратно разложила их на шкуре и встала, слегка потягиваясь.       — Мой тебе совет: не нарушай наших законов. Хотя, — она сделала паузу, — телесные наказания крайне увлекательны. Крики, мольбы и кровь возбуждают и приносят несказанное удовольствие зрителям. Я очень многих видела на помосте, а вот тебя еще нет… До скорой встречи?..       Фену вышла из дома, вихляя бедрами и подметая длинной юбкой пыльный пол. Мужчины занялись своими делами, а Беркана так и осталась стоять посреди комнаты. Брильянты она отстояла, но Хагалар… И Фену, и Ивар говорили о нем страшное. Но ведь такого не может быть! Сердце отзывалось где-то в пятках, а перед глазами стояла чарующая улыбка соблазнительницы. Нет, она сейчас же все узнает! Она не может оставаться в неведении!       Ощущая влагу на пылающей щеке, Беркана бросилась к дверям. Она не бежала, а как-то неуклюже подпрыгивала, волоча за собой левую ногу. В крови бушевала невообразимая энергия, целый пожар чувств! Она даже не заметила аса, который неожиданно появился в узком проходе, и налетела на него, чуть не сшибив с ног.       — Прости! — вскрикнула она — цепкая рука с трудом удержала ее от падения.       — О подражающая ветру дочь Вотана, умерь, прошу, стремительность свою! Ужель не помнишь ты, к каким страданьям столь быстрый бег способен привести?       — Лагур? — Беркана недоуменно посмотрела на молчаливого ученого. — Ты… Что ты здесь делаешь?       — Пришел к тебе я с просьбой и вопросом, застать тебя не ожидал врасплох…       — С просьбой? С какой просьбой? — Беркана туго соображала, голова была пуста, но зато огонь в крови погас. Ученый одним прикосновением заморозил ее. Кожа Фену была неестественно горячей, а кожа Лагура, напротив, — столь же неестественно холодной.       — Меня открытий жажда привела, и дух мой алчет новых начинаний! А речь я поведу о тех камнях, что подарил тебе наш славный Логе — ведь мнится мне, что именно они облегчат наше каскета познанье…       — Мое ожерелье? — переспросила Беркана. — Оно тебе нужно? Возьми! — девушка дрожащей рукой указала на валяющееся на шкуре украшение.       — Благодарю тебя и ухожу — но обращаюсь с просьбой и надеждой: помочь тебя в открытии прошу! Ведь мы вдвоем остались среди всех, способные наукой заниматься…       Беркана замешкалась. Войти в лабораториум… Там ведь все разгромлено! Никто еще его не убирал, все боялись подойти близко. А Лагур. Вот он не боится. Идет. А она сама? Беркана почувствовала легкую дрожь во всем теле, а спина отдалась болью, будто сама по себе вспомнила о падении в книги. Страшно. Очень страшно. Некстати вспомнился Ивар, весь в крови и ожогах, потом Хагалар, глумящийся над общим горем… Но она не может не помочь Лагуру! Беркана только собралась с силами, чтобы ответить утвердительно, как обнаружила, что молчаливого естественника нет в доме.