Мальчик для битья.

XVI век, одна из провинций Франции. Любопытные глаза наблюдали за лучиком солнца, только-только показавшимся на горизонте, но уже уверенно освещавшего унылую комнатушку хижины, в которой жила их семья. Губы мальчишки улыбнулись, продолжая следить за медленным поползновение луча по сероватой стенке. Время пока ещё есть: скоро заворчит за стенкой мать, следом рявкнет отец, веля подниматься и браться за повседневную работу. А пока утро принадлежало ему. Острый слух уловил, как скрипнуло супружеское ложе, пока озорные глаза следили за светлым пятнышком. — Подъём, лентяи! Солнце уже встало, а вы всё дрыхнете! Мальчишка скинул полотнище, служившие ему одеялом, с дрожью вспомнив, что зимой ему и брату придётся вновь мёрзнуть под двумя тонкими покрывалами, пытаясь теплом своих тел согреть друг друга. Сунув босые ноги в сабо*, паренёк заторопился в уборную, отмахнувшись от зудевших рядом мух, поддернул рубашонку и справил нужду. Тяжёлые туфли больно ударяли по пяткам, вроде бы всё привычно с малолетства, но Жан всегда ощущал, что что-то неправильно, ему всегда хотелось чего-то нового, неизведанного. Мать отмахивалась, а отец нередко и подзатыльник мог отвесить, а то и вожжами перетянуть поперёк спины, чтобы мелкий не зудел над ухом. Жан выглянул во двор, огороженный покосившимся забором из жердей, частью поломанным. Скоро страда — время бурное, жаркое и тяжёлое. Мальчик стиснул губы, мрачно глянув в сторону замка. Кому-то грязь, кому-то злато. — Эй, сони, марш за стол! — хриплый голос отца явно показал, что сегодня он не в настроении: перепил вчера с друзьями, не иначе. То есть, придётся держать дерзость на привязи. Брат сопел под нос, затягивая на тощей талии кушак. Словно почувствовав взгляд Жана, вскинул голову, злобно вперившись в синие глаза брата. — Чё уставился, малявка? Сказано уже — марш за стол. Препираться с грубияном Алеком младшему не хотелось, они и так друг друга терпели лишь по необходимости. Вчера вновь сцепились. Натянув холщовые домотканые штаны, Жан молча скользнул на место и схватился за ложку, тотчас получив по костяшкам пальцев тяжёлым черпаком матери. — Снова в облаках витаешь? — лицо женщина было измождённым нелёгкой жизнью и тяготами крестьянина. — Помолимся. «Толку-то от молитв?» — еретические мысли не раз посещали кудрявую голову Жана, но он сложил ладони и пошевелил губами, якобы молясь. Первым зачерпнул отец, после мать, следом, стараясь урвать побольше — дочери и сыновья. Жан тайком ухватил лишнюю ложку каши и обернулся к маленькой Мадлен, сунув в её ротик эту кроху. И тут же получил удар увесистой ложкой от Алека, боль пронзила затылок и Жан охнул. — Отец! Он вновь кормит девчонку! Это была моя каша! — завопил старший, вновь замахиваясь на съёжившегося брата. Глава семейства цыкнул на старшего отпрыска. — Заткнись! И ступай, быка запряги, на сенокос пора. Красивое лицо Алека исказилось и он вихрем вылетел из постройки, наградив Жана злым взглядом. — Хоть бы тебя поскорее продали, выродок! Воздух чище стал! — прошипел он до того, как покинуть помещение. Потирая затылок, Жан не придал значения словам брата, напоследок взъерошив кудряшки сестрёнки. Выйдя во двор, он запрокинул голову, улыбнувшись ясному солнцу и потянулся всем телом. После полудня можно будет выкупаться. Но, это если он не станет от работы отлынивать. Сторонясь Алека, который, едва его завидел, вновь потемнел лицом и с явно не мирным намерением потянулся к длинной палке, которой погоняли быка, мальчик сбегал к матери, дававшей последние наставления Сирене, остававшейся сегодня за старшую возле болезненной Мадлен. Языкастая Сирена наградила Жана сердитым взглядом и показала язык, но брат мало обратил внимания на неё, схватив корзинку с неприхотливой пищей на обед: лук-батун, отваренная брюква да несколько яиц, сваренных вкрутую. Покачиваясь на задке телеги, неспешно катившейся на покос, Жан что-то тихо напевал себе под нос, переплетая пальцами стебельки незрелой пшеницы, словно косу сестры. Священник в церкви, которую они посещали каждое воскресенье всей семьёй, как-то заметил, что у Жана светлая голова, пытливый и изобретательный ум. Он мог бы даже грамоте обучиться. Но отец, еле сводивший концы с концами, не мог отпустить на обучение младшего. Вот если в будущем… Да, впрочем, и платить за обучение семье нечем, еле концы с концами сводят, что там про грамоту. Мальчик не сокрушался: не сложилось, так сложится в дальнейшем.

***

Воскресенье. День не задался с самого начала: мать отчего-то решила его сегодня причесать, а вьющиеся волосы Жана решили спутаться больше обычного. Резкий голос матушки велел терпеть и она с усердием водила гребнем по чёрным смоляным волосам отпрыска. Он ойкал, поджимал пальцы ног (от этого становилось чуточки, но менее больно), кусал губы, чтобы не злить мать. Странности на этом не закончились: выходная одежда была и без того чистой, но сегодня от неё пахло лавандой, которую мать и сестры собирали возле леса. Жан чувствовал себя не в своей тарелке. Просидев всю службу возле отца, сегодня бывшего предельно собранным, мальчик устал, косясь на светлый проём дверей. В воздухе пахло ладаном, коптили свечи, было душно. Жан чувствовал, что пот струиться по спине: храм был набит битком. И не только воскресная служба была причиной, но ещё и то, что благородные аристократы выбрали именно это воскресное утро, чтобы посетить службу. Жан впервые видел владельцев замка так близко: они с отцом сегодня сидели совсем рядом с проходом, так что разглядел и красиво одетую даму и высокую фигуру графа, рядом с которым семенил мальчик примерно таких же лет, что и сам Жан. Крестьянский ребёнок восхищался нарядом сверстника, где одна пряжка, например, на туфле стоила годового налога на землю семьи Жана. Валентин Гильбэ, отец Жана, внезапно схватил ничего не понимающего сына за руку и дёрнул его за собой. Чтобы сабо не упало с ног, мальчику пришлось подогнуть пальцы на ноге, но просить остановиться даже на ум не пришло: всё равно бы проигнорировали. — Мадам! Мой господин! Когда отец внезапно склонился в поклоне, подметая соломенной шляпой пыль под ногами господ, Жан едва не свалился в чистой одежде в эту грязь. То-то мама гневалась бы! Чудом удержался на ногах. Тяжёлая рука мужчины вцепилась в плечико сына и рывком выдвинула ошеломлённого происходящим мальчонку перед собой. — Вот, я привёл… Как вы велели… Жан смотрел на великолепную упряжку лоснившихся и сытых лошадей, заискивающий голос отца звучал где-то на периферии сознания. Синие-синие глаза мальчика с восхищением окинули наряд господ и тут же мальчик опустил взгляд, вспомнив, что и за меньшее пороли крестьян, а он вот так смотрит!.. — А! Да, что-то подобное… — мелодичный голос графини колокольчиком прозвучал в притихшей толпе, разбредавшейся под взглядом охраны графской четы. — Мальчик! Подойди! Жан вздрогнул, обернулся зачем-то на отца. Валентин Гильбэ подтолкнул сына в спину, взглядом дав понять ему, чтобы шевелился. Мальчик неуверенно шагнул вперёд, неуклюже поклонился, чувствуя, как дрожали ноги, а в горле пересохло. Он испуганно отшатнулся, когда к его подбородку прикоснулись нежные пальцы, пахнувшие мятой и розой, вскинул округлившиеся глаза вверх. У графини были бархатистые карие глаза, холодные и неприветливые. Но Жан оказался покорён вниманием этой особы к себе. — Как тебя зовут, дитя? — всё так же мелодично прозвучал голос графини. — Ваша милость, его зовут… — тут же встрял Валентин — и осёкся под негодующим взором графа, стоявшего чуть в стороне. — Ребёнок сам может сказать, как его звать. Не так ли, маленький мужчина? — аристократ внимательно взглянул на побледневшего от проявленного к себе внимания Жана. — Жан Гильбэ, мессир, — глядя в эти синие глаза произнёс мальчик. И тут же перевёл взгляд на даму, поспешив добавить: — Мадам. Серебристый, как звонкая капель голос женщины, обернувшейся к мужу, рассыпался по воздуху: — Он милый, Жан-Жак, я от него в восторге! Граф сверлил ребёнка ещё мгновение взглядом непроницаемых глаз, после величественно кивнув управляющему. — Мы берём его, — бросил он, ни к кому конкретно не обращаясь, но словно подав знак: всё вокруг пришло в движение, Жан почувствовал, что его за руку взял один из слуг графа и отец ничего не предпринимает, чтобы это прекратить. Худенький, почти тщедушный телом мальчонка вывернулся из рук слуги, никак не ожидавшего сопротивления, и рванул к единственному родному человеку, но был тотчас перехвачен уверенной рукой другого лакея. — Отец! Валентин Гильбэ, уже уходивший от кареты, замер, после неохотно повернулся, прижимая к груди увесистый кошель. — Тебе там будет весело, сынок. Поверь, там лучше. И тон отца, извиняющийся, уклончивый, поразил ребёнка, но Жан перестал вырываться, потерянно наблюдая, как его семья уходит торопливо прочь. Лишь мать единственный раз обернулась, сгорбив плечи. — Идём, парень, а то рассердятся хозяева, — тихо проговорил лакей, подводя вялого мальчишку к гарцующей лошади. И уже весело поинтересовался, явно пытаясь развеселить и отвлечь малыша: — Ты ездил раньше верхом? Нет, конечно же! Вот сейчас и проверим, каков из тебя храбрец! Кавалькада слуг медленно стронулась с места, следуя за украшенной резьбой каретой. Сердце мальчика ныло, он ощущал себя преданным, покинутым. Но его путь лишь только начался, о чём он был ни слухом, ни духом. Начиналась новая история его жизни, новый лист, где жизнь напишет строки его боли и радости, побед и проигрышей. Нескоро он станет хозяином своей судьбы и жизни, пусть какое-то время яркая обёртка позволит ему считать, что он получил карт-бланш от судьбы.